Пусть песня льётся в золотое поле!
В разгаре жатва, жатва долгожданная.
Землица-мать пшеницы уродила вдоволь,
Хоть этот год достатком всех порадует.
Сгибают спины жнеи с утра раннего.
Одной рукой колосья схватят, а на выдохе
Пройдут серпом по самом низком краешку.
В снопы жгутами свяжут дар земелюшкин.
Лишь ручки, что к работе не приучены,
К полудню медленней работать станут.
Незлобно усмехнутся женщины замужние:
Видать, девицам будет не до танцев.
А песни льются, на ветерке качаются.
Один мотив блуждает по живому полю.
Рубахи рукава по локотки закатаны,
Все руки в жилах у жней закалённых.
Не замедляются, идут неспешным шагом,
Не поспевают дочери и снОхи.
Лишь изредка со лба пот протирают
И силы тратят на пустые разговоры.
Пусть сплетни распускать не добрая затея,
Но как не обсудить Марьяну тихую, когда
От мужа полюбовница в подоле
Несёт к позору приговорённое дитя?
Марьяне сорок два, а мужу ещё болей,
И нет детей у них, хоть и подворье славно:
Земли надел, и козы, и коