Похмельный день
«Мы едем, едем, едем... — в далекие края.
Хорошие соседи, веселые друзья...»
Бог ты мой, какая по-детски наивная и глупая песенка?! Впрочем, что же в ней бессмысленного, коли у тебя удрученно-скорбное состояние души? Неужели весь мир обязан соболезновать, коли ты вознамерился хлюпать носом и протирать мокрые глаза костяшками пальцев. Ну уж конечно, нет!
Внешний мир сам по себе, а ты сам по себе. А, черт?! Так тоскливо и муторно на сердце. Так и хочется завыть протяжным волчьим воем, безумно дернуть стоп-кран и бежать, бежать обратно по рельсам домой...
Нельзя, нельзя, парень, быть слабаком!
Да и что случилось то? Чего такой надрыв?
Ну, едешь из летнего отпуска в военное училище, в котором уже год отдербанил. Впрочем, оно понятно и объяснимо. Тягостно расставаться с домашними, с близкими, тяжко сознательно облекать себя на полгода бездушной муштры. Досадно взваливать на себя постылые тяготы армейской жизни, когда твои приятели, обитая вне казарм, и в ус не дуют, и жизнь у них — «праздник, который всегда с тобой...»
С другой стороны, сегодня не восемнадцатый век, не рекрутчина с аракчеевщиной, не обязаловка, наконец: «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты, а сидел бы ты...» — на дворе семьдесят первый год...
Ну, вот и прекрасно! Дальнейшие, думаю, вразумления излишни. Я вижу, ты и так смекнул, что глупо вешать нос, чай, едешь не на похороны, а к добрым товарищам. Да и как много им хочется рассказать, поведать о своих «подвигах» на побывке. Я уверен — тебя ожидает неподдельное дружеское участие и веселье... Да, вот оно, уже здесь — смотри!
Вот и остались позади родимые пенаты. Неутомимый поезд все дальше и дальше увозит меня из родного и любезного сердцу мира, имя которому — «гражданка». Действительно, как это здорово быть вольным человеком, распоряжаться своим досугом, да и временем в полной мере — «цивильные» лица мало об этом задумываются. Мне же с моими курсантскими погонами остается лишь с иронией воспринимать ту свободу. Право делать то, что хочешь, идти куда хочешь, спрашивать кого хочешь без уставного — «Товарищ (с непременным воинским званием), разрешите обратиться...»
Ха! Гуляй, народ!
Я пьян, ты пьян, он пьян — мы опьяневшие курсанты, одинокие молодые волки, сбившиеся в стаю. А что еще нам делать?! Мы вправе пьянствовать сегодня, ведь по утру нам всем было несладко и даже паскудно. Винные пары рождают призрачный оптимизм, будущность видится легкой и безоблачной, и тоска отступает от души, и жизнь прекрасна... Практически всем известна чудодейственная сила вина гасить уныние и печаль, на время скрашивать серые краски бытия, наполняя его бурлящими соками жизни. Да, это банальные истины, но все же отыщутся такие, кто осудит нас. Иной крючкотвор, может быть, даже пришьет ярлык злостных нарушителей уставной дисциплины... Черт бы их побрал, этих тупорылых законников. Я знаю одно — мы сегодня вправе и — и никаких гвоздей!
Зачем она пришла провожать меня? Неужели она такая дура, неужели она не смогла понять, что я не нуждаюсь в ней? Да и что было-то между нами?..
Я всегда испытывал к ней что-то больное. Она нравилась мне, как может нравиться довольно красивая девица своему сверстнику. Ее лицо сродни ликам девушек с «Весны» Боттичелли, она довольно умна и начитана. Но отчего-то я раньше считал, возможно, даже от юношеской робости, что мы не предназначены друг другу, и ни делал попыток сближения с ней. Да и она, будучи весьма привлекательной особой, считалась заведомо старше и опытней и не обращала на меня внимания, тем более за ней увивались взрослые и более самодостаточные парни. И потому я намеренно норовил не сталкиваться с ней, считал, так лучше для моего болезненного самолюбия, оно не будет позря ущемлено.
Если честно, я никогда и не был влюблен в нее, никогда не мечтал о ней. Конечно, она была престижной девочкой для мужской репутации, но, может, потому, что считал себя практическим человеком, я не стал размениваться на бесполезные усилия для обоюдной взаимности. Да и полагал по молодости, что время прекрасных дам у меня еще впереди. У меня все еще впереди, а пропуском в тот блестящий мир должны стать офицерские звездочки на моих погонах.
И вдруг?! По приезду в отпуск из летного училища мне передали, что я нравлюсь ей, более того, она даже хочет встречаться со мной. Не скрою, я еще был глуп, и это известие польстило моему самомнению.
Былые сколки мыслей о ней ломаными молниями пронеслись в обостренном воображении, юношеское тщеславие взыграло: «Ну что же ты, возьми ее!».
В «летке» я успел найти себе подружку, тогда казалось, что я люблю именно ее и она мне очень нужна. Я принципиально не желал изменять с другой, да и не хотел что-то предпринимать в отношении той, которая прежде казалась мне цацей.
