Какой ты без меня?
Я задаю себе вопрос: какой он, этот Мауро, без меня?
Какой он по утрам, когда выходит из дома и идет жить другой жизнью, в которой меня нет, и к которой я не имею никакого отношения?
Какой он, когда заводит мотоцикл, припаркованный на моей улице, и едет на нем в свою студию в центре Мадрида, лавируя в потоке машин? О чем он думает, надевая шлем на голову, в которой беспорядочно роятся мысли, перескакивая с образов и картинок, порожденных ночью, на неотложные утренние дела?
Какой он при встрече с вахтером, который понимает, что Мауро ночевал не у себя, потому что пришел в той же одежде, что и вчера?
А когда Мауро будет пить кофе в баре на углу, заметит ли официантка, что в последнее время он похорошел и выглядит счастливым, и скажет ли ему об этом?
Я спрашиваю себя: какой Мауро, когда усаживается за стол перед компьютером и пристально смотрит на монитор, пока загружаются программы? Вспоминает ли меня, уловив еле заметный аромат, исходящий от рукава его свитера, к которому я вчера прикасалась?
Смотрится ли он в зеркало ванной, пытаясь сморгнуть соринку, до тех пор, пока не поймет, что его глаза блестят не от соринки?
И думает ли он как и я, что каждая песня, которую он слышит, написана будто о нас?
Мы – какое прекрасное слово.
Вспоминает ли он, что мы шептали друг другу на ухо? Вспоминает ли наши стоны?
Я спрашиваю себя: какой Мауро при разговоре с нашими общими знакомыми, которые ничего о нас не знают?
Я повторяю слово “мы”. С каждым разом оно звучит все лучше. Мы. Мы. Мы. Довольно.
- Мы.
(Прости.)
Мы...
Возникает ли у него желание рассказать, кто я для него? Возникает ли у него желание встать с мегафоном посреди улицы, вскочить на скамейку и закричать: “Э-эй, люди! Вы знаете, кто такая Фортуната Фортуна, а? Вы с ней знакомы, правда? Так вот, я должен кое-что сказать: я – с ней! Я! Я – с Натой! Я!”
И если люди окружат его и станут хлопать в ладоши, то не потому, что ничуть меня не знают, а потому, что давно не видели никого таким счастливым.
