.
ВСТУПЛЕНИЕ
ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ
______________________________________________________
Н.Лемкину
* * *
Жизнь едва началась. Невесомые будни. Воронеж.
А недавно разрушен, растоптан и выжил едва,
но приходит весна – не уймешь ее, не похоронишь,
ей седьмой скоро год, а тебе исполняется два.
Жизнь казалась теплом, фонарями оранжевых комнат,
сапогами отца, оренбургским прозрачным платком,
голубеющим утром и синих ночей глаукомой,
фотографией в рамке и лампочкой под потолком.
. . . . . . .
Мы приехали в Курск. Я еще говорить не умею.
Но сирень за окном шелестит в щебетании птиц –
прилетели скворцы! откипели капели апреля,
и в серебряном зеркале два превращается в три.
И по лестнице шаткой как шлюп и как мачта скрипучей
я спускаюсь на берег, на птичий куриный базар –
от щеколд и дверей, от дверных полированных ручек,
от молчания стен в неожиданный возглас – Тарзан!
А Тарзан языком мельтешит и виляет колечком,
тем пушистым, собачьим, порой заменяющим речь.
Мы еще не друзья, но как люди немного беспечны
и верны как собаки, и дружбу умеем беречь.
Нам бы дом сторожить! Нам бы клад отыскать в огороде!
Есть рогатка и лук, и пчелою гудит тетива –
мне четыре на вид, мы друзья и ровесники вроде,
я пойму по глазам, ну а ты понимаешь слова…
Окунуться как в озеро
в воздух поющий шмелями,
пробежать по траве, по тропинке в саду босиком,
где с шиповником розовым
небо менялось ролями,
как на сцене внезапно, и как в акварели легко...
Просвистит соловей ли,
красный дятел стучится?
Нам с тобою поверили
эти умные птицы.
От московских высоток
до самой российской глубинки
было небо для сотен глаз
галочьим и голубиным...
Это май на земле! это яблони снег осыпают,
разлетаются грозы как зеркало на огоньки.
Надвигались дожди, но мы все-таки не отступали,
пили чай на веранде и малые, и старики.
А гроза творожилась и пенилась под облаками –
сколько слез и угроз! и на ветер растраченных слов!
Не спешили волхвы, даже ангелы не окликали
и носило ковчег в океане видений и снов.
. . . . . . .
1
Не унывай, не спи читатель,
поэта стол – не аналой!
Когда и где веселый шпатель
не спорил с ловкою иглой?
Когда еще искусный мастер
не усмехнется невзначай,
смешав и гипс, и алебастр,
и гладь прохладного плеча?
В какой момент спадают струи
с плечей туникой золотой?
У чьих колен звучали струны,
и музы плакали: постой...
не уходи, не все беспечно
мы растеряли на пути
до миража чье имя Вечность,
а больше некуда идти.
. . . . . . . .
Спеши, строка моя, не прячась,
не воздыхая о былом –
пером поскрипывай подьячий,
сопя над липовым столом,
пером поблескивайте гуси,
блистая в блюдечке пруда –
не жди, мой паровоз, не дуйся,
я не уеду никуда,
ведь ты, строка моя, не лента,
удавка Мёбиуса и
не плеск волны аплодисментов,
но, что поделаешь – твори!
. . . . . . . . .
Казалось, лето на исходе
и ночи долгие черны
в плаще второго полугодья
под белым глобусом Луны,
в цилиндре иллюзиониста
под парусами шапито,
где площадь шумная как пристань
оделась в летние пальто,
где дяди курят папиросы,
а тети нюхают цветы,
где тигры важно как матросы
глядят на первые ряды!
Где пахнут елками опилки
и карамельками мечта,
и твой восторг в свою копилку
бросает рубль, а не пятак
. . . . . . .
