Едва увидев его, я ошеломленно замер. И было отчего! В безлюдном сквере, - что там было делать глубокой осенью, да к тому же, когда нет-нет да и начинал накрапывать дождь, - на обшарпанной скамейке с чугунными боковинами сидел диковинный мужчина, на которого не захочешь обратишь внимание.
В его одежде кроме пепельного оттенка мохерового шарфа, завязанного под подбородком причудливым узлом, преобладал черный цвет. Особое внимание на себя обращала шляпа с широкими полями и трость с инкрустациями и серебряным набалдашником в виде орлиного клюва.
Незнакомец сидел закинув ногу за ногу и целиком поглощенный тем, что писал карандашом в записной книжке в коричневом кожаном переплете. На вид ему было лет сорок, а в том моем юном возрасте такие люди казались вполне сформировавшимися стариками.
Не знаю, что на меня нашло и почему я, мальчик из хорошей семьи не отличавшийся никогда нахальством, завороженно подошел к нему а, когда он поднял на меня глаза, поинтересовался:
- Вы поэт?
- Нет, - ничуть не удивившись вопросу, ответствовал он и, быстро окинув меня цепким взглядом, прибавил. – Я престидижитатор.
Слово престидижитатор я услышал впервые, но мне не хотелось предстать перед импозантным незнакомцем дремучим пентюхом. Поэтому я сдвинул брови, кивнул и даже сказал:
- Ясно.
Мужчина понимающе усмехнулся и неожиданно протянул мне карандаш:
- На вот – глядишь, пригодится в трудную минуту.
Я с любопытством покрутил в руках подарок и на одной из шести его песочного цвета граней прочел: «KOH-I-NOOR HARDTMUTH 1500», - а на темно коричневом кончике: «2B».
Когда я поднял голову, незнакомца след простыл. В сквере опять было безлюдно. На асфальтовых дорожках сиротливо лежали опавшие листья, и солнце, оно как раз выглянуло из-за низких туч, заставило вспыхнуть их всеми оттенками красно желтых красок.
Вечером, когда я вернулся домой, мне пришлось привычно выслушать нотацию от матери, что заданные в школе на дом уроки следует делать вовремя. Так что после ужина ничего не оставалось, как с тяжелым вздохом отправиться штудировать учебники.
В тот раз с домашними заданиями я разделался довольно быстро. И все бы ничего, но вот задача по математике никак не поддавалась решению. В рассеянности я взял карандаш престидижитатора и, покусывая его кончик, стал вспоминать историю, как он оказался у меня, а когда вернулся к задаче, то, едва коснувшись грифелем бумаги, обнаружил, что ее решение оказалось таким простым, что удивился, как это раньше не додумался до него. Однако ни в тот момент и ни даже гораздо позже меня не посетила мысль связать неожиданное прозрение с подарком чудного незнакомца.
Тем не менее, по прошествии некоторого времени я стал понимать, что всякий раз, когда он оказывается в руке, все что недавно казалось камнем преткновения разрешается необъяснимо просто. Само собой, если головоломка предоставляла возможность разобраться с ней на бумаге. При этом от полированной поверхности удивительного предмета будто исходили какие-то токи, наполнявшие непоколебимой уверенностью, что мне сейчас все по плечу.
Вот только осмысление этого факта пришло, когда от изготовленной в далекой Чехии чудной вещицы осталось меньше трети первоначальной длины.
Хотя что взять со школьника, который частенько жалел, что контрольные работы в школе нельзя писать этим карандашом.
Спохватился я, когда, поступив в институт, безоговорочно решил посвятить себя науке. Вот тогда-то, в полной мере осознав, какие возможности предоставляет мне, нечаянная щедрость престидижитатора, я дал себе зарок, что отныне ни под каким видом не стану разменивать оставшуюся часть случайного дара на то, чтобы в очередной раз выпутаться из какой-нибудь не стоящей доброго слова житейской передряги, а использовать его исключительно для решения значимых для науки задач.
Увы, человеку свойственно строить планы, которым, по крайней мере, в моем случае это именно так, или не суждено вовсе воплотиться в жизнь, или сбыться совсем не так, как хотелось. По большому счету в этом винить некого, разве что только себя.
Встретив ее впервые в одном из коридоров института, я остановился как вкопанный и, хотя понимал, что выгляжу сейчас дурак дураком, не в силах был оторвать глаз от точенной фигурки поразившей меня незнакомки, пока она не скрылась за дверью лекционного зала.
Мне пришлось выказать недюжинную смекалку, чтобы не просто познакомиться с ней, а и произвести при первой встрече нужное впечатление.
Видимо, это мне удалось сделать неплохо, потому что вскоре мы стали встречаться.
Роман наш развивался стремительно и, не считая нескольких мелких ссор, безоблачно.
Катастрофа чуть не разразилась, когда она решила познакомить меня с родителями.
Процедура эта была абсолютно неведомой мне, и не удивительно, что я чувствовал себя не совсем в своей тарелке.
К тому же глава чужой семьи без долгих слов принялся напористо выпытывать мои планы на будущее, а потом, когда дошла очередь и до родителей, поинтересовался, кем работает мой отец.
