Горечью терпкой, дым горло царапал,
Губы дрожали сжимая мундштук,
Глаза закрывая я с жизнью прощался,
- Готовьтесь ребята, - вскричал политрук.
Прочесть бы молитву, но мысли в тумане,
Натужной струною щиплет сердце в груди,
Друг Митька меня тихо в руку толкает,
- Ну, что брат, прорвемся, прорвемся, поди?
Ответить бы Митьке, что волненья напрасны,
Но камень огромный как будто внутри,
Хочу я сейчас от души разрыдаться,
И друга обняв, закричать: - Не умри!
- Ты чего такой бледный? – улыбается друг мой,
Пусть улыбка его слегка и горька,
Но ведь держится, держится Митька,
Хоть и дрожит на прикладе рука.
- Да, прорвемся, обязательно Митька, прорвемся,
Наконец прохрипел тяжело я в ответ.
И ударивший рядом снаряд разорвался,
Заслонив черным дымом вокруг белый свет.
В тот момент, в глазах Митькиных ясных,
Я увидел как накатилась слеза,
- Я уверен мой друг, что все не напрасно,
молвил шепотом Митька, обняв вдруг меня.
И как колокол звонкий, вскричал нам начальник,
Отправляя всех матом под пули врага,
Митьку жадно к себе прижимая,
Я простился с ним навсегда.
Как я встал из окопа и смешался со взводом,
Я не помню, такой вот был шок,
Только в памяти крики и стоны,
А потом меня кто-то несет.
Первый бой мой, стал и последним,
Но его мне хватило с полна,
Чтоб до последних моих дней мятежных,
Ночью снились мне Митьки глаза. |
