Исповедь перед Концом Света. 1963. Песочное 4. Тропинка ведёт на Север

Исповедь перед Концом Света

1963

Тропинка ведёт на Север…


Погружался я в море клевера,
Окружённый сказками пчёл.
Но ветер, зовущий с севера,
Моё детское сердце нашёл.

Призывал на битву равнинную -
Побороться с дыханьем небес.
Показал мне дорогу пустынную,
Уходящую в тёмный лес.

Я иду по ней косогорами
И смотрю неустанно вперёд,
Впереди с невинными взорами
Моё детское сердце идёт.

Пусть глаза утомятся бессонные,
Запоёт, заалеет пыль...
Мне цветы и пчёлы влюблённые
Рассказали не сказку - быль.

Александр Блок
18 февраля 1903


Лето этого года было 4-м в Песочном и 2-м у Симоненковых. Я уже мало общался с хозяйскими ребятами, больше читал, а ещё больше — любил ходить в лес...

Леса между Дибунами и Белоостровом стали для меня откровением, стали для меня родными, моими, моей стихией... Моей родной землёй...

…

Я помню, что приехали мы в то лето на дачу рано, кажется, уже 30 мая, вечером. Я с огромным нетерпением ждал, когда наступит следующий день. Я уже был, как никогда раньше, опьянён загородным воздухом, запахами трав, цветов, листвы, хвои...

Как меня в это лето неудержимо и страстно тянуло на Природу, в Лес!..

Я уже успел к этому времени составить себе некоторую идеологию о необходимости возвращения человека от порочной Цивилизации — к девственной и чистой Природе.

И у меня продолжали развиваться — мои мысли, мечты, планы о Побеге...

А мне ещё было 11 лет…

Я в тот первый вечер на даче очень быстро и крепко заснул, утомлённый переездом. Ночь пролетела абсолютно незаметно. Я неожиданно и резко проснулся, отдохнувший и бодрый, и увидел, что уже утро. И как только проснулся — быстро позавтракал, что там приготовила бабушка Вера, и — постарался как можно быстрее, чуть не бегом,  отправиться в неизъяснимо манящий меня в это наступившее новое лето — Лес...

Я тогда уже сильнейшим образом был пропитан книгами про индейцев, про первобытных людей, про Природу, про географические открытия, про различные приключения и подвиги.

Но более того: где-то в это время уже была прочитана «Земля Солёных скал», и программой-максимум уже был не только побег — но и грандиозный водный переход по рекам через весь СССР от Ладоги — до Охотского моря, а там — через Аляску — в Канаду — к вольным индейцам, к сражающимся за свою Свободу шеванезам!..

Помню, как я стал регулярно ходить в «запретную зону», в районе танкодрома…

Если я шёл мимо «лягушатника», то мне надо было, идя на запад, пройти через лес — и выйти в «Малую тундру», как я назвал заросший разными «тундровыми» травами полу-пустырь, со следами, видимо, очень старых и не слишком заметных торфоразработок. Пройдя её, я выходил на тропу, которая шла точно к северу. Слева от неё — были, заросшие разным кустарником, очень заметные следы торфоразработок, видимо, со времён войны, оставались даже старые штабеля из торфяных кирпичей… А справа — шёл невысокий и кривоватый березняк…

Минуя по тропе (которая, уходя на север, становилась всё тоньше) этот березняк, я выходил в «Большую тундру», как я назвал очень обширное и открытое торфяное болото, с вечно сырым, чавкающим сфагнумом под ногами, заросшее вереском, ерником, мхом, пушицей, кустами голубики и шикши...

