О, Женщина. Какое зеркало Планеты голубой порою светится в глазах, где есть любовь, она еще лишь пробудилась ото сна, ей не верится, и все, что видит, чувствует, все это в ней, все это для нее одной, все это не нужда, все это отчий дом. И снова женщина царицею плывет, не в облике надежды тают облака, она и в свете солнечных лучей разбрызгивает свет, и мысли радугою пробуждают все цвета, оттенки. Где же отыскать такое зеркало, и до чего же хороша Людмила не во сне. Она порою так кричит, насилие за нею по пятам и ять, и скрежет, и видения чужих, но не дубрав по прежнему во сне ли наяву ругаются чудовища не во хлеву, где конь гнедой плетется на легке, пена льется не сама, и шик, и чрево не ломается при взоре на мустанга, он один, его достать без крыльев, без личины, возможно ли Луне, она зевает томно, пудрится порою, как всегда изящен не поклон, ступает подбоченясь, и Фарлаф ли робок. Столь ядовит, и резок, хруст, и слово за словцо, смакует, да про того же, рыжего Фарлафа, ну какая разница, свиное рыло тоже пригодится, и в хозяйстве усмехается темница, готовит не блины, умелою хозяйкой быть своей, не черной не сумы, наперсницей ль, но подбирает всех невидимых гостей и кажется игривой для себя одной. Кого же вне Луны, вне месяца еще возлюбленный Плутоний полюбил, не вне стеклянных и прожорливых своих, чужих не глаз, и приступы за цитаделью, и корона лебедей, плывет не царская чета, и маскарад, и снова фейерверк, и снова новый фаворит, и надо так поклон слегка не уронить. Правление не царственной четы порой прививкою страдает участи купи – продай, да подороже не скупясь, и новый, но уже пегас несется, в юности не ловелас, он жмурится на солнце, карма тяжела, и колесо его судьбы всегда блеснет перед очами полной и еще прекраснее Солнца, заходящая Луна, ее игривые, лукавые не очи пленяют на бегу, и снова королевство без зеркал, и фейерверк, и юное столетие прощается еще с одной, порой царицей бала, будет ли прелестница красою, иль звездою вне плеча и вне, не сюртука. И кружится певунья стрекоза, и май заботливо журчит, и тополиный пух с собою унесет печаль влюбленного Ратмира навсегда. И Марс огнем горит, и чудится ему сражение, огонь страстей, не поражает даже льва, он пелену сгущая запустил кольцо из мыслей, может два и каждая танцует, но уже иные миражи в видениях Луны, объятия зазеркалья так волнует корешки, и ныне чуб отважней старины. И снова Питер в строгости флотилии журчит, и стройная так выросла Москва, все мрачней, чернее тучи грозовой, и снова кружатся вне облака, вне думы о печальной участи осла, не ишака. И Царское село уже не ужинает вне заботы о китах, их надобно спасать, и сытостью своею дышат бурлаки, они по прежнему считают рублики в своем уме. Картины проплывают облаками в небесах и королевство на бобах растет, и раздувается, и первая гроза, иль ливень в дрожь, и снова вне игры ли ищут зонт, его всегда теряют в час разлуки роковой, и дамское прости, ты не герой. Я более тобою не любуюсь в зеркале своей мечты, и юная принцесса засыпает на рассвете, скоро снова первый бал ее весны, и выпускной экзамен, все это кружится, порой смеется звонким смехом, ароматом чудных и воздушных роз. И снова месяц молодой игриво подмигнет, и страсть вернется, снова ли очарование вне задумчивых, и вальс бостон, и джаз, мелодии меняются не вне одежды, не крикливого ума. О, юность как беспечна ты, и как заботлива к тебе полнеющая ль вновь Луна, да вне ее ли не фантазия, не старина.
|
