Про свой великолепный ковёр Валька Ершов рассказывал часто, одними и теми же чётко выверенными словами. Историю «ковра персидской работы», как называл его Валька, я слышал раз десять и знал наизусть. Звучала она так:
- Вы, конечно, знаете, что в сентябре сорок первого наши и англичане ввели войска в Иран, - полувопросительно начинал Валька, - факт это общеизвестный, - важно изрекал он и в его голосе слышались нотки жалости к тем, кто мог об этом не знать.
- Мой отец в звании техника-интенданта первого ранга (это типа старшего лейтенанта) заведовал обозно-вещевым снабжением одной из дивизий, расквартированных в Иране. К концу года, когда обустройство дивизии было практически завершено, большую часть интендантской службы отозвали на родину. Однажды отцовский начальник приволок свёрнутый, упакованный в материю и перевязанный верёвкой ковёр.
- Настоящей персидской работы, - хвастался он, - четыре на четыре, чистая шерсть. Я самолётом с генералом отбуду, а ты эшелоном поедешь. Приказ такой: имущество наше в вагон погрузить, ковёр не забыть и в пути беречь, как собственную задницу, в Москве доставить ко мне на квартиру. Ясно?
- Есть доставить на квартиру, - отвечал отец, отдавая честь.
А куда деваться? Приказ надо выполнять. Он в Москве всё это маме моей со злобой рассказывал.
Начальство улетело, а эшелон только через полтора месяца до Москвы дотащился. Встречает Москва отца новостью, что начальника его прямо у самолёта арестовали. С одной стороны новость радостная – на одного жулика в стране меньше будет, а с другой? Написать рапорт и сдать ковёр боязно – могут невинного привлечь за соучастие. Ничего он не придумал, а привёз к себе домой и под кровать засунул. Через несколько дней получает отец назначение и отбывает на фронт. А через месяц приходит маме похоронка. А ещё через месяц становится ясно, что отец ей подарок оставил. Мама в панике: война кругом, перспективы не ясны, самой бы выжить, а тут ребёнок. Но деваться некуда, пришлось в срок подарок получить, выкормить, выходить и образование дать. А ковёр так под кроватью и прячется, комната маленькая, он из-под кровати торчит, мешает жутко, но продать нельзя – это всё, что на память об отце осталось.
Мы с Валькой вместе в институте отучились и в один НИИ распределились, только в разные отделы. Виделись мы довольно часто и по работе, и в общей компании. Был Валька человеком добрым, общительным, но характер имел импульсивный и немного истеричный. В детстве и молодости моими соседями по коммуналке было семейство испанских коммунистов, вывезенных из Испании после проигрыша войны с Франко. Они научили меня сносно разговаривать на своём языке и сразу после защиты кандидатской мне предложили место преподавателя в Гаванском университете. С Кубы я возвратился через четыре года и кинулся встречаться с приятелями.
Встреча с Валькой прошла бурно, с объятиями и хлопаньями по плечам и спинам. После моего рассказа о жизни на Кубе наступила Валькина очередь рассказывать о себе.
- Если помнишь, года за три до твоего отъезда институт начал кооперативный дом строить. В позапрошлом его наконец домучили. Ты не представляешь, чего мне стоило выхлопотать себе однокомнатную квартиру. Мы с мамой стояли в очереди на улучшение, но очередь наша была тысяча пятьсот какая-то. Нельзя нормальному человеку всё время с мамой жить, сам понимаешь. Выклянчил я квартиру, а денег-то на взнос нет. У всех друзей-приятелей позанимал. Тебе повезло, что сбежал, а то бы и тебя ограбил.
Дом всё сдают, да никак толком сдать не могут, воду и свет дали, а лифт не работает. Народ начинает по выходным приезжать и стены сверлить, а я думаю: «Чего ждать у моря погоды?», забрал ковёр и поселился в пустой квартире. Ковёр в комнате расстелил, так такая красота возникла, словно в «Тысячу и одну ночь» переселился. Ворс такой, что никакой матрас не нужен. Между двумя простынками на нём улягусь, им же накроюсь и такая, брат, нирвана приплывает, что и вставать не хочется.
Подхожу как-то раз к подъезду и с участковым сталкиваюсь. Выясняет кто я такой, зачем в дом иду и прочее, а потом говорит:
- Ты поглядывай в окошко, когда вещи таскать начнут, а то шайка объявилась: выследят, кто хороший гарнитур привёз, дождутся, когда в квартире никого не будет, вскроют дверь и весь гарнитур вынесут. Жильцы же не присматриваются, вещи заносят или выносят, носят – значит так надо. Или просто дверь вскроют и всё ценное упрут.
