Отец мне рассказывал про весну 1931 года, когда процесс коллективизации форсировали. В истории это описано, как «середняк пошёл в колхоз». Стоит уточнить, что шёл он уже не добровольно, а в Сибири размеры крестьянских хозяйств были большими, по сравнению с европейской частью страны. Тут середняки жили богаче европейских кулаков.
Перед весенним севом пришло решение вовлечь в колхоз всех оставшихся единоличников. Вовлечение проходило организованно. Моему отцу было три года, что-то он запомнил сам из этого процесса, что-то потом рассказывали родители. К дому подъехали сельские активисты, вошли во двор, зачитали решение. Стали выводить лошадей, коров, телят, овец. Вывозили сани, телеги, жатку, конную молотилку, сенокосилку. Это не было раскулачиванием. Это была насильственная коллективизация. Хозяев не выселяли, их вынуждали вступить в колхоз. Один из активистов-коллективизаторов зашёл в дом, посмотрел, что можно ещё обобществить, снял со стены новый полушубок деда и "коллективизировал" его.
Отец мой стоял на подоконнике и плакал вместе со своей бабушкой Аграфеной. Мать моего отца Прасковья Матвеевна утешала их, как могла. Не раскулачили только потому, что пришлось бы раскулачивать в этом случае больше половины села. В Сибири жили далеко не бедно.
Так все оказались в колхозе. Моя бабушка Прасковья потом работала в колхозе, заведовала кирпичным заводиком, который почему-то назывался в народе кирпичным сараем. Таковым он, видимо, и был, хотя там было около десятка печей и довольно обширная территория. Его развалины ещё можно было обнаружить в шестидесятых в лесу, за улицей Зелёной, километрах в 1 – 2 от села. Точное расстояние сейчас не помню.
Так все оказались в колхозе. Моя бабушка Прасковья потом работала в колхозе, заведовала кирпичным заводиком, который почему-то назывался в народе кирпичным сараем. Таковым он, видимо, и был, хотя там было около десятка печей и довольно обширная территория. Его развалины ещё можно было обнаружить в шестидесятых в лесу, за улицей Зелёной, километрах в 1 – 2 от села. Точное расстояние сейчас не помню.
Дед Ванифатий в колхозе так и не работал, он строил в командировках разные объекты, работал десятником, учётчиком, прорабом. От Карташова до Большеречья есть дорога, её земляная насыпь сделана под руководством деда. Есть здания в Большеречье. Родители деда (приёмные) Аграфена и Иннокентий Кудренко в середине 30-х, уже в преклонном возрасте (около 80 лет) пешком по лугу ходили в Большеречье посмотреть на своего коня Игреньку, который был выращен ими «с пелёнок». После коллективизации его поменяли на что-то, и конь трудился на Большереченском мясокомбинате, который был тогда в конце Рабочей улицы, где сейчас СПТУ-12. Аграфена и Иннокентий умерли в 1936 и 1938 соответственно.
С коллективизации и началось увядание села. Потом была война, около 112 селян погибли на фронте. а 115 вернулись с Победой. Многие стали переезжать в города, райцентры и центральные усадьбы. Молодёжь уезжала учиться и не возвращалась. А бывший центр Пустынской волости увядал. Грустно. Когда отец был уже в армии, его родители с младшими детьми переехали в Большеречье.