Уланбель. Глава 14. Трудовые будни.

Глава 14. Трудовые будни.

     Поздним вечером, возвращаясь на тракторе с покоса, заметили ребята, что срезанная ими трава собрана в аккуратные валки, которые длинными рядами лент, как волны в поле, только – неподвижные, вздыбили и густо заполонили их первое выкошенное поле. А на следующий день, к обеду, валки исчезли и вместо них тянулись теперь рядками плотно спрессованные тюки.
     Эти тюки из разнотравья, молодого зеленого камыша и всего остального, что попадалось под ножи косилок и срезалось под корень, и представляли собой те самые грубые корма, заготавливать которые приехала бригада. Оставалось еще, потом эти тюки собрать, свезти в одно место и уложить в скирды. Все вместе, эти операции от покоса до скирдования, и составляли собственно законченный цикл их работы. 
     Позже, зимой, специально организованными транспортными колоннами будут заготовленные корма вывозиться на зимние стойбища, и там скормлены скоту, баранам и овцам до наступления новой весны. В голодное зимнее время и камыш – пища. И чем больше будет сейчас заготовлено этих кормов, тем лучше. И срок на это отведен в полтора месяца.
 
     Нужно выкосить в долине реки, в её низинах, все угодья, что территориально закреплены за их колхозом. А значит, – напряженно придется трудиться. И тот ритм, который в первые же дни был задан Витькиным отцом, опытным в организации такого рода работ специалистом, был наиболее оптимален – и на практике должен был поддерживаться неукоснительно.
     Первые тюки были использованы для удобства быта. Из них сложили жилища. Все – из тюков. И стены, и крыша и «кровати». Они неплохо укрывали от солнца в полуденный перерыв и в какой-то мере удерживали в себе остатки ночной прохлады. И тем, кто ночевал в этих хижинах – не нужно уже было отдельного накомарника. Повесили его марлевой ширмой на входной проем и – достаточно.
     Все неукоснительно соблюдали противопожарное  условие – вблизи от этих хижин, и думать, не сметь – чтобы закурить!
     В целом, все шло хорошо – и быт наладился, и работа – двигалась. Дни потекли – похожие один на другой.

     Кругозора Витьке хотелось, обзорности хорошей, – чтобы все видеть, за всем наблюдать, что вокруг происходит. Потому и прицепил свою косилку последней, самой удаленной от трактора. Обзор был, но только тогда, когда косили низкорослую траву. Только ведь далеко не везде росла она. Все-таки выкашивались низовья реки. И чем ближе подступала трава, ниже опускалась к низинам, заполняла которые извилистая река собой во время половодья – тем в большей степени перемешивалась она, а затем и полностью вытеснялась камышом.
     Приближаясь к воде, камыш как будто напитывался ею, становился все гуще и выше. И там, где постоянно стояла вода в болотных местах, куда и ступить было опасно, и там, где просто земля была влажной от её близкого присутствия – камыш достигал неимоверной высоты. Добраться до него, и не увязнуть при этом в грязи, было просто невозможно. А потому и стоял он в этих местах нетронутым годами, отживал положенный срок, превращался в валежник со временем, и заменялся новой порослью.

     Чем больше будет заготовлено грубых кормов – тем лучше. Поэтому надо было выкашивать камыш вплотную до самых гиблых мест, дальше, в которые подступиться уже было просто невозможно. Но Витька-то работал на четвертой – самой дальней косилке. И оттого его косилка большей частью и тащилась на границе этих гиблых мест. Тот камыш, который косила Шуркина косилка, когда под-ступали они к таким местам, был и густым и высоким, а у Витьки, крайнего в сцепке – еще выше. И если Шуркина косилка оставляла колесами след по мокрой земле, то Витькина, бывало, и лужи водяные обнажала, и даже – попадала в них. И ничего за этим камышовым лесом кроме самой его сплошной стены, забором окружавшей Витьку и с фронта и с фланга правого, перед ним не просматривалось. И какой уж тут обзор?!
Когда попадались такие участки, приходилось Витьке рулить и рулить. Как только чувствовал он, что колеса косилки начинают раздавливать землю и проваливаться в болотистую жижу, оставляя все более углубляющийся след, крутил изо всех сил железный руль. Старался сместить косилку в Шуркину сторону, чтобы выкарабкалась она на твердое место.

     А бывало, и Шуркина косилка, на «ступеньку» вперед выступающая слева перед Витькиной, начинала проваливаться неожиданно в вязкий грунт. И тогда уже Шурка яростно крутил свое колесо, стараясь вырулить влево и пристроиться сзади за второй косилкой. И Витька тут же автоматически попадающий в самые худшие условия, тоже крутил. И орали при этом друзья трактористу в два голоса, во всю мощь
     – Стой! Стой!!! Куда прёшь!? Ослеп что ли …
     Куда там! Тащил трактор всю сцепку целиком как ни в чем не бывало, и совсем не чувствовал их общего, а чаще всего – только Витькиного возмущения. Потом, некоторое время, выкрутив руль до конца и свернув свою «ступеньку» тащился Витька след в след за передней, Шуркиной косилкой, и слушал, как клацало и стрекотало громче обычного, на повышенных тонах полотно, режущими сегментами косы, недовольное тем, что хватает зубцами один лишь воздух.

     Витька чутко ловил момент, и когда мокрота начинала исчезать, крутил свое рулевое колесо теперь уже вправо, восстанавливал «ступеньку», выдвигался выступом, вступал в косьбу и все полнее и полнее захватывал камышовую полосу режущим полотном.
А Федя потом, в перерыве, когда выговаривал Витька ему, чтобы был он повнимательнее, а то ведь, ненароком, вместе с косилкой прямо в реке Витька очутиться может, – даже и оправдываться не пытался. И то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что все может быть. И добавлял
     – А вы все для того и сидите на косилках, чтобы не ворон ловить, а вовремя и умело маневрировать. Не могу я уследить за всей шириной покоса! Кричите громче, все вместе, если что…
     Косильщики переглядывались между собой, и спорить не пытались. Тракторист – он старший, он опытный, ему виднее. Что тут скажешь…
     Ну а когда все шло гладко и без осложнений, наблюдал Витька часами как падает монотонно срезаемый косою камыш, стелется широкой лентой и исчезает за спиной. Впрочем, наблюдать за тем, а что же, собственно, там скашивается, – было это занятие тоже Витькиной работой.

     Стрекотала коса, падали грубые корма и обнажалась остриженная земля. Казалось – сплошное однообразие! Но не было у Витьки такого ощущения. Земля обнажалась, и веяло от неё необъяснимой таинственностью. В любой момент могло появиться на ней что-нибудь интересное. Витька всматривался ищущим взглядом, ощупывал, в общем-то, действительно однообразный ландшафт и нагоняя и поддерживая в себе тревожное чувство, обнаруживал иногда аномалию, от которой вздрагивало сердце и жутко становилось на душе.
Там, на остриженном косой пространстве обнаруживал временами Витька камышовую жизнь. Чаще всего представителями этой жизни были пауки. Огромные, мохнатые, темно-серые, а то и черные – одним видом своим вызывающие оторопь и бросающие в дрожь. Иногда казалось Витьке, что скользит синусоидой и исчезает в не скошенной гуще мерзкий змеиный хвост.

     Все это замечал Витька сбоку, за полотном его косы. Но ведь сама косилка Витькина, сиденье, на котором он сидел, корпус, в который ноги его упирались, – все это катилось по полосе срезаемой полотном Шуркиной косилки, пропускалось под Витькой снизу. Там, внизу, наверное, тоже могли оставаться живые пауки и змеи. Этот низ земляной был так близко от Витьки, просто – рядом был. И вполне могло так случиться, что могли эти твари и на самой косилке оказаться, и до Витьки добраться. Витькино воображение работало на опережение и не знало предела. Заставляло осторожничать. И совсем уж тут не до кругозора безграничного и обзора окрестностей. Вокруг и внизу за косилочным пространством бы уследить.

     Шурка тоже озирался и тоже побаивался. Делились впечатлениями на досуге друзья, нагоняли страхи друг на друга. Особенно сначала. Но дни шли и ничего ни с кем не случалось. Никто из паучьей братии не собирался на людей нападать. Так, постепенно и привыкли Витька с Шуркой к соседству экзотичных камышовых жильцов. Как привыкли к окружению и нескончаемым атакам комаров и мошки. Приспособились к их присутствию и даже научились эффективно защищаться. Особенно когда привез отец новое средство защиты. Оно называлось «Тайга» и представляло собой жидкость похожую на одеколон. Растереть на себе эту жидкость было даже приятно. Не то, что ту – первую мазь, эффективную тоже, но противную и жирную как солидол.

     И все равно. Витька, конечно, не показывал вида, но внутренне напрягало его очень близкое присутствие высоких камышовых зарослей. Так и веяло от них тайной, коварной непредсказуемостью. Сам вид этой стены подстриженной под основание его косилкой вызывал опасливую осторожность. И избавиться от этого инстинктивного чувства полностью было просто невозможно.
Но был в близости камышовой стены и положительный момент. Ближе к вечеру, когда клонилось солнце к закату, отбрасывала стена тень. Эта тень накрывала Витьку и Шурку и раньше обычного времени позволяла в какой-то мере передохнуть от испепеляющей жары. Вот и думай – что же предпочтительнее – обзорность среди низкорослой травы или все-таки эта, тревогу вызывающая, зато все заслоняющая собою, стена?..

     А на сухих участках, где трава не давала разгуляться камышу, господствовала вовсю и сама, выше, чем по пояс Витьке, не вырастала, обзорность у него была потрясающей. И расслабиться можно было на всю катушку. Катилась вся сцепка по сухому полю ничего непредвиденного не сулящему. Благодать сплошная! И лишь одно плохо, «самая малость»: – если такое поле выпадало на весь день – прожаривало, испепеляло солнце ребят насквозь. Некуда было скрыться от него. А вдали виднелись камыши и манили. Видны были – как на ладони. И жаждала, жаждала душа – пусть там сыро, пусть болотом пахнет, пусть – пауки! Вот бы – приблизиться, добраться до них поскорее!..
     А пока – палило солнце и палило, некуда было спрятаться от него ни на секунду. Приходилось просто терпеть. Закалять мужской характер…