Социальная адаптация
Едва подойдя к месту встречи, я сразу же отчетливо поняла, что хоть и пытаюсь это скрыть, у меня на лбу написано: «социальная адаптация». Я единственная заявилась на каблуках. У Риты были туфли на платформе, а Карлота пришла в кроссовках. Подруги пояснили, что теперь не так, как раньше (хотела бы я это знать заранее), что сейчас – чем проще, тем лучше.
- Могли бы и предупредить, – пробурчала я, – тогда мне не пришлось бы терять весь вечер, раздумывая, что надеть.
- Конечно, могли бы, – хором ответили подружки, – но ведь, к счастью, и так никаких проблем.
- Действительно, все просто зашибись, – попеняла я им, – только я как белая ворона за версту заметна.
Впрочем, тема обуви тут же позабылась сама собой, поскольку мы принялись за еду. Мы ели, пили и смеялись до упаду. Когда от смеха у нас потекла тушь с ресниц, мы махнули в “Гараж”, закусочную, расположенную на территории парковки на площади Мостенсес, рядом с улицей Гран Виа. Подружки, помимо суббот, наведываются сюда еще и по четвергам и засиживаются до самого утра, пока не приходит время бежать на работу. Название “Гараж” для этой небольшой забегаловки очень точное, поскольку расположено оно на самом деле внутри гаража. Иногда девчонки произносят название на французский манер “Гараже”, с этим мягким “же” в конце слова. “ Пошли в “Гараже”, – говорят они порой. Ума не приложу, откуда взялось у них это чередование твердого и смягченного "ж". Как-то раз из чистого любопытства я спросила об этом, но они ответили, что и сами не знают толком, просто говорят как бог на душу положит.
- Подожди, послушай, что придумала Карлота, – сказала Рита. – Ну, давай, Карлота, жги.
- Гаражиться. Пошли гаражиться.
Вволю насмеявшись, мы вошли в “Гараж”, причем бесплатно, поскольку были знакомы с его владельцем.
Мне было откровенно хреново. Карлота и Рита, как только вошли, сразу растворились в толпе людей, скачущих на танцполе, а я осталась одна одинешенька у барной стойки. Не зная, что делать, я заказала выпивку и начала слегка покачивать плечами в такт музыке, чтобы никто не заметил, как мне тяжело. Я сунула руку в карман брюк, подумав, что так мои движения выглядят круче. Вскоре подошли девчонки: “Ната, подружка, с тобой все в порядке?”. И я в ответ: “Какого черта! Неужели вы не видите, что я превратилась в тряпку, потому что меня бросил любимый парень, и вынуждена вновь таскаться по этим долбаным, паршивым забегаловкам только потому, что вы не даете мне остаться дома, где я хочу валяться на кровати и рыдать, пока не охрипну?” Так я подумала, а сказала совсем иначе: “Не парьтесь, девчонки, все путем. Просто хочу немного побыть одна”. Когда подруги снова направились на танцпол, Рита неожиданно повернулась и сделала знак, который я поначалу не поняла.
- Вытащи руку из кармана, это выглядит ужасно! – крикнула она.
- Да, конечно, спасибо... Мне очень жаль.
Я вытащила руку. Рита подмигнула мне и улыбнулась, и я ей тоже. Я знаю, что она меня жалеет. Впрочем, в глубине души я и сама себя жалею, ведь за эти три года многое изменилось, а я не в курсе.
К примеру, раньше в песнях имелись слова. Неважно, что они были на английском, и я их не понимала. Я всегда сама додумывала, о чем поется в песне, но по крайней мере, они звучали. Теперь все по-другому. Я не понимаю, почему люди жизнерадостно трещат: “Пошли туда; там прикольная туса, и диджей – охренеть”. Не понимаю, почему в песнях вообще нет слов – ни английских, ни испанских, ни даже арамейских. Но больше всего меня бесит, что народ знает эти песни. Все танцуют под музыку, а когда диджей делает паузу и поднимает руку, словно призывая к молчанию, наступает тишина. Все замирают, затаив дыхание и подняв вверх стаканы, – потные, разгоряченные. И тогда диджей резко опускает руку, снова заводя весь зал. Без музыки прошел всего лишь миг, но все вокруг начинают нетерпеливо орать: “Гони хит!” и прыгать, мотая головой из стороны в сторону. Я в бешенстве, потому что поняла, почему сейчас не носят каблуки, и потому что не умею мотать головой как они. Меня задолбало смотреть, как они танцуют под музыку без слов, и я бешусь, потому что тоже хочу скакать как они, хочу быть такой же отпадно-счастливой субботними вечерами, ведь в жизни этих людей нет Альберто. Точнее, в их жизни нет “отсутствия Альберто”. Все они танцуют, целуются, и никто не выглядит несчастным, а мне безумно горько, и хочется уйти домой. У каждого из них своя жизнь, и только я жила его жизнью: его дом, его песни, его фильмы, его рестораны, его отдых, его друзья. Его, и только его. "Его" – какое странное, необычное слово. Само по себе одно оно ничего не значит. Как и я. Раньше я тоже была “его”, а теперь и вовсе ничья. Короче говоря, я сложила крылья, оставила стакан на барной стойке и уныло поплелась домой.
Я почти забыла про поездку в Нью-Йорк. Сочинять что-либо – полный отстой: стоит на секунду расслабиться и отвлечься, и больше на ум ничего не приходит.
Думаю, завтра я буду спать весь день. Завтра воскресенье, а с тех пор, как ты ушел, мне нечего делать по воскресеньям.