Дал он мне бумажку с телефоном местного отделения, наказал не стесняться и сразу звонить, если что. Как говорится – лучше перебдеть. Сунул я бумажку в карман и забыл. В моём житье два плохих момента было. Первый, что на седьмой этаж после работы ползать надо, а второй похуже будет. В микрорайоне домов десять одновременно строится, всё время траншеи роют, остановки автобусные туда-сюда таскают. Вчера с работы на это место приезжал, а сегодня на сто метров дальше. Дома все одинаковые, стоишь в темноте и как турист маршрут к дому прокладываешь. Намучишься с возвращением, залезешь на свой этаж, а там рухнешь на ковёр и релаксируешь.
- Так и будешь на своём «персе» всю жизнь спать? – рассмеялся я.
- Нет больше «перса», - с тоскливой серьёзностью ответил Валька, - ушёл от меня «перс».
- Пришлось продать? – смутился я от невольной бестактности.
- Если бы. Подарил.
- Кому?
- Мерзавцу одному. Ладно, чего темнить, расскажу. В тот день у меня в отделе состоялась предзащита. Один теоретик наш, ты его не знаешь – он уже после твоего отъезда к нам нарисовался, всё привязывался, всё пытался доказать, что мой эксперимент неправильно поставлен и вообще, что кроме него никто ни в чём не смыслит. Ну, да ты таких и сам знаешь. Вымотал он меня до основания. Приехал на свою остановку взвинченный до крайности. Поднимаюсь на свой этаж, а там какая-то блатная рожа что-то в мой замок суёт, а открыть не может. Увидел меня, морду равнодушную состроил и отвернулся.
- Ах ты гад, - кричу и в морду его наглую влепляю.
Он вниз по лестнице летит, головой в батарею врезается и лежит тихонечко. Я про участкового вспомнил и побежал к соседнему дому, где на днях таксофон установили. Позвонил, рассказал, попросил, чтобы поскорее приехали, а сам побежал караулить гада – не убежал бы. Поднялся к себе, гада нет, ковёр на месте, всё в порядке. Милиция приехала, опросили, я заявление написал и спать лёг.
Через два дня слышу, кто-то с улицы кричит мою фамилию. Выглянул. Стоит под балконом участковый и зовёт спуститься. Спускаюсь, а он мне повестку к следователю вручает. Пришёл. Следователь смотрит на меня сочувственно и показывает две бумаги: на одной моё заявление о попытке ограбления, на другой заявление потерпевшего о бандитском нападении с переломом носа, сотрясением мозга и травмированием головы об батарею. На батарее моего дома крови потерпевшего нет, а в его доме кровь на батарее есть. И события по времени совпадают, и описание напавшего совпадает с моим, так что по всему получается, что я напал на невинного человека и нанёс ему травмы средней тяжести. Советует вину признать и не пытаться отвертеться.
И он, и я понимаем, что произошла трагическая случайность, но есть заявление потерпевшего и все мои оправдания могут стать только смягчающими вину обстоятельствами. Выход один: договориться, чтобы потерпевший забрал своё заявление. Даёт он мне адрес больницы и рекомендует немедля топать договариваться, ибо времени у меня ровно два дня, иначе он вынужден будет зарегистрировать заявление и дать делу ход.
Набрал я гостинцев и потопал выпрашивать прощение. В палате двое - он, с перевязанной головой и заклеенным носом и его супруга – с бюстом немереного размера и золотой цепью на толстой шее. Винюсь за трагический инцидент, объясняю про наказ участкового, про то, что все дома одинаковы и остановки постоянно переносят, не грех дома и спутать. Он слушает меня совершенно равнодушно, а супруга его презрительно пофыркивает. Выдаю последний аргумент: за ковёр испугался, он единственное, что у меня есть.
Вот это его очень заинтересовало.
- Хороший, наверное, ковёр, раз ты так за него трясёшься, что готов человека убить.
Я объяснил, что настоящий «перс», но главное, что он память об отце, погибшем на войне.
Он помолчал, губами пожевал и изрёк:
- Решение моё такое: отводишь мою жену к себе и показываешь ковёр. Если ей понравится, то оформляете дарение и тогда я заберу своё заявление, если не понравится, то отсидишь по полной.
Я его и так упрашивал, и сяк, упёрся и всё тут. Вот и рассуждай тут, как хочешь. У меня через три месяца защита назначена, женитьба намечается, а эта случайность всю жизнь перечеркнуть может.
В общем, повёл я эту корову к себе. Увидела она ковёр и глазёнки прямо пламенем заиграли, но морду скривила – не современный, мол, не модный. Пальцы свои окольцованные в ворс запустила и выдавила из себя:
- Ладно уж, так и быть, попрошу мужа, чтобы он простил тебя, молодой ты ещё, живи. Но дарственную как положено оформим.
Так и ушёл от меня мой «перс» к противным людям. Выходит, что он собой выкупил мою свободу.
Валька тяжело вздохнул, махнул рукой и стал рассказывать про свою жену и ожидаемого ребёнка.