С юга и запада его окаймляли берёзовые рощицы, с севера и с востока — невысокие сосняки… С севера на юг мою «Большую тундру» пересекала небольшая, прямая мелиоративная канавка, по которой протекал, от противоположного, северного края, крохотный ручеёк чистой воды, которую я с удовольствием пил из горсти… Я стал называть этот ручеёк «Красный ручей», так как в нём можно было наблюдать какой-то очень яркий красный осадок, и я подозревал, что это железо…

Вдоль ручейка, справа, шла на север, продолжаясь, очень узкая в этих местах, едва заметная, и очень симпатичная мне, тропинка, которую я стал называть «Индейской тропой»…

Пройдя «Большую тундру», я выходил на заброшенную, совершенно пустынную при своей величине, и местами очень заросшую, танковую трассу (точнее, это была очень сложная и причудливая система трасс), весьма по-своему живописную и необычную, на которой сейчас можно было бы снимать что-нибудь на тему «пост-апокалипсиса»…

Я переходил эту широкую, пустынную и загадочную трассу, шурша крупным песком и галькой под ногами, и заходил в небольшую полоску соснового леса… Там была большая, глубокая воронка в галечнике, а в ней — две небольшие ямки с водой. В одной — воды было больше, и ямка была чище и удобней. Из этого своего тайного колодца я тоже всегда пил… Со временем это у меня стало чем-то вроде священного ритуала…

…

Меня влёк Север! И в том, что моя тропинка, моя «Индейская тропа», шла именно на Север — я видел какой-то особый таинственный и важный смысл…

И каким-то таинственным образом родились и прозвучали во мне — эти исполненные для меня очаровательной поэзии и романтики слова:

«Тропинка ведёт на Север»...

И я подумал тогда, что это очень хорошее название для какой-нибудь интересной приключенческой книги. А потом подумал, что, возможно, я и сам напишу когда-нибудь книгу с этим красивым и интригующим названием. Что-то в нём было, имеющее отношение, как мне казалось, и к моей Идее, и к моей Программе, и к моей Судьбе...

Да, это должна была быть книга про меня, про мою совершенно необыкновенную жизнь, пусть и очень трудную и опасную, но полную какого-то загадочного пока Высшего Смысла, которая, несомненно, ожидала меня впереди...

В один из первых жарких дней этого благодатного лета я видел над своей тропинкой, чуть левее, жаворонка… Это был первый жаворонок в моей жизни — на которого я обратил внимание, и о котором я понял, благодаря прекрасной русской литературе и прекрасным описаниям в ней Природы, что эта крохотная, почти невидимая и застывшая высоко в Небе упоённо щебечущая птичка — и есть жаворонок...

Примерно в том месте, над которым он парил, я и решил построить свой «вигвам» из поставленных в конус берёзовых жердей и веток...

Первые недели я не встречал там ни единого человека… И я даже стал строить свой «вигвам» — чуть ли не посреди этой открытой «Большой тундры», лишь немного укрывшись за разными кустами, настолько я чувствовал себя тогда там в совершенном одиночестве и в полной безопасности...

Но где-то к середине лета я, в один прекрасный погожий день, обнаружил свой недостроенный вигвам почти полностью разрушенным чьей-то недоброй, безжалостной, варварской рукой… Разрушенным — явно не каким-нибудь лесником, и абсолютно явно без всякого практического смысла. Для меня это было потрясением...

А вывод из этого для меня был один: уходить ещё дальше, и дальше, и дальше — в Лес!..

…

Всю свою «Большую тундру», и всю свою «запретную зону» с танкодромом, я подарил, в своём мета-романе, Анфисе, где она находит и мой «вигвам»…

+ + +

2 сентября 1963 года мне исполнилось 12 лет.

1 сентября я пошёл в 6-ой «В» класс. Учился я тогда очень хорошо…

И продолжал страдать по Лене Шептуновой…

Однажды я случайно нашёл, где-то на уроке труда, довольно корявый кусок ещё прошлогодней фанерки от занятий по труду девчонок, и на нём было написано простым карандашом:

«Лена Шептунова. 5 в»

Так я тайком принёс эту фанерку домой — и на ночь клал её себе под майку к самому сердцу!.. Но края этой фанерки — были уж очень занозистые; и долго я так не выдержал. И куда я потом спрятал эту фанерку — не помню. Но хранилась она у меня долго…

Продолжал, вместе с Игорёхой, думать и мечтать о побеге...

Всё больше стал думать о создании «лесной коммуны» наших единомышленников…

И я очень много тогда читал!.. За что спасибо и Игорю Загрядскому, и его прекрасной домашней библиотеке, где были замечательный детские издания, мечта подростков…

(отредактировано 5.4.2024)