Знаете, я знаю, есть тот мир,
В котором счастлив будешь век свой ты до гроба,
А сляжешь-вовсе не беда,
Иль раньше, иль ко сроку.
Ко сроку если- жизнь прожита не зря,
Не потерян, значит, смысл нашей кутерьмы,
Гоняющей шары добра, любви и зла;
Горящая огнём, как Лета в смертный час;
Бросающая разные кометы.
Все эти испытанья- не порок,
Но когда поймёшь ты,
Что многое утрачено, растворено в пространстве-времени,
Захочется сказать:
Ах, путь вечности, ты бестия, горящая в своём же пламене,
Жгущая, словно майский день среди зимы,
Летающая по зареву земли в морозах вечных.
И знаете, хочу сказать и написать
Про подлость жизни:
Жил я спокойными поэтичным,
Влюблялся и строил мечты,
Расстроенный временем,
Любовным бременем,
Впивающегося в кожу иглой вечности.
Но вот надоела мне роль, что играю.
Как я посчитал, дана она мне
Только в существенном.
Но разбитое сердце моё-
Неизлечимая мука,
Любовь просто- гадкая пытка,
Иронично, подшучивающая над душою моей,
Не хотелось отдавать своё сердце, своё окруженье,
И вот, я решил, что любить прекращаю.
Прошёл год- год этот был как родник,
В бесконечной пустыне,
Завершённый ручьём,
Формирующем реку,
Наконец-то и море,
В следствии, и океан
Из разных понятий.
II
Но вот в один прекрасный ноябрьский день,
В самом обычном часу,
Под самую банальную, вечную грусть,
Пришла мадонна одна,
Снаружи облюбована,
Но внутри открытий мир,
И дол полей, лесов и всей России,
И полнота души.
Наполненной и светом, и грехом, и тьмой, и добротой!
Всё слилось в унисон,
Наполняемый звуком фальцета,
Взятого точно в субконтроктаву.
Пленительный, громкий, но всё-таки очень знакомый!
Ох, месяц я не мог сказать, что чувства всплыли моментально,
И быстро, и порывно, издеваясь, изводя;
Сияющим лучом, пронизывая душу;
Купая сердце во плоти моей надежды
Надежды на спасенье, на любовь.
Уж думал я, что вот тот час настал,
Когда после затменья придёт любовь
И озарит моё воображенье, как ангел озаряет тьму.
Ту тьму, жующую бурным и жгучим водопадом,
Игл судьбы и разных вредных рапсодий.
А час- он подлый преступник?
Иль слуга кальвинского бога?
Иль нашей России печаль?
Иль деспота судеб гадкий послух,
Судеб наших с вами, горящих в вековой сердечной смуте,
Нагрешивших уж миллионы лет жизни в аду.
А вот надежда-матёрая сука,
Как шлюха она изменила, добив мой сердце копьём,
Вонзающим конец свой прямо в невинные души людей самых лучших,
Оставляя, лишь след горемычный,
Канувшей в Лету надежды, на счастливую жизнь,
Под дамским крепким, как дружба, остриём каблука!!
III
Знаете, таких женщин я некогда не встречал.
Не женщина- а канцона о даме прекрасной,
Такая надежда, да раскрытое, цветущие сакурой, тихое, раскрытое сердце,
Что душу твою ,в любую секунду, и моментально прострелит лучом феерий.
А глазки, как сердце у ангела белого,
Победившего в схватке неравной;
Блестящие, словно надежды роса, залитая солнечным светом;
Золотыми краями отблёскивающие,
Сияющие на свету божественном.
А губки эти прелестные,
Как алый парус надежды,
Налитый счастьем веков.
А волосы-композиция тоненьких ниточек,
Вьющихся в порядке расширенном, порядке более, чем мечтам пределы далёкие,
Садам Семирамиды ,стелющиеся блеск.
Всё слито в сонату, что играет без умолку,
Звучащую, словно скрипки и арфы в этом оркестре торжественном, только и водятся.
