***
Ложишься ночью спать, за всё себя коришь…
А за окном - фонарь, а далеко – Париж...
Увидеть – умереть… Какая ерунда!
Немного потерпеть и – вешняя вода.
И по ночам поёт по дому, что вверх дном,
Твой собственный сверчок – запечный метроном,
Рябину во дворе, твоём...твоём...твоём
Залетный снегирёк клюёт, клюёт, клюёт…
За сто шагов – река, не Сена и чиста,
В ней стынут облака, упавшие с моста,
В голубизну ее спускается овраг,
В коре его – сейчас – зимует местный рак.
Подумаешь о всем, и ну, его – Париж…
Качается фонарь…сверчок…снегирь…и спишь…
***
Терпи меня, мой серый небосвод,
Как ты терпеть умеешь всё на свете,
Как терпят боль рожденья наши дети,
Как терпим мы родительский уход...
Терпи меня, не проклинай за то,
Что я пряма, как черенок лопаты,
Что я - крапива с легким вкусом мяты,
Свеча, лампада, переменный ток...
Любить меня не надо, лишь терпеть
(Любовь - достаток, лишний жир на бёдрах)
С меня довольно - пасмурно ли, вёдро,
Но чтобы не обманываться впредь.
И чтобы можно было говорить
С твоею тишиной, с берёз шептаньем,
С тем облаком, на грани одичанья
Мятущимся - где голову сложить...
Терпи меня неправую, терпи
Румяную от долгого броженья,
Счастливую до головокружения,
Что ты позволил под собой идти...
***
Не лунный свет - отрез на платье
Деревьям голым ноября...
Мои несёстры и небратья,
О, как же вас любила я!
Ветвистые мои, нагие,
Такие хрупкие во сне,
Земли родимой панагии
И плакальщики по весне.
Скрипучие мои, терпите...
Любой из замыслов Его -
Лишь только новое открытье
Себя и больше ничего...
***
- Есть мертвая вода, а есть живая, -
Я думала, ребенка умывая, -
Но никогда уже не заблестит,
Не обретет розовощекий вид
Лицо держащей сонного ребенка…
А он, умытый, засмеется звонко
И всё в тебе по-новой воскресит…
***
Так и майся на воле своих стихов,
В неказенном доме своих обид,
Нет бы - бабочкой к небу, пока легко,
И откроется сверху отличный вид.
Ничего не взявши из сундуков,
Наблюдай, как память и словеса
Умирают в крепости их замков
И порхай, свободная, в небесах.
Все одно - все истины Бог прибрал
В мелкий шрифт молитвенных языков.
Все одно - не видно из-под забрал
Канцелярским крысам твоих стихов.
И пока над крышами мотыльки
Белоснежно крупно кружат-летят,
Наглядись на них, как они легки,
Потому что бабочки - в зиму спят...
Наглядись и выдохни этот день,
Все шумы сердечные, всю печаль…
Белым снегом ляжет на твой плетень
Утро майское - маятник всех начал.
***
Намечай грядущие день и ночь.
На листке прикидывай, что купить.
В голове прикидывай: чем помочь
Или что о прожитом сочинить.
А потом - спокойненько засыпай
С тайной верой в сердце, что даст Господь.
А он - в ночь метельную - засыпал
Белым снегом сущего мира плоть.
Просыпайся и большего не проси,
Зачерпни ладонями снег с крыльца
И скажи тихонько Ему: мерси
За румянец щек твоего лица…
***
Хотеть домашнего тепла…
Наверное, для этого
За рамой муха ожила
Под ультрафиолетами.
И все своё носить с собой
Привыкло насекомое,
И междурамье - дом родной,
И комната знакомая.
А и делов-то:
Минус два
За солнечными стеклами,
И муза мухи ожила,
И потянулась к теплому.
И греет солнышко бока,
И крылышки махаются,
И вроде - к гибели близка,
А вот поёт, не мается!
А я - зимой совсем без чувств -
Гляжу и у нее учусь...
***
Налипает снег к подошве, хочет в дом.
Мы с тобой его – пожалуйста! - возьмем.
Он же званый, он желанный этот гость.
Он в распутицу дороги первый гвоздь.
И его, поди что, нет на небесах,
А у нас с тобой не много на часах.
Мы вчера хотели чуда… вот – держи,
Всё за ним в пространстве ночи – миражи.
Зачерпни его ладонью и всмотрись
В эту белоснежнопрожитую жизнь.
А, всмотревшись, - восхитись: как хороша
Жизнь, которая не стоит ни гроша...
***
Мое молитвенное слово
Не долетает до небес…
Наверное, звучит вразрез
С прописанной для нас основой.
Наверно, надо претерпеть
Намного больше, чем терпела.
Наверно, надо расхотеть
Все то, чего еще хотела.
А может – все, что нужно мне,
Давным-давно мне ниспослали,
Когда в роддоме на окне
Мой рост и вес нарисовали…
***
День прибавляется по капельке, по шагу,
Дни убавляя мне на месяцы и годы,
И спит грядущее на донышке оврага,
Под шатким мостиком в возможную свободу.
В крещенских водах люди празднуют крестины,
Вода студеная - тепла, как в Иордане,
И над подобием далекой Палестины
Январь от снега отрясает чемоданы.
В руках паломников за божьей благодатью
Пятилитровые канистры и бутыли,
В одном хвосте - бритоголовый с бородатым
(Неужто оба плод запретный надкусили…)
А у меня, за белым днем, приходит – белый,
За грустной мыслью – снова грустная и только.
Крещенский воздух набирает децибелы
И гонит бесов, что во мне, от колокольни...
И я иду назад по шаткому мосточку
Над всем грядущим и укрытым снегопадом
И так боюсь, что наверху поставят точку:
Свободна, милая... А мне туда не надо...
***
Другие берега, где жизнь наверняка
не так ко мне строга была бы…
Где замки в облаках не рушатся в веках,
а женщины, они - не бабы.
Где были б у меня легчайшие крыла
и парочка нарядов бальных.
Где осень - никогда (хотела б - не могла!)
листвы исход вершить летальный.
Другие берега, где ветер и пурга
на крестный ход не шли б окрестно,
крутили у виска ближайшего леска,
меня лишая дней воскресных.
Другие берега - ни горя, ни врага...
(рвану, когда найдут замену!)
и пять кубов земли любимые мои
на вольную меня заменят...
***
И был понятен мир - до муравья в траве,
И был бесстрашен он - до времени и срока,
Где заживали вдруг коросточки колен,
И обрывалась связь с сорокой-белобокой,
Ломались голоса соседских пацанов,
И становились враз короткими одежды,
И детские мозги - основа всех основ –
Вдруг понимали: всё уже не так, как прежде.
И каждая зима казалась тяжелей,
В ней приходилось жить серьезней и неспешней,
Она брала к себе родителей, друзей,
И делала тебя практичней и железней.
Укладывала в хворь, поила молоком
И, сквозь завесу век, тяжелую от жара,
Вдруг прикасалась к лбу, тревожно и легко
Рукой издалека, выказывая жалость.
И этого - «терпи» испуганной душе
Хватало, как плеча, идущему наощупь,
И в благодарность за «ещё», а не «уже»
Я начинала жить осознанней и проще…
***
Все в прошлом, все проходит…а взамен,
Все, что дают - увы, совсем не нужно…
И ход часов - надуманно-натужный,
И лет кораблик сдал и тянет в крен.
К компу реветь стихом, в подушку – выть,
С подругой говорить по телефону.
Ты ей - про снег, она тебе: законы…
И век жестокий…как мы будем жить…
А ты ей скажешь вдруг: Прости-прости,
Но мне пора бежать - собаки, куры…
Она, наверно, думает: Вот дура!
К чему ей были эти глупости...
Что сделает она? Пойдет бродить
По улицам неоново-стеклянным,
По городу, что праздничный и пьяный,
Искать кого-то, чтоб поговорить.
А я? А я, чтобы не жить вчера,
Водицы натаскаю из колодца,
Забаню баню, и дымок взовьется
Наверх и ввысь, где нынче севера.
