Сомкнутым губам молчать. Только слушать и смотреть:
На дождь, на снег, на обозначенье ветра,
На смену и перетекание света, на старость и смерть.
Смотреть и видеть, слушать и слышать: лето,
Окраину, двор, дома́ свечками, детский мат,
Геометрию, выпуклость её – вот облака летят.
Голоса их и пальцы их – на лице и ладонях,
Их изменчивость, перетекание, их скорость –
Всё это есть моё убывание. Будто фильм смотрю тут.
Только пощупать могу на какое-то время всю мно́жесть:
Соду, стакан, лицо, женщину, песок и цемент тоже;
И вкус почувствовать воды и вина, крови во рту.
Каждый родившийся думает, что по-особенному важен,
Исчезая на веки, что как-то необычно иста́ют
Его минуты за пустым трёпом.
Жизнь – ложечка мёда – дана по чуть-чуть каждому.
И из каждого смотрит Бог, а Он ли говорит твоими устами?
Не к Его ли придётся припасть сто́пам?
Здесь у железной дороги, среди труб и складов,
Среди тополей, облепленных серой пылью,
Мне радостна даже весенняя малость,
Смена хотя бы времен глагола: «живём, будем жить, жили».
Уснувший жилец шёрсткой встряхнул, нежною, мягкою.
Век котёшки короток. Кто его кроме меня вспомнит?
Глажу и холю, а он тыгыды́кает ночью и днём па́костит,
Но как же тепло, когда есть у меня этот паршивец в доме
|
