Скажу честно, как на духу: иногда мне кажется, что всю жизнь, ну, ту её часть, что работаю в школе, я всех обманывал, притворялся. А на самом деле: детей ненавижу. Вот прямо всеми фибрами души, как только может ненавидеть почти шестидесятилетний человек, 39 лет проработавший в школе. За что, спросите вы? Да за всё!..
За то, что приходят ни свет, ни заря в школу и уже с порога начинают орать, выплёскивая всю энергию, поднакопившуюся у них за ночь. За постоянно хорошее, приподнятое настроение. За то, что в начале урока двадцать раз переспросят, какое сегодня число… и тридцать раз – какой параграф… и сорок… четыре раза – на какой странице. За то, что здороваются пятьдесят раз на дню, всякий раз, как встречаются с тобою в коридоре на перемене, даже если только что ушли с твоего урока. За то, что бездельники. За то, что труженики. За то, что вруны и удивительно честные…
Одним словом, уходить, видно, пора из школы. Хватит. Я ведь тоже уже им в тягость. Наверное, неприятно видеть перед собою каждый день на уроке старого морщинистого человека, для которого даже самые удивительные из их открытий не кажутся чем-то особенным и выдающимся. А когда, по его просьбе, кто-нибудь из них увеличит шрифт в его телефоне, чтобы легче было написать смс (зрение-то уже, мягко говоря, не то!), то это ему кажется чуть ли не нобелевским открытием…
Да, молодым нужно работать в школе. Тем, кому разница в возрасте между ним и его учениками не кажется пропастью, непреодолимой, гигантской, зияющей, такой огромной, что тех, кто на противоположной стороне, уже и разглядеть-то трудно.
Одним словом, усталость – обоюдная.
А ещё, знаете, что раздражает, особенно у маленьких, в пятом – шестом классах? Что на уроках литературы я объясняю им большую часть урока, что такое дисковый телефон, прялка, веретено, канцелярские счёты, бричка, бондарь и прочее. А на перемене они подходят к патефону, который есть у меня в классе, рассматривают его и искренне недоумевают: где же у него колонки. И совсем без трепета берут в руки томик Александра Блока 1910 года издания или подшивку некрасовского «Современника» 1863 года издания – главные сокровища моего кабинета литературы, когда я им показываю их на уроке…
Сижу вот так, после седьмого урока, тупо смотрю на заоконную весну и даже ни о чём не думаю. Хотя, нет,- думаю: скорее бы отпуск, и – к морю… А весна нынче – замечательная, бархатная и нежная, солнечная, сухая и удивительно радостная какая-то. Воздух на улице вибрирует и пахнет молодой силой, когда жизнь опять начинается после зимнего безжизненья. И звенит волшебная струна!..
Нет, не струна это, а последний, на сегодня, звонок. Сейчас как встану, как пойду домой…
Кто-то стучит в двери. Чёрт возьми, опять! Надо срочно уходить из школы, иначе «визитёры» будут так тянуться до самого вечера. Но делаю над собой усилие и относительно доброжелательным голосом кричу:
- Да-да, кто там? Входите, не заперто!..
Дверь какое-то мгновение медлит. Потом открывается на несколько сантиметров. Вижу нос, чубчик, потом – всё остальное просовывается. ОпознаЮ: Мишка Ларионов, 6 «Б».
- Чего тебе, Миша? Заходи. Повествуй…
Входит. Чувствую, что дело серьёзное. Мишка всегда собран, но сейчас как-то по-особенному: почти торжественен. Подходит. Садится на стул возле моего стола. Скорбно вздыхает, да так, что кажется, будто у него все умерли, даже – я. Кладёт руки на колени. И, почти в позе наивной египетской статуи, начинает:
- Борис Иваныч! Я попросить вас хочу… - и молчит, опять скорбно.
- О чём же, Миша?
- …чтобы вы папу моего в школу вызвали…
- Зачем же? У меня нет к тебе претензий, Мишка! Ругать тебя, вроде бы, не за что…
- Зато у меня к папе есть, но он меня не слушает. А вас – обязательно, потому что ведь он тоже – ваш бывший ученик и говорил мне, что, когда в школе учился, вас больше других учителей слушался…
- Гм… спасибо, конечно, Миш. И тебе и Егору, то есть, папе твоему. Лестно. Так что же я должен буду ему сказать, когда вызову?
- Чтобы он нас с мамой и Ленкой не бросал и не уходил от нас. Я-то справлюсь, а Ленка маленькая ещё, только во втором классе, она папу очень любит…- потом совсем опускает очи долу и прибавляет: - … да и я тоже. А мама так вообще: плачет и плачет всё время. Мне её больше всех жалко…
Егор, Мишкин отец, с Наташей (это мама Мишкина) ещё в школе дружили. А потом уже, через несколько лет после окончания, поженились. А ещё чуть позже ко мне и Мишку учиться привели. Скоро вот Леночка «дозреет»…
Ну, и как же я могу из школы уходить, когда семья детей моих рушится?..
А Мишку кто доучивать будет?..
А Леночку?..
- Знаешь, что, Минька?!. А пойдём-ка погуляем с тобой и, заодно, папу с работы встретим. И его тоже гулять с собой возьмём. Там и поговорим. Втроём. А то, посмотри, какая за окном весна молодая да пригожая, а мы и не разговариваем совсем друг с другом…
|