На выходе из нашего двора, у больших железных ворот,
сидела старушка, которую я часто видел, идя в школу
и возвращаясь домой. Местные старики, знавшие
её, заговорщицким шёпотом рассказывали нам, юным,
что эта древняя женщина была знакома с самим Францем-
Йосифом, и тот рукоплескал ей из королевской ложи
нашего театра, когда навещал Черновцы. Я недоумённо
и тщетно пытался разглядеть в ней черты бывшей балерины,
но всякий раз видел сморщенный кусочек плоти со слезами
на глазах, как у затравленной собаки... Заглядывая
в лица прохожих, она как бы просила, чтоб кто-нибудь заметил её
и унёс на руках в потерянный ею мир. Бережно держа перед собой
старомодную сумочку, старушка разговаривала с ней на незнакомом
языке. Наверно, жаловалась на человеческое равнодушие.
В том числе - и моё. Я это понял спустя многие годы. Иной раз
к ней подсаживался "городской сумасшедший" Коля Панченко,
знавший кучу языков. И они, попивая вино из грязных стаканов,
приносимых Николаем, сидели мирно и разговаривали то на
французском, то на идиш, переходя непринуждённо на венгерский
или на итальянский. Милиция их не трогала, хотя управление МВД
находилось в соседнем здании. Правда, Колю иногда всё таки
забирали доблестные работники медвытрезвителя, когда тот
напивался сверх меры и громко орал на всю улицу какие-то
лозунги немецкого вермахта. В один из дней старушка пропала.
Так же внезапно, как появилась у нашего двора. Соседи, кто видел,
рассказали, что она умерла. Застыла, привалившись к зелёному
металлу ворот, прижав к груди свою облезлую сумочку,
единственную, кроме Коли, её собеседницу. Старая балерина
сошла с последней сцены её незадавшейся старческой жизни.
А через пару дней она мне приснилась - молодая, идущая быстрым шагом
с улыбкой на губах мимо меня по нашей улице. За ней вился
приглушенный мотив какой-то старинной песни. Я смотрел ей
вслед, и в голове возникали вопросы без ответов,
накрепко застрявшие с тех пор в моей памяти...