ВСТУПЛЕНИЕ В ГОРОД
1
Спеши, строка моя, не куксись –
смеши, проказливая, пой
пока постукивает буксой
седой обходчик путевой
и хороводят карусели
среди асфальтовых полей –
от Елисейских асфоделей
до нищих или королей!
Когда дымком застелет версты,
а ночь колесами стучит,
и в хороводе звезд и грез ты –
огней коротенького роста
и семафора каланчи.
Еще не девушки, не дрожь и
не осторожное плечо,
а вздор и лепет понарошку
про дочки-матери еще,
про как по щучьему веленью,
взрывая степь, ломая льды…
Послевоенным поколеньем
цвели и полнились сады,
и яблони в начале лета
как снег роняли белый цвет
на землю, на ладонь, на эту
страну, которой больше нет!
Там полигоны грохотали
и рокотали трактора –
союз труда – земли и стали,
а окон свет – по вечерам.
Тогда не мыслилось и речи
про спор и ссоры до крови,
когда в церквах светились свечи
и эдисоновы огни.
Когда в глаза, а не в бумажку –
плечо к плечу, рука к руке,…
когда на Пасху зрела бражка
и крашенки на шелухе.
И красен труд, и сладок хлеб тот,
и кружка пенится, когда
встают, как Фениксы из пепла
из пепелища города.
Кронштадта стать, фасады Стрельни
и продолжается круиз
сквозь казематный гул Растрелли
на иорданский парадиз…
2
Нева.
Досужему повесе
довольно лаковых штиблет,
огранки стен и грани лестниц,
и, опершись о парапет
или грассируя небрежно,
на исторический гранит
назло зевакам и невеждам
небрежно пепел уронить –
«гаваны» дым и от версачи
нейлон и пламенный крават –
и – ах!
и вежливых чудачек
(ведь я и сам чудаковат) –
не хор наяд, но трепет тонких,
как терн и темное бордо
наманикюренных притом, и
не окольцованных притом…
Неве неведома усталость,
она дышала – не текла,
покуда Карповка листала
листы каленого стекла,
она отмеривала срок нам,
как зайцам волк – ну, погоди! –
пока на Мойке мыли окна
то снегопады, то дожди.
И устанавливала вехи
фарватером по временам,
пройти которым в кои веки –
не бесполезный prom-e-nad.
ВСТУПЛЕНИЕ В ТЕМУ
* * *
Париж, тебя я не увижу!
Мадрид, к тебе я не ходок –
Индийский океан оближет
души российской парадокс –
ведь реформатор в темпе presto
за разговором tet-a-tet
сперва ужом в анальный влез к нам,
а уж потом в менталитет…
Пока зима – рядами коек,
когда за окнами ни зги,
пока в зеленом Мертвом море
солдаты моют сапоги,
пока Весна синее снега,
а на Финляндском паровоз
в бреду последнего ночлега
стеклянным коконом оброс,
пока не замерли куранты
под звезд рубинами, пока
не сбросят маски спекулянты
и Ленина с броневика,
пока мечтания лелея,
как голливудское кино –
и Ленина из мавзолея,
и со скрижалей заодно.
. . . . . . .
Прощай, Париж! Просохли слезы
и Елисейские поля,
горячий пунш по кубкам розлит
гиперборейского царя,
Эр-Франс распахивает небо,
как белым лемехом подзол,
ваятель воплощает небыль
и злой полемики позор,
гипербореец пьет бакарди
пренебрегая baccarat,
певец Антонио и Гварди
всю ночь играет в баккара…
Покуда счетчики зашкалило
и стынет невская vedutta,
идут ценители за шкаликом
и продавцы не подведут их.
За всех Наташ благие грезы,
за прорицанья всех Минерв!
Восток алеет, Запад розов
внутриутробно и поверх…
еще не убраны барьеры,
и крыши не заметены,
комедианты по тавернам
галдят, не ведая вины,
гадают бабушки по картам,
синица теплится в руке…
…гадать на гуще, но с азартом
и ворожить на молоке,
всегда идти поверх барьеров,
но средним царственным путем,
играть на струнах как на нервах,
презрев и роскошь, и нытье…
и рассказать как мать-историю,
когда бы мне и не поверили:
поэтов убивать – в Асториях,
а вены резать в Энглетериях…
. . . . . . .
