История, которую я хочу поведать дорогому моему читателю берет свое начало в конце ХIХ, начале ХХ века… хотя, нет – она началась задолго до этого времени, но мне она известна с этого периода. Именно в это время древний город Карс, уже в который раз, переходя «из рук в руки» (Армения, Византия, Грузия, Османская империя, Турция), стал принадлежать России (1878-1917гг Карс – центр Карсской области Российской империи). Окрестности города активно заселяли русские переселенцы – в частности, молокане, которые в православной России считались неблагонадежными, раскольниками, сектантами. Российское правительство, высылая молокан в Закавказье, можно сказать, «убивало двух зайцев»: удаляло из центра страны «проблемный» слой населения и укрепляло за собой приобретенные территории на юге. Когда в 1921 году Карс (по Карсскому договору) вошел в состав Турции, русское население стало покидать город. Часть русских вернулась, тогда уже, в Советскую Россию, часть осела в Грузии, многие уехали в США, Канаду, Мексику… Не берусь судить правильность политики России того времени. Я не историк, не политик и, соответственно, не мое это дело. Но, так или иначе, все эти перемены в мировой истории коснулись судеб родных мне людей.
Семья Кобзевых была многодетной. Двое сыновей и старшая дочь уже обзавелись своими семьями и решили уехать в Штаты. Пожилые же родители с двумя незамужними дочерьми перебрались в Грузию. Обустроились в селе Богдановка, основанном русскими ссыльными переселенцами духоборами.
В 1924 году Грузия была советизирована. Тогда и был командирован в Богдановку тридцативосьмилетний коммунист Жабин Иван Ермилович с заданием от партии: ликвидировать безграмотность и организовать русскую школу. Сын рыбопромышленника средней руки, выходца из Пензенской губернии, живущего в Саратове, он получил университетское образование в Москве. В возрасте тридцати лет, поддавшись революционному веянию, вступил в компартию и оставался верным ей до конца своих дней. Здесь, в Богдановке, Иван познакомился с семьей Кобзевых, и впоследствии женился на Евдокии – старшей из дочерей. Вскоре родители девушек умерли и младшая – Татьяна осталась жить в семье Евдокии и Ивана, которые впоследствии станут моими бабкой и дедом по материнской линии.
У супругов родилось трое детей: сын Владимир и две дочери – Татьяна (моя мама) и Надежда. Третьи роды Евдокии были тяжелыми. С ней случился инсульт, её парализовало, и она до конца своих недолгих дней осталась прикованной к постели. Все хлопоты по хозяйству, уходу за больной сестрой и малолетними детьми легли на плечи младшей сестры Евдокии – Татьяны. Когда детям было семь, шесть и три года, их мать скончалась.
Молодая тетушка души не чаяла в своих племянниках. Детки всегда были обихожены, обласканы, сыты, чисто и красиво одеты. Чистоплотная, рукодельница и большая затейница, она с легкостью справлялась со всеми делами по хозяйству и воспитанию, теперь уже её, детей. Своими руками она пряла пряжу, ткала, вязала, шила и вышивала. Вместе с детьми читала, придумывала для них игры, сочиняла незамысловатые стишки и песенки. Они отвечали взаимностью Татьяне и вскоре стали звать её мамой.
К ней, девушке с весьма привлекательной внешностью и добрым нравом, не раз сватались молодые люди. От одной только мысли, что придется оставить детей, Татьяна всем категорически отказывала, хотя и был среди них парень, нравившийся ей. Но она отказала и ему, не желая расставаться с детьми.
Шли годы. Иван Ермилович работал директором школы и преподавал русский язык и историю. Дети росли веселыми и здоровыми, хорошо учились. Татьяна исправно вела хозяйство. И все бы хорошо, но однажды отец семейства пришел домой в плохом расположении духа. От обеда отказался, но попросил налить себе водки. Трезвенником он, конечно же, не был, но никогда в одиночестве и без повода не выпивал. Затем услал детей во двор, посадил за стол напротив себя удивленную свояченицу и категорически произнес:
- Завтра идем в сельсовет расписываться.
От неожиданности Татьяна расплакалась. Долго не могла подобрать слова, только твердила:
- Нет, нет… не хочу… не могу… не пойду…
Иван стукнул кулаком по столу:
- И я не хочу! Не могу! Но должен, понимаешь, должен! Иначе меня из партии выпрут. Сегодня партсобрание было. Так там мне устроили взбучку. Слухи, говорят, Иван, про тебя ходят, будто ты со свояченицей любовники. Ты, говорят, позоришь облик коммуниста, - потом, слегка успокоившись, добавил, - Одному мне детей трудно будет поднимать. Ну, женюсь я на ком-нибудь. Как дети с чужой женщиной будут? Ну, подумай, Таня, ради детей хотя бы.
Татьяна долго плакала, она понимала, что детям нужна мать. Но какой будет им матерью чужая тетка? А тут, все уже слажено. Дети её любят, она их обожает. Но не любит она Ивана… Как же с этим быть? Да и его жалко: один с детьми не справится, из партии исключат, карьера пойдет под откос и Бог знает, чем это всё закончится… Наревевшись от души, встала, вытянулась струной, гордо вскинула голову и твердо сказала:
- Ладно, распишемся. Только спать я с тобой не буду.
На следующий день Иван Ермилович и Татьяна Андреевна оформили официальный брак в сельсовете. Для убедительности пригласили близких соседей и сотрудников Ивана на, так называемую, свадьбу. Одна из соседок, пожилая женщина, Галина Федоровна, дружившая с Таней, несмотря на большую разницу в возрасте, и иногда помогавшая ей по хозяйству, отозвала новобрачную в сени и, смотря ей прямо в глаза, сказала:
- Что-то ты, Танюша, не выглядишь счастливой невестой.
Не стала Татьяна утаивать от старшей своей подруги, что не в радость ей это замужество, не любит она Ивана. Как жить с ним, не представляет, но и без детей жизни своей не представляет.
- Ничего, милочка, не ты первая, не ты и последняя, кто не по любви замуж выходит. Стерпится – слюбится, - и Галина Федоровна по-матерински обняла, вновь расплакавшуюся Таню.
Так и стали жить в супружестве Иван и Татьяна… Прошло немало времени, пока «стерпелось». И родились у них ещё двое ребятишек: Любочка и Шурик. Ивана партия перебрасывала на работу в самые проблемные районы Грузии, где надо было организовывать школы и проводить коллективизацию. В конце концов, вся семья перебралась жить в Тбилиси. Ивана направили работать комендантом парка культуры и отдыха на горе Мтацминда (Фуникулер). Старшие дети учились в школе, Люба ходила в детский сад, а маленький Шурик - в ясли.
Когда началась Великая Отечественная Война, Ивану было пятьдесят пять лет и, при всем его желании воевать за Родину, в военкомате ему было отказано в мобилизации. Зато его старший сын Володя, не дождавшись окончания школы, переделав в свидетельстве о рождении пятерку на тройку, ушел на фронт. Ни у кого не возникло никаких сомнений, что парню на тот момент было всего шестнадцать: он был рослым, широкоплечим, крупным молодым человеком. Как ни просила, ни умоляла мать его остаться, он был непреклонен в своем решении. В сорок третьем, закончив курсы медсестер, на фронт ушла и Таня – старшая из девочек. Дома с родителями остались школьницы Надя и Люба и маленький Шурик, который в том же сорок третьем умер от дифтерии в трехлетнем возрасте. Горю несчастной матери не было предела. Познав боль утраты, Татьяна, несмотря на категорический запрет атеиста мужа, с исступлением молилась за Володю и Таню. Но, видимо, не все молитвы доходят до Бога или в то время их было столько, что услышать все Он просто не смог. Володя пропал без вести. Позже в 1968 году венгерские пионеры нашли братскую могилу, в которой он был захоронен. Таня вернулась живой и невредимой, если не считать подорванной нервной системы.
После окончания войны жизнь стала налаживаться. Времена были трудные, денег хронически не хватало, и Татьяна Андреевна устроилась на работу в ТТУ (трамвайно-троллейбусное управление) кондуктором. Дочери, одна за другой, вышли замуж. И остались они с Иваном Ермиловичем вдвоем. Когда у дочерей родились дети, все они прошли через заботливые бабушкины руки. Я была первой. Нет на земле человека, который был так ласков и любвеобилен по отношению к внукам, чем моя дорогая бабушка Таня. Она обучила меня и всех моих родных и двоюродных сестер всем, необходимым для женщины, навыкам. Как же все мы любили собираться в её чистой и уютной квартире. День рождения её был 9 мая. И пока она была жива, мы, всей огромной семьей собирались у неё дома: поздравляли её и поминали дядю Володю. До конца своих дней она носила траур по своему старшему сыну.
В 1968 году, после посещения могилы сына в Венгрии, у дедушки случился инсульт, его парализовало и он слег на долгие восемь лет. Бабушка ухаживала за ним, как за младенцем. В любое время, когда бы мы ни пришли, он лежал на безупречно белой, накрахмаленной, выглаженной постели, всегда гладко выбрит, пострижен и причесан. А ведь постельное белье тогда было льняным, тяжелым, и машин стиральных, как нынче, не было. Памперсов тогда тоже не было, но никаких неприятных запахов от такого тяжелого больного не исходило. И что удивительно – бабушка никого из нас не подпускала к деду.
- У вас и без того достаточно дел и хлопот, а со своим стариком я пока и сама справляюсь, - говаривала она.
Дочери и внуки каждый день приходили к Ивану и Татьяне. Благо, их было к тому времени уже много и никому не составляло труда навестить стариков. Как-то помню, была моя очередь посещения. На тот момент у меня уже был мой первенец. Пришла я, как и полагается, с вкусностями. Попыталась предложить свою помощь:
- Ба, давай я хоть покормлю деда, если ты мне не доверяешь более сложные и трудоемкие процедуры.
- Ему привычней из моих рук принимать пищу, - ответила она мне и устроилась на краю кровати, держа в руках небольшую плошку с фруктовым пюре.
Я, молча, стала наблюдать за умилительной сценой: аккуратно зачерпывая чайной ложечкой, очередную порцию пюре, приговаривая ласковые слова, она кормила умирающего старика. Я невольно прослезилась.
- Бабуль, как же ты его любишь, однако, - почти шепотом сказала я.
Бабушка сразу не ответила. Потом, когда мы с ней вышли на кухню, она мне говорит:
- Нет, детка, никогда я его не любила, более того, я его побаивалась, несмотря на то, что он никогда меня не обижал, наверное, в силу разницы в возрасте, и неприятен он был мне всегда. Однако, видишь, прожили мы с ним считай пятьдесят лет, из них сорок в официальном браке. И неправду говорят, что стерпится – слюбится. Стерпится, но не слюбится, если сердце не примет…
- Это, каким же ангельским терпением нужно обладать, чтобы пройти столько испытаний! – подумала тогда я.
Дедушки не стало в 1976 году, бабушка пережила его всего на два года, и ушла, так же никого не беспокоя, как и прожила всю свою жизнь. А в моей памяти она осталась маленькой хрупкой, аккуратной старушкой в черном платочке, из-под которого струились ей на плечи и грудь две шикарные, туго заплетенные, темные, без единого седого волоска, косы. Она никогда не сидела без дела даже в моменты, когда, бывало, присядет отдохнуть, её руки были заняты
|