Это оркестр души, красоты, а главное- счастья, что взято из души прекрасной,
Она и скромна, и тиха- в этом красива,
Ещё на женский манер весела, и немножко капель сарказма Руси.
Голос её такой женственный, строгий,
Будто говоришь со светской натурой.
Осанка прямая, головушка, как лебедь расправлена, ввысь устремлённая,
Но душа, слава богу, грешна,
Нет слов- настоящая женщина!
IV
Но знаете, сначала, сам в себе сокрыл своей романтики порывы,
И забыл те мысли о исходе невозможном сей любви,
Покрытого мраком острогов русской души.
Души-огромной, но печальной.
Я ждал тех слов мученья,
Которые могла она сказать мне в сотый раз, наверно,
Убив меня, и повалив в ту сыру землю, что родною не назовёшь, а только сатанинской.
В этой и мутной, и сырой земле,
Отразится то мученье, наложив на себя то клеймо весеннего грома,
Гремевшего в этом свежем лесу,
Где был рай иль эдем, иль распутье судьбы человека.
Но знаете, надежды капля та нетленная во мне была,
Хоть и боролась с каждым жизненным мгновеньем невпопад,
Жертвуя дарам, подаренными богом,
Жертвуя и инь, и янь.
Да так, что самый мудрый старец,
Наверное б, не смог сказать, как мне понять и взять во власть,
Тот корень управленья ей
Сказав её нет, иль да.
Но не могу я ту стезю познать,
Ведь для меня она, так близка- то бишь далека.
Надежда есть на середину,
Иль на краешек могилы,
Иль на обозримую пору,
Иль в вечности я раб судьбы, но ,Боже, упаси меня
Ведь быть пленённым жизнью в окове огневой;
В борьбе судьбы с желаньем;
В борьбе за власть;
В борьбе за счастье,- за любовь,
Что не нашёл, а всё был никому не нужен,
Так беспощадно мне стекло тех чувств пробили,
Разбив тем самым главный мой хрусталь,
Запрятанный из- за обид на мир,
Что дал мне вечную печаль и пир ума,
И ликованье розы той далёкой,
Сокрытой в тайной сизой мгле моих могил сердечных,
В которых я похоронил, уж слой необозримый, тех грустных, затасканных могил,
Затасканных той мглой, что даст отрыть мне душу
Если б над собой я взял контроль.
V
Стоял во света луче,
Чувствовав и боль, и радость.
Дурная дума мне вплелась и навязала, свой Ватерлоо,
Впиваясь в камень, окаянный бременем сложным, распутным;
Разбив два глаза хрусталя настольной вазы,(1)
Той нитью Терека, иль Рока;
Плеснув ту каплю благовонья из эдема,
Прожившую у тысячу лет под схимой ратной.
Та схима- ратная, оратором любима,
Что чтит, штыком рассыпанных солдат,
И зыбит тело их в единой массе вечной.
Но вдруг, пришла, та страсть, что мной ,по случайности,
В сердце моём нарисована.
Она, как орлица, жжёт мне и вежды, и очи,
Городой своею натурой.
Она монумент для меня Микеланджело;
И строки шекспирова «Гамлета»;
И казнь тех князей, что пали на Калке;
И Маркс, что пишет труд свой великий;
И Коперник, разгадавший вопрос пустоты(2);
И те великие люди, что умерли,
Сражаясь со своим же умом.
И всплыла мне тогда, дума такая:
Что на распутье, остроге веков мне воспеть,
Взобравшись на чертог Федиты,
Там челядью нерукотворный лик меня воспеть,
В последний раз,
Чтоб было мне,
Как из воды сухим я вышел,
Не напрягаясь совестью своей и силой.
И вот я выплеснул мышиною волну из уст,
Да так, что сам не разобрал я,
Что сказал себе, назло-всё это.