До сих пор не знаю, с чего вдруг в ответ я возьми и молодецки брякни:
- Грузчик он в речном порту.
Хорошо родитель мой не слышал, какой профессией я его наделил. Даже представить трудно, какая образовалась бы вмиг тогда немая сцена.
- А нам Олечка говорила…- начал было проявивший вполне понятное любопытство собеседник и осекся.
Тут сзади подходит ко мне Ольга, кладет руку на плечо и ледяным голосом объявляет, что нам двоим пора уходить.
Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что мне предстоит вскоре весьма неприятное объяснение с ней.
Так и случилось.
Не припомню даже, когда я в последний раз слышал столько обидных слов в свой адрес. Особенно запали в память, повторенные не однажды: «Не умеешь себя вести» и «Видеть тебя не могу».
В ответ же, как заведенный, я только тупо бубнил:
- А чего он…
Со стороны вся эта история выглядит, должно быть, очень глупо и, скорее всего, ничего кроме улыбки вызвать не способно, но тогда мне было совсем не до смеха.
К тому же, через два дня начиналась летняя практика, и, поскольку мы учились на разных факультетах, то и проходили ее в разных городах. И если мне уезжать никуда не надо было, то Ольга оказалась за несколько сотен километров от меня.
Понимая, что за два месяца, а именно столько должна была продлиться практика, может произойти все что угодно, я не долго думая достал заветный карандаш и написал длинное покаянное письмо.
Однако одной слезницой дело не ограничилось. Воленс-неволенс, а пришлось сочинять еще два послания, прежде чем я вымолил себе прощение.
Карандаш при этом таял на глазах, но что до того разыгравшимся гормонам. Нечего и говорить, им не было никакого дела до таких мелочей.
В общем, подарок престидижитатора не подвел и на этот раз, и я целых два года потом был счастлив.
А карандаш, вернее то, что от него осталось, я опять спрятал в дальний ящик письменного стола, решив, что теперь нужда в нем явится очень нескоро.
Тем не менее на пятом курсе неожиданно снова возникла необходимость обратиться к нему за помощью. Дело в том, что, получив задание для своей последней курсовой работы, я неизвестно с какого перепуга решил выполнить его от начала и до конца самостоятельно, не прибегая к каким-то уловкам и не используя образцы подобных работ, проделанных до меня другими студентами.
Говоря в двух словах, суть задачи состояла в расчете координат некой кривой с единственным пиком ближе к концу ее. Вот тут меня и подстерег неожиданный сюрприз.
Сколько я не бился на моей кривой неизменно оказывались два горба. Сбитый с толку я отправился на консультацию к доценту, но тот, едва узрев результат моих трудов даже не пожелал разговаривать, авторитетно заметив только, что к заданиям надо относиться внимательней, а не спустя рукава.
Хуже всего было то, что на горизонте уже маячила сессия, и все однокурсники уже или сдали свои работы, или готовились вот-вот сделать это. У одного меня до сих пор, что называется, конь не валялся.
Делать было нечего, пришлось достать заветный карандаш и с его помощью проделать громоздкие вычисления.
К моему превеликому удивлению результат оказался ничуть не лучше – злополучные два пика никуда не исчезли.
В отчаянии я пришел опять к тому же доценту и попросил его указать, где я делаю ошибку. В ответ он с каменным лицом принялся втолковывать мне через губу, что не располагает временем проверять каждую цифру в расчетах нерадивых студентов. Я не отставал и, в конце концов, настоял, чтобы он объяснил, в чем камень преткновения, из-за которого я не могу сдать работу.
Часа два доцент с донельзя хмурым выражением лица бился с вычислениями, но злосчастные два взгорка на кривой никуда не делись. Наконец, он развел руками и недоуменно проговорил:
- Надо же столько лет студенты строили по этому заданию кривые и у них они выходили такими, что комар носа не подточит. Придется вам дать новые исходные данные. В этих что-то напутала кафедра.
От новой напасти я на секунду другую потерял дар речи. Зато потом дал волю гневу. А как иначе? Сессия на носу, а мне с нуля придется корпеть над курсовой работой по милости преподавательской ошибки.
К чести доцента он молча выдержал поток моего словесного негодования, а когда я умолк, пожал плечами и миролюбиво сказал:
- Ничего к сожалению не могу сделать для вас – работа должна быть сдана.
Спокойствие преподавателя произвело нужное действие. Я прикинул, что мне никуда не деться, и угрюмо умолк.
Однако, получив новое задание, я не стал заморачиваться сложными вычислениями, а попросту нарисовал должного вида кривую и подставил в формулы нужные значения.
Через день я принес доценту эту откровенную халтуру. Пробежав по ней глазами, он поставил мне отлично, и мы разошлись, не выказывая, по крайней мере вслух, претензий друг к другу.
Нынче, когда на руках остался ни на что негодный огрызок от прошлого великолепия неожиданного подарка судьбы, приходится признать, что я довольно-таки бездарно распорядился им. Хотя нет-нет да и посещает меня крамольная мысль, что не карандаш приходил мне на выручку долгие годы, а одна только вера в его чудесные свойства.
Хорошо бы, конечно, спросить об этом того, кто вручил его мне, да попробуй найди теперь этого престидижитатора.