Где сказочный возничий бьет коней
И небосвод метет метла метели,
Где всё – пока – не так как мы хотели,
И нет просвета для весенних дней.
И прошлое покажется таким
Далеким и отпущенным на волю,
И я скажу: довольно ныть! Доколе…
Бери, что есть, и – в хлам его, и в дым…
***
Второй день года полон тишиной…
Петух - не в счет с его прямою речью,
Не в счет сверчок, ликующий за печью,
И голосок кукушки жестяной.
Привычное…а значит тишине,
Во мне звучащей, эти – не помеха.
О, только бы не долетело эхо
От хаоса в далекой стороне.
От города за каменной стеной,
Где спит трава под панцирем бетона,
Где пчелы над искусственным газоном
Сдуреют над искусственной весной.
О, только бы не долетел эфир
С известием о крови и расправе
Над тем, кто хочет прав, над тем, кто правит,
Кто против мира или любит мир…
Второй день года полон тишиной,
Деревня спит, уставшая от будней…
Далекий мир, будить ее не будем,
Сама проснется раннею весной…
***
Утро вечера мудреней…
Спи себе, завернувшись в сны,
А душе твоей - нос длинней,
Ненадкусанный блин Луны…
И она полетит к холсту
С нарисованным очагом,
А сердечко твое: тук-тук -
То ровнехонько, то бегом…
Утро вечера мудреней…
Да, как знать: воротится ли…
Страшновато… твоё - при ней.
Ну, как – солоно приняли!
Ну, как: накося–выкуси!
Не вернут, осерчав, назад…
Кто-то ж звезды повыкосил!
И лежишь, не сомкнув глаза…
***
Пятьдесят...пятьдесят - юность старости
И, в кофейную гущу глядя,
Я гадаю: а сколько достанется
Мне годков до тебя без тебя.
Пятьдесят… и уже не напишутся
Про любовь никакие стихи,
И уже никогда не надышатся
На меня – сироту – женихи.
Пятьдесят… пятьдесят, заполошенных…
Пролетели, не видела аж.
Пополам в них плохого-хорошего,
Но... своё, никому не отдашь.
В облаках не бумажных - журавлики,
А бумажные - внук мастерит...
Ах, годочки уплыли - кораблики
Не бумажные, слева - болит...
Пятьдесят-пятьдесят - юность старости
(Разве юность такая нужна!)
Бабья осень и та уж – состарилась,
В паутинках ее - седина,
Все покровы сентябрьские сброшены,
И кофейную грусть теребя,
Я пойму, что ни капли хорошего
В донце чашки моей без тебя...
***
И тысячной долей всех тайн не владея,
Не стать мне великой, не дай Бог - злодеем...
И хищницей, Господи, дай мне не стать!
Оставь мне на старость стихи и тетрадь -
Засесть и писать... дышать и писать…
Закончить работу и вынести мусор,
Сносить терпеливо уколы, укусы,
И если не счастья, хотя бы покоя,
Не век же напасти, не век же: по коням!
Усталости дай, как рабочей лошадке,
С устатку так спится бездумно и сладко...
Но только, пожалуйста, - поутру - пусть я не умру...
Еще не умру...
***
Мой враг на летящем коне,
Живущий во мне при луне,
Куда ты деваешься днем,
Когда не пою о своём.
Что там - далеко без меня -
Творится средь белого дня
Такого, что ночь напролёт
Несёт нас с тобой и несёт
По полю сквозному стихов,
В края, где полно чудаков,
В края, где полно чердаков,
Где пишется столько стихов...
***
Когда в отключке свет во всем квартале,
Я больше не ворчу: Уже достали!
Я прялку с антресолей достаю
И древнею старухой настаю.
А прялка, нить закручивая резво,
Конечно, рада, что опять воскресла
И всей своей душою деревянной
Мечтает жить в потемках постоянно.
И вторит ей, едва набравшись силы,
Старинная лампада – керосином…
- А может, и не надо вовсе света? -
Как странно, что я думаю об этом... |
