похороны

И вот, стало быть, весна.

Весна бывает двух видов; ранняя и поздняя. Тут - ранняя: на улице только потеплело, только-только оттаяло, и прохожие все еще ходят в куртках да шапках, а детей и вовсе закутывают в пальто и шарфы, в которых не повернуться, так что они походят на стайки пингвинов, когда собираются кучкой. Сугробы на обочинах только начали чернеть и таять, с каждым днем проседая, превращаясь в кучи льда и грязи вперемешку с мусором - окурки, бутылки, сигаретные пачки. Только-только засобирались в канавах ручьи, а с крыш начал спадать первый снег, и кого-то, говорят, уже убило. Всюду сосульки, капель. Жирные вороны, которых в это время почему-то особенно много, на белизне еще не совсем потемневшего снега ковыляют, как чернильные капли. Снег с вечно серого неба сыпется жиденький, сухонький, похожий на перхоть; будто там, на небе, израсходовали все запасы и теперь выбрасывают то, что осталось. Деревья в парках стоят еще тощие и голые и совсем не стесняются своей наготы.

И вот тогда-то, весной, собрались в одном дворе похороны. Похороны? Черная кучка народу у какого-то подъезда, окружившая грузовик. Кое-кто стоит с венками, гордо и торжественно. Какие-то бабки, издали похожие на кучи тряпья. По краям, тихо-притихо, скучают бледные  дети. Словом, похороны.

Сергей Петрович хоть и был трусоват, но был и любопытен. Ах, ах, похороны - подумал он, шагая с портфельчиком домой с работы. Он работал бухгалтером на одном предприятии, наш Сергей Петрович. Ростиком он был, как школьник, щупленький и тихий, и так и хотелось его обнять, пожалеть, погладить по голове - дорогого нашего приятеля Сергея Петровича Иванова.

И вот шел бы он и шел по своим делам, а ведь нет - нужно обязательно остановиться, посмотреть. Как не стыдно, Сергей Петрович, ведь взрослый же человек! Остановился он, сжал в руках портфельчик, прошел в глубь толпы.

Все стояли грустные. В центр поставили гроб; хороший, полированный гробик, дай Бог такой каждому. Подтянулся чуть погодя оркестр - и снова все грустные, только трубач был пьян и от него несло луком. Сергей Петрович тут заткнул носик - уж очень он лук не выносил. «А кого хоронят?» - тихенько, скромненько спросил он какую-то бабу. Баба в ответ отколола штуку - покосилась в его сторону, усмехнулась, ущипнула за бок, давай ему строить глазки. «Верно, свихнулась от горя» - горько подумал Сергей Петрович и посторонился.

Вскоре из дома вышли - баба какая-то и целый выводок детей. «Вдова» - подумал Сергей Петрович еще горче прежнего. Тут принялась баба реветь, как будто ее резали - «Ааааай на кого ж ты меня покинул одна одинешенька-то я осталась несчастнаяяяяя!». Дети помолчали-помолчали, подумали-подумали, и тоже давай поскуливать и подвывать. Обняла баба гроб так, что он затрещал, и тогда бабки в толпе тоже начали выть, и стало тогда во дворе, как в скотобойне.

Сергей Петрович был добренький, жалостливый, и у него тоже тут стали чесаться глаза и в носу защипало. «Эх, сиротинушки» - подумал он совсем уже горько, глядя на детишек. Девочка ревела-ревела, да достала из кармана конфету и тихо стала ее грызть.

Так кого ж хоронят? Гроб подняли в грузовик, погрузили. «А ну, подсоби» - обратился к обалдевшему Сергею Петровичу мужик, когда поднимали гроб. Сергей Петрович помог, чуть не выронил в лужу портфельчик.

Как-то разу очутились на кладбище, Сергей Петрович и опомниться не успел. Кресты, оградки. Церквушка маленькая рядом: вышел из нее здоровый, пьяный поп, давай махать кадилом, кому-то угодило по макушке. Могилка на самом краю; лужица на дне, все в глине.
«Скажите, а кого хоронят?» - опять спросил Сергей Петрович мужика рядом, когда подошли к могиле. И тут что-то странное случилось; все затихли, перестали выть. Давай на Сергея Петровича смотреть. У него уж тут побежали по спине мурашки. «Простите, я что-то не так спросил?» - выдавил из себя Сергей Петрович. «Так тебя, голубчик хороним, тебя» - грустно ответил мужик.

У Сергея Петровича закружилась голова. «Помилуйте, шутка какая-то?» - улыбнулся Сергей Петрович жалобно, но никто ему в ответ не улыбался. Он посмотрел на надгробие; батюшки! - Иванов Сергей Петрович! «Вы что, с ума сошли, я же живой!» - заорал Сергей Петрович, но было уже поздно.

Схватили его, уложили силой в гроб, положили рядом портфельчик. Руки у мужиков были железные, Сергей Петрович и поделать ничего не мог. Барахтался он, как рыба на крючке. «Я протестую, я буду жаловаться, я бухгалтер со стажем работы!» - кричал он, но бесполезно, никто его не слушал.  Что бы он так уж сильно не орал, оркестр заиграл джаз. Трубач фальшивил сначала, не мог нагнать остальных, потом успокоился. К гробу подошла вдова, а за ней, как гусята, и сиротинушки. Села она возле гроба и давай опять выть; «Ааааа на кого же ты меня покииинуул!». Детишки молчали-молчали, потом стали тоже реветь. «Я протестую, Иванова Лидия Рудольфовна моя законная супруга, в девичестве Гершензон!» - орал Сергей Петрович из гроба, пока его за руки держали мужики. Что бы он не орал, ему в рот засунули какую-то тряпку.

Когда к гробу поднесли крышку, Сергей Петрович начал не на шутку вырываться. Тогда начали его избивать. Вдовушка перестала выть, вытерла притворные слезы. Какая-то бабка била Сергея Петровича зонтиком по голове, кто-то тыкал ему чем-то острым в ногу, трубач бил инструментом,  даже детишки обступили его руку и стали пребольно ее грызть. Девочка, у которой была конфета, перестала притворяться, превратилась в сморщенную, черную старуху, с лицом, как сдутый мяч. Сергей Петрович тогда запищал от ужаса благим матом, но выкрикнуть из-за тряпки ничего не мог.

Вскоре гроб заколотили, опустили в могилу. Закопали совсем быстро, всем коллективом, кто чем. Сергей Петрович бил, бил по крышке, но затем перестал. Постояли немного, собрали в округе мусор, помянули. Какой-то мужик прихватил портфель Сергея Петровича, вытряс из нее какие-то бумажки. Бумажки мяли, читали, громко смеялись. К вечеру разошлись по домам.

Всего этого не было, конечно.