Самое страшное на войне

(Из неотправленного письма с фронта)

Сынок, пишу тебе, наверное, в последний раз. Вы там, в партизанском отряде, готовитесь по весне на коровах, да на бабах, пахать. Вам хорошо, у вас бабы есть. У нас баб нет. Командирская, полевая, а по-нашему, по-солдатски, шлюха окопная, не в счёт. Так мы того… На фотографию одного чудика затворы передёргиваем.

Сынок, говорят, что самое страшное на войне, не смекнуть вовремя, в чей сапог мордой уткнулся.
Нет, сынок, это не самое страшное.

После боёв на безымянной высоте, у незнакомого посёлка, на нашем участке фронта установилось затишье.
Мы ночью, пока вражина спит, в тридцатиградусный мороз, быстренько вырыли окоп глубиной полтора метра, шириной в метр и длиной в полкилометра, напилили досок и сколотили блиндаж для командира с его боевой подругой, и землянки, каждые двадцать пять метров, в три наката, на три роты солдат, а это около трёхсот человек.
Сидим, значит, мы в заваленном снегом окопе и в землянках в три наката, вшей гоняем по ни разу за всё время, как я на фронте, нестиранным кальсонам, да по нужде ходим. Недалеко. В окоп, снегом заметённый. Дворников-то, снег и говн… отходы наши убирать, нет.
Далеко ходить опасно. Далеко пойдёшь, либо в прицел снайпера, либо в плен, попадёшь в интересном положении.
Восемнадцать дней линия фронта не двигалась ни туда и ни сюда. Окопы загажены пластами испражнений, использованными обрывками газеты «Правда» и затычками. А всё потому, что газету «Правда» командиры выдавали по одной газете в неделю на одного бойца, для политграмотного подтирания после опорожнения кишечника. А бабам, кроме газеты «Правда», расходного материала в разы больше нужно. И водички тёплой. Водички-то тёплой негде взять. Где на неё, на тёплую-то, дров в чистом поле напасёшься? Заготовку дров командование не предусмотрело. Они же в Москве заготовкой дров не занимаются. А снегом…  Попробуй в мороз, в минус тридцать. Про мыло и не говорю. Мы его не видели. Так что без газеты «Правда» Родину не защитить. Без газеты «Правда» никак. И без затычек. А командование и этого не предусмотрело, и условий не создало для баб в окопах и землянках. Так что, без газеты «Правда» и без затычек, без условий, только в кино и в романах про победу.
А тут вдруг объявили приказ о наступлении. И наше подразделение продвинулось вперёд километров на десять. Каким-то чудом. А ползком, по глубокому снегу, только чудом.
К вечеру, чтобы не ползти десять километров обратно, чтобы не заночевать в снегу, до вражеских окопов доползли. Свалились в окоп, а в окопе никого. Отступил вражина. И нам дальше продвигаться нельзя. Без команды.
Если верить пропагандонам, по договорённости наших правителей с вражескими правителями, враг, видите ли, должен отдыхать. Сиеста у врага, видите ли. Да мы и сами далеко не поползём, ибо нельзя от полевой кухни удаляться. От полевой кухни никуда не денешься. Даже если сытый комиссар угрожает расстрелять. От полевой кухни удаляются только в кино про войну.
Оказывается, по договорённости с врагом, даже его корабли с ранеными солдатами нельзя топить. Враг должен подлечиться. Набрать вес. Только тогда можно будет его уничтожать или, как говорят комиссары, Родину защищать. Так сказать, в честном бою. По команде. Это соглашение наших и вражеских правителей называется, если верить пропагандонам Агитпропа, конвенцией.
Правители в пропагандонском кино руки друг другу жмут, улыбаются и договора шампанским закрепляют. А ты в окопе заледеневшем околевай.

Оторваться-то оторвались, а проезды-то через сугробы глубокие не пробиты. Потому что нечем пробивать. Потому что снегоуборочной техники на войне, в чистом поле, никто в глаза не видел. Даже в кино. Это только в кино и литературе про победу всё, как по маслу. Командование и пропагандоны Агитпропа этого не предусмотрели. Они не подумали, что воевать придётся в глубоких снегах России, а не на Красной площади.
Трактор с боеприпасами, буржуйками и дровами, едой, водой и газетой «Правда», ждали два дня, ибо приказа «Назааад!» не поступало. Почему трактор? Потому что автомобили в заснеженных дорогах, полях и оврагах, России бесполезны. На заметённых снегом грунтовых дорогах, тем более на бездорожье, после весеннего паводка и осенних дождей или в глубоком снегу, без бульдозеров, они полезны только в кино про победу и в исторических байках про междугородное, пешее либо конное, санно-тележно-каретное, сообщение.

Воды из фляжки хватило на один день. Сидим во вражеском, таком же загаженном и заснеженном, окопе злые, вшивые, голодные и протрезвевшие, после двухсот граммов наркомовских. Врагу не пожелаешь. Мёрзнем. Снег жуём. Вражина нам буржуек с дровами, одеял с чистыми простынями и матрасами, не оставил. Даже воды. Ничего не оставил, кроме куч испражнений и обрывков вражеских газет после подтирания вражеских задниц. Наше командование этого не предусмотрело.

Но это не самое страшное.

Командир с полевой ж… шалавой во вражеский блиндаж залезли, а мы в тридцатиградусный мороз под открытым небом разместились. Жмёмся друг к другу, как пид...агоги. Поскачем, чтобы согреться, отольём, и снова жмёмся. Хорошо, хоть кирзачи тёплые, да шинелька на рыбьем меху греет. Шучу. В минус тридцать и тулупы с валенками не помогут. Да и не доходят они до солдатиков, тулупы-то. Они на складе не залёживаются. Я их только в кино и на базаре видел.

Так и спали. Поскачешь, отольёшь, поспишь. Поскачешь, отольёшь, поспишь. Да, вот так.

И это не самое страшное.

Утром связиста первого вражеский снайпер подстрелил. На следующий день второй не вернулся. Только на третий день связь наладили, мы узнали, что к нам отправили трактор.
Но трактор к нам не пробился. Не привёз он нам газету «Правда». Видать, застрял в снегу и заглох. Трактору всё равно, мир или война. Он либо круглосуточно солярку кушает и тарахтит зимой, либо глохнет, замерзает, и всё, радиатору капец, если воду не слить. Его и бомбить не надо.

Но и это не самое страшное.

Самое страшное на войне, сынок, это героически околеть в загаженном окопе, с задницей, не подтёртой газетой «Правда».
Не поминайте лихом.

P/S Если наши к нам не пробьются, снова придётся к врагу ползти на поклон, менять винтовку на вражеские газеты и тушёнку. Авось, не пристрелят. Иначе нам и без войны хана. И нам, и многим таким, как мы, загнанным комиссарами в заснеженные поля матушки России, в мороз, в шинельках да в кирзачах, на верную гибель.

Окоп – при необходимости, братская могила.