Она, идя, при этом, ровно, внимая каждый шаг, порыв моих движений,
И так идя, что будто я в неё иглу вонзил;
Что в час мышиный я к ней приходил,
И совращал на блуд;
Что будто я, при этом всём, ликёром я её поил, по факту, усыпляя разум;
Что сплетни напрасные я распускал по ветру,
В четыре стороны, про грех её во всём мирском, да и в обете.
О раб любви, я в те секунды был.
И Гракхи уж в Лету канули в своих могилах;
И Цицерон не изрекал своих речей;
И Пушкин низвергнул свой памятник нерукотворный;
И Достоевский сам убил, не написав ни слова.
Приюта- не найти,
Я- раб, но нет хозяев у меня и дома,
А только пустошь снеговая и горы с Гималаи,
Средь них была гора, что очагом согрета,
Да ту ведь гору, было видно со всех сторон, что окружали.
Она стояла поодаль от меня,
Средь черна ада, глядела мне в лицо,
Глумясь в мою сторонку.
VI
Потом шагами домового, я к лестнице пошёл,
Что поднималась к ней наверх,
В её среду.
К её же благу, ни души в округе обозримой не водилось,
Да так, что тишь канцону «К даме» пела,
И лёгкие лучи со всех сторон,
Пели мне о часе том,
Что ждал я путь весь свой огромный в суте,
Но маленький по сути.
Расцвёл мне ландыш, средь зимы,
Образовалось озеро «Большой надежды»,
И так я цвёл лозой,
Засыпанный цветом сакуры нежнейшой.
И тут- пожар- приблизился я к ней,
Дрогнуло моё чело,
Мурашки жизни извели меня до самой сути смерти,
Понял я, что смерть- порог смертельной жизни,
А жизнь смертельная- по̒лог избавленья.
Я не боялся умереть от смерти,
Той иронии судьбы,
Ирония, ведь тоже смертна,
Глумился я над ней, кляня,
Но выстоял я пред искушеньем отойти.
Тихо умирая, смертию души,
Которая хоронит чувства долгие года,
Но я их хороню минутами секундами моих мучений,
Я жаждал, жил, хотел испить любовь её,
Я думал, что дождался слово- «Да»,
Что свято всем на свете-
И старикам, что жизнь про̒жили со смыслом,
И детям- куклам жизни,
И деспотам, по принципу, Николо,
И батракам неги.
Я жил в те секунды,
Как не кто на свете,
Я чувствовал, я жил, решал тот судьбоносный шаг.
Она, почувствовав мою печаль под кровом неги,
Верно, дав мне фору,
Заслонила мне виденье от звёзд Вселенной,
Тут тьма запела гимны мирозданья,
Церковным хором, поя песни,
Названье их лишь одно- прелюдии смерти.
И тут зазвучал роковой баритон:
«О, …, знаете, я вас люблю»
Тут улетело разом всю под ноги мне,
И во века закрыла душу мне,
Всё мне в лицо бросалось нитями,
То прикосновенье перст и зыбких, но могучих,
Ни огромных, ни горячих, ни трескучих-
Всё только лишь во сне плескалось.
А сон- мовешка во Буддизме,
В мечте- парфетка,
Порхает сон в своей томлёной жизни,
Заключённый в клетку осмысленья,
И рациональных дум прибытия к вокзалу жизни.
Вокзал- закрыт во сне, во сне- закрыта лира,
И лиры мне не льют потоки жизни,
Уж сердце в Атлантиду сгинуло
Забыть уж сердце,
Что такое биенье сердца к даме мужчины.
И песня души мне хотела пропеть,
Что давно мне пора стать уже мцыри,
Я буду как дикий бегать по равнине,
И на грузинку-смуглянку глазеть,
Надеясь на лучшую элегия жизни.
VII
Стояла спокойно она, лишь движенья её,
И сказав: «Спуститесь, внизу разберёмся»,
Она становилась спокойней,
Уж каждым божественным вдохом своим,
Она холодна: не впервой это ей,
Стоит за ресницы,
Спрятав глаза,
Но смотрит она не на небо, а в землю.
И сказал себе я: «Всё»,
Уж точно время не моё,
Ох, дверь вы, дама, перепутали,
И число, и город, и век,
Можно сказать, в общем, то вечность.
Я убежал, окутанный чёрно-осколочным ветром,
Хрустальный осколок оставил я там,
И пойдя по чёрной аллеи,
Хотел упасть я во снег,
Оставив над гловушкой,
Лишь стаю ворон парящих.
Пусть век они кружат,
Развеяв прах мой своею тёмной силой.
Я ждал святую Троицу часов,
Так ждал, что опьянел в хмеле вечном,
И я не ждал такого положенья,
Что горе принесёт,
Может быть, навечно.
Но вот осмелился я написать вопрос,
Который слыл мне судьбоносным:
Быть с ней,
Иль одиноким волком бегать.
Ну, что приступим,
Вот так сказала сей натура:
«Вы знаете, была я в бреде,
Но так как я уж занята,
Я верность сердца отдаю ему,
Но вас я признаю- вы смелый.»
И тут ночная мгла,
Спустилась из подземной тьмы,
Ветра задули камнем чёрным,
В том ветре всё тело мне распяли,
Фигуры из острых игл,
Вставили мне в душу.
Вечный след, который предаёт матёрость мне,
Что дал мне сан изгоя,
Что грел я в сердце сильно,
Что вечный, безответный плен мне жизни дал,
Что отдал мне приказ,
Иконостас её не забывать,
Что я носил,
Ношу на вечность,
«Верно»?
VIII
Теперь уж озеро надежды,
Вобрав в себя,
Всю ненависть истории мирской,
Уж ртутным стало, грязным, нефтяным,
И леший колобродит тут и там,
И там мой грех,
И там, чем жил я в этом мире,
Там всё и образ вечной тьмы.
И образ ……...
Там лабиринт из памяти прошедших дней,
Там и душа моя,
На десятилетья.
О, в те менуты, я вскочил со стула,
Забыв о гуманизме этики своей,
Я рвал пространство голосом души,
ЧЧто сам не слышал,
И поняв всю тягость жизни,
Я сжал и злость, и ненависть, и всё,
И чуть не умер, не дыша.
Но тут, вот в этот раз,
Я смог всё выкрикнуть в постель,
Что после сей мгновенья,
Уж превратилось в месиво веков,
Обид и поцелуев женских,
И страстных песен о любви,
И разных опер о Мессии,
И тела нежного ласканье,
И прядь волос святой девицы.
Мне снились милые черты лица её,
И губы сладкие мне снились,
Что ласки отдавали мне,
И те душевные порывы,
Что только на распятье «Две души».
Ох мне снилось,
Как мы с неё лежали на поляне,
Средь бела дня,
В напеве леса,
Освящённым бликами цветов,
Иль на бреге озера лесного,
Таящего в себе,
Лишь мир сокрытый,
И такой нагой, и честный, и открытый.
Красивая любовь- Не правда?,
Но не сбылось! Но не сбылось!
VIV
О, боже, о, открой мне тайну ту,
Как женщину забрать мне от другого,
Иль грех, иль что-то- не пойму,
Илль можно совершить мне действо то.
Но сил не хватит мне моих,
Чтоб разложить любовь других на части,
Чтоб выбросить её осколки в пустоту ненастья,
А крошки превратить в воспоминанья,
Я буду жить надеждою одной,
От встреч- черстветь,
А от разлуки- таять.
Захочу сказать тебе ещё раз:
«Я вас люблю,
Пожалуйста, вы сжальтесь надо мною»,
Но все слова сгорят, как пепел,
И шрамы мне оставят.
Ведь всё- ножи, а часть-лишь счастье.
У меня во рту першат слова любви неразделённой,
Уж горло обагрило кровью,
Уж враг любой бессилен,
Уж старец безнадёжен,
Одно спасенье есть- любовь.
Но как влюбиться, если любишь?
Ведь я люблю не за ответ,
А просто так и вечно.
«Андрей, надо опустить»- сказал мне голос бога,
«я не могу- я узник»
Мне дышать теперь её дыханьем,
Что недоступно мне,
Мне жить её улыбкой, смехом и тоской,
Равняется всё это- жить мне в вечной муке,
Не зная, что завтра будет,
Жить вслепую, смотря в ночь,
Не знать, не понимать, что будет чрез секунду,
И жить в монашеском подряснике,
Сидеть, и углубится в вечность дум,
Думая лишь о просторе,
И о прекрасной даме.
Что лежать дано в лесу далёком,
С тобою рядом, на поляне,
Её молва тебя лелеет,
Она как воды из ключа,
Как нежный запах тубероз,
И песни все, что спеты о любви.
И те надежды на вечную любовь,
Она лежит, она прекрасна,
Цветок она, цветущий белым шёлком,
Она блестящий колос неги,
Она богиня существа- меня,
Она может и отречься,
И сказать согласна,
Но не знать,
Что любовь моя, так вечна, так отчайна,
Как дуб во поле одинокий,
Как городская клумба, что стоит без сна.
Она ведь может погубить меня,
Иль жизнь позволит даровать,
Иль скажет, что чести нету у меня.
Вот видите, я прост о жду,
Надеясь на ангельский приход,
Что, может быть, придёт ко мне в могилу,
Иль, может, я когда-то раздвину все моря,
Что окружают остров одиночества,
И волны встанут на дыбы,
Что отнесут меня на брег весны моей любви,
Там будут расцветать поля живительных календул,
Там будут жить все жизнью даровой,
Там будут все идти свой путь без голода и без болезней,
Там будут очаги гореть для каждого из нас,
Но рая нет- пустое время.
X
Не буду я веками компоститься,
Сожгу я сгнившие плоды на капище души моей,
И буду я смотреть.
Как их зарницы смотрят мне в глаза,
Их смертный возглас прозвучит,
Но мне жить дальше без возгласов и без метаний,
И вот повеяло перо своим концом,
И написав картину алфавитом,
Творенья рук моих отправило себя к её дыханью,
И движеньям.
Я думал, что лёгкая и мягкая строка хвалы,
Её лица, души и чистоты,
Хоть каплю одических мотивов разбудило в ней,
Которые, вплоть до распятья, могут пронизать меня,
Что могут излечить моё измученное сердце,
Что могут полюбить меня,
Иль обратить вниманье,
Я ждал, надеялся,
Душой разорванной я плакал,
И слёзы те несли песок надежды,
Что я хотел извлечь из них.
Я знал, что слово ….- остриё,
Которое убить меня готово за каждый всплеск души моей,
И умертвить сном во смерти,
Тем страшным сном,
Что соколом пускает время,
Что жжёт тебя огнём пленительных элегий,
Что говорит тебе, что бегство невозможно,
Ведь путь один- любить, любить, любить,
Одноликую любовью,
Но мизансцена дней,
Сыграла роль свою,
Расставив рядового в бой судьбы и жизни.
Пошёл я умирать под фронтовую голь свинца,
Я шёл, контузился не раз,
Но шёл лишь миллиметр в вечность,
Стоя на месте без сил на продвиженье.
И думал я, о гибели своей,
Как в райскую дорогу убегу,
Но пули подлые меня минули,
Может быть они и правы,
Но, знаете, надеюсь, да,
Ведь жизнь — вот главная стезя,
Любить и быть, как на войне,- хуже, чем не жить.
И это понял я в тот раз,
И хочу сей мудрость пронести чрез жизнь свою,
Всё что можно вынесу,
В одной лишь содержательной тираде,
И, знаете, хочу сказать,
Что долго я ещё любил,
Но потом чувства стали рябью,
А потом и вовсе далёким забытьём.
Февраль-апрель 2023 года