Но вдруг колесо фатума резко вильнуло, что-то кардинально сместилось в моей душе, какой-то горький душевный осадок саднил меня, я ощутил себя совершенно одиноким.
Мой курсантский отпуск подошел к концу. Вечером перед отъездом мы с ребятами отправились на танцы, разумеется, заявились в хорошем подпитии. Уж не знаю, как вышло, но там оказалась и она... И мы сошлись... Нас как бы толкнули в объятья друг друга. Мы непрерывно танцевали, в промежутках угощались мороженным, со стороны казалось, что мы встречаемся давным-давно и у нас любовь. Но в тоже время, совершенно подавленный предстоящим отъездом, не зная, на ком сорвать точившую меня злобу за то, что «они» остаются дома, я дико разошелся: намеренно выпендривался, выставлялся, лез на рожон... По-хамски отшил парня, который до меня приударял за ней. Неизбежно навис мордобой...
Она и ее подружка Райка увели меня от греха, пока мои парни разбирались с дружками ее ухажера. Я остался у нее. Зачем тогда она была со мной? Излишне пьяный, нахальный и грубый, я жадно обнимал ее, целовал взасос, лапал, как проститутку, даже вознамеривался овладеть ею, но как-то быстро сник, видимо, мой хмель оберегал нас. Но ведь я и тогда знал, что не люблю ее, да и не хотел ее по-настоящему, так, кочевряжился по инерции...
Не помню, какие лживые слова я говорил в тот темный вечер, но, определенно, основательно вскружил ее головку. Прощаясь, я как бы намекнул: пусть она меня проводит завтра (то бишь сегодня).
Она пришла... Мать, бабка, брат, Валерка, Вовка и Она(!). Она совсем не понравилась мне. Усталые, наскоро подведенные, глаза, помятая одежда, еще вчерашняя. Какая-то детская робость сковывала ее движения. Верно, она стеснялась моих близких, она не ожидала встретить их здесь. Ее шею украшали пунцовые пятна — следы моих пьяных поцелуев.
А мне не пришло на ум ничего лучше, как разыграть образ влюбленного в нее мальчика. Я еще не прочухался от вчерашней попойки, и этот туман в голове придавал мне удалую бедовость. Видя недовольную мину матери, ироничный вопрос в глазах друзей, я демонстративно нежно гладил ее руки, говорил ласковые (но не исходящие из души) слова, деланно робко целовал ее губы. Я, подлец, знал, что играю гнусную роль, но я намеренно играл ее...
Мнение окружающих меня мало тогда волновало. К слову, моя мать очень обиделась на меня, мол, подхватил шлюху, а на нас ему наплевать. Но я был сам не свой... Знали бы все они — как мне не хотелось ехать... А в этой накрашенной девице, казалось, воплотился весь мой прошлый отпуск. По сути, никогда я еще не жил такой насыщенной жизнью, как в тот август. И в милой, усталой девушке для меня сошлись все прелести и радости, испытанные мною. Прощаясь с ней, целуя ее, я надолго прощался с вольной гражданской жизнью.
Дали желтый свет. Я совсем остервенело стал ласкать ее, но и она исступленно целовала меня. Мы никого не стеснялись... Зачем, ведь мы не любили друг друга?.. Наверное, так было нужно для остальных людей, так было правильно.
Дали зеленый... Я впрыгнул в вагон — поезд тронулся... Мне вслед неслась мелодия популярной песенки из магнитофона Володьки: «А ты уезжаешь Аленка...».
«А колеса стучат... а ты, уезжаешь надолго...», — я смотрел на ее удаляющуюся (и почему-то одинокую) фигурку, наверное, я тогда почти любил ее. Мои мысли плавились в грустной мелодии той песни. Мне стало так больно, я почувствовал себя таким несчастным и одиноким, — слезы навернулись на моих глазах.
Но все прошло, все стушевалось, забылось и утряслось... Видел ее потом, спустя годы, два раза, случайно встретились на перепутье. Опустив глаза, сказали друг другу пустые слова дешевого приветствия и разошлись каждый своей дорогой. Потом она с кем-то куда-то навсегда уехала.
Вот и Бебск. Гомонящей оравой мы, курсанты, сплотившись в поезде, вывалились из вагона, строя планы на сегодняшний вечер, последний вечер нашего отпуска. Но вот мы покинули всколыхнутый нами вокзал, тем самым, отрезав пуповину свободы. Бродя по городу, мы повстречали другую группу однокашников, объединили усилия — пить так, пить... Город кишел подвыпившими курсантами, и они были рады жизни. Хмельной всегда доволен собой, а это уже залог счастья, пусть и эфемерного. В пьяном угаре раздаривались всяческие обещания и слезные заверения. Мы с Кирилловым твердо решили по окончании училища попроситься во Вьетнам. Будем сражаться на стороне справедливости, мы уж там зададим американцам перцу! А рядом, валом валило неистовое веселье...
Как здорово ощущать себя молодым, красивым, перспективным человеком!.. Все впереди! Жизнь бежит без удержу, бьет ключом, сулит одни радости и удовольствия. Ура!!!
Спустя год, я был признан ВЛК не годным по состоянию здоровья к дальнейшему обучению в летном училище. Летчика из меня не получилось... Кириллов стал им.
|
