Растворение

Вдох. Удушение. Игра. Шелковистая кольчуга шарфа-удавки змеится в полутьме запрета, превращается затем в эластичный фарфор.

Ум упирается в киноварное небо. Оно структурированно-зернистое, как рис, как ровное дно хрустального ручья, вымощенное красным булыжником мелких маисовых зерен.

Выдох. Усыпление. Сумрак. Темный хруст дождя; он неотличим от песчаных щелчков струящегося серого огня, от печального кашля сминаемой слюдянистой бумаги; ее сжали единократно, расправляться она будет вечно.

Пробуждение. Вдох. Насыщаются кровавые акведуки сосудов. Выдох. Еще раз. Инспирация. Экспирация. Башня из дождя. Башня из огня.

тогда, в шестнадцатой аудитории, помнишь. Карикатурный и классический дяденька-профессор с лопатообразной желтой бородой и болотно-землистым лицом, грассируя проволочным тенорком, читал лекцию о том, что: «космос следует представлять, друзья мои, в образе конически-спиралевидного глиняного зиккурата»; в плоскостях гимнастически-стройных окон зала, помнишь, злорадно вибрировал пурпурный воздух утреннего часа; далее утверждалось: «аборигены разбросанных архипелагов плотной Вселенной не способны телесно воспринимать друг друга в своей обособленной юдоли»; я подумал – я видел жемчужное, бесцветное небо некоего материка, с огромными, точно бычье сердце, веретенообразными звездами, чей свет настолько бел, что кажется синим; слышал, как стройно и грозно ревут они свой гимн? Брат и сестра. Мы обнажены; я – держу обмотанную бальзамической  просмоленной паклей палку, пламенеющую, почти жидкую, ты – такую же, но опущенную вниз. Богадельня закрывается и разрушается. Нагие и жалкие, под вспышки зарниц мы мучительно долго падаем на землю, которая тихо фосфоресцирует гнилью, опадаем  хлопьями бледного пепла.

Сжимая в руке зеркальный короткий меч, отточенный, как бритва, я тенью пробираюсь по выложенной пунцовым камнем дорожке сада к фарфоровой башне. Приказ императора: тайно оскопить дерзкого лучшего историографа, умертвить лучшую наложницу. 

Черные фонтаны железной крови.