Поэты – не жасмин на лацкане,
поэзы не для слабонервных –
она придет, затвором клацая,
через барьеры и поверх них!
Она – поэзия для каверзных,
задиристых, торосноватых –
она шатер на дальнем траверзе,
но ледяной и небогатый.
И как шахтер за коногонкою,
за пазухою – тормозок,
ты коридорами вагонными
и на восток-восток-восток…
Люби траву – ковры не сотканы,
боготвори дремучий лес –
шестой участок с шестью сотками
не шестисотый мерседес.
Люби грозу – она, смывая
с дорожек старые следы,
дарит дождем как Невсикая
приносит путнику воды.
Иди с мечтой – она обманет,
поверь в любовь – она простит,
твой госбюджет – дыра в кармане
и бронепоезд на пути.
И комиссар, насупив брови,
поправив орден на груди,
прикажет, чтоб запели кровли
забарабанили дожди.
Пока подметки не до крови
и праведный не одолел,
Восток как сон под сенью кровли,
припоминается, алел…
. . . . . . .
ВСТУПЛЕНИЕ В ЛЮБОВЬ
Не о любви – о горечи и горе,
не о мечте, свернувшейся в бутон…
Не о любви – о бедствии и море,
про черный день и белый фаэтон.
Не о любви – о пении старухи,
про скрип давно не смазанных петель,
не о любви – о мужестве и муке,
и новогодних здравиц канитель.
Не о мечте распахнутой как двери,
не о слезе размазанной тайком –
не о звезде, – о верности и вере:
– Прости, Ассоль, я вырос моряком…
Прости, любовь, мои смешные дрязги,
копилку, разнесенную в куски –
я не просил и кочергой не лязгал,
и талеры не складывал в чулки.
Тебя весна встречает у погоста,
меня волна носила на руках,
как капитана маленького роста,
но на высоких, впрочем, каблуках...
Не о любви – о гордости и цели,
про стук колес вагонов и карет,
и благовест родившимся в апреле,
и реквием ушедшим в январе.
Еще зима рассказывает сказки,
еще пурга придумает легенд –
не про любовь – про блестки и салазки,
про яблоки в сиреневой фольге,
про девочку, как будто мимоходом,
про девушку, как птицу на весу,
и деда легендарные походы,
и дымоход, и ёлочку в лесу…
Не о любви – о запоздалой вести,
о рапорте, упрятанном в сукно,
про комсомол и про крестильный крестик,
про юности открытое окно –
про форточки распахнутые настежь
и лестницы, и черепицы крыш,
про голубей и ласточек чердашных,
и ласковые речи нувориш…
. . . . . . .
Пора врагам укладывать пожитки,
пора друзьям не уходить в бега,
пора стихам пульсировать как жилкам
и вздрагивать как жилки на руках.
Укрылся день под капюшоном ночи,
уснул как сторож осторожный стих –
поэмы спят, душа дрожит как почерк,
и как судьба на ниточке висит.
Зал опустел, застыли бильярды,
повисли ярды алых парусов,
взыскует сердце и поэма рядом
с тобой, и от судьбы на волосок.
В ночном дозоре псы и санкюлоты –
трепещет прапор, крепнет ремесло –
карандашей отточены остроты
и как стилет наточено стило.
Пора творцов пристроить на носилки
и демиургов с поля увозить,
пора грибы нанизывать на вилки
и наносить ответственный визит
пока поленья не перегорели,
пока ручей журчит невдалеке,
пока поэма бьющейся форелью
от смерти и любви на волоске
________________________________
* * *
ВСТУПЛЕНИЕ В МИРЪ…
Пора ласкать коней тугие ноздри,
пора стрелять по блюдечкам вдогон
пора искать пока еще не поздно
земную соль и ветреный вагон –
из-под земли добыть такую малость!
не голося, не упадая ниц,
чтобы она колесами казалась
аттических крылатых колесниц.
Да, что она – мечта, судьба-индейка,
до дивидендов жадная родня?
Она – твоя соленая копейка
и трудовая молодость твоя,
она – твои измученные руки
и ноги иссеченные слегка,
когда ходил по краешку науки –
по острию и лезвию клинка,
она – твоя израненная совесть,
закушенная, сжатая в зубах –
твоя любовь и ненависть, и… то есть,
как ни крути, а все-таки судьба…
Как ни старайся доверять бумажке,
как ни пыхти над каверзным письмом,
как ни учи здорового не кашлять,
как ни лечи больного кипятком –
пора искать поломанные стулья
и Кису Воробьянина с ножом,
и эдельвейс пристраивать на тулью,
и альпенштоком бить как падежом,
страдать от скуки с чековой и в кресле –
строгать ковчег, достраивать вигвам,
ломать как копья жерди на насесте
и на Парнас идти по головам,
чтобы казалось – звезды не погасли,
и не сгорят в духовке пироги –
из чугуна лить жаворонков в Касли
и отливать Колумбам сапоги.
Welkom in в ту Америкэн калитку
с Колумбом, саквояжем, рюкзаком –
пусть не Зураб он, и не Петр Великий,
а тоже был когда-то моряком… .
Пора друзьям договориться сразу
про стол и кров, и теплую кровать,
чтоб больше не глотать ее, заразу,
и пивом никогда не запивать,
чтоб налегке в пальтишке из ратина,
в панаме из велюрова листа,
чтобы душа не пряталась в ботинок
как эта… ахиллесова пята –
пора искать как драгоценный радий,
пора грузить породу в решето –
мальчишкам, упакованным как дяди
и тети в коверкотовых пальто.
. . . . . . .
Не в коверкотовом пальто
и в шляпе кастровой притом,
не под шанелевым chauffe
ты весел был и пьян,
как граф безвестный де ля Фер
бретер и дуэлянт.
Он недолюбливал кадил,
он никогда не заводил
бесед накоротке,
он ненавидел моветон
и плащ как дамское манто,
набросив на плечо,
с цветком ли, шпагою в горсти
или с бокалом Божанси,
он верил взгляду и руке,
не шел в атаку и в пике
пока не горячо…
Решеток щёлк и шёлк гардин,
и копит слезы крокодил,
пусть в мире праздных и кривляк
и праздники – не те,
тебя никто не заставлял
ходить на животе.
. . . . . . .
Теперь про снег и о стезе в поле –
тугой браслет не возвестит часа,
когда последний отзвенит в школе
и закрывается навек касса.
Банкир звонок не потрясет пухлой,
лакей не вымолвит – обед подан,
над степью дым – дымок костра, дух ли –
горит огонь и котелок полон.
Не описать, не рассказать в такт им,
не написать на голубом шелке
про экипаж –
как замерзал в танке,
как девятнадцатый тебе шел лишь,
Про медсанбат и про врача скальпель,
без медсестер и синих глаз кроме,
и комсомольского значка каплю
на гимнастерке, как пятно крови
. . . . . . .
До белых одежд, до каленья,
до стиснутых пальцев, дотла
по льду и по тропам оленьим,
по знойной степи провела –
по красным пескам, по барханам,
по скрипу зубовному и
по сердцу долины Бекаа –
по бархату ночи, по скалам,
по смерти, Господь помяни…
Да разве придумать такую
палатку в дорожной пыли,
калмыцкую девушку Гулю –
ливанские ночи и дни.
И вспомнишь свою недотрогу
и степь… и вернуться нельзя.
Такая, товарищ, дорога,
такая смешная стезя…
* * *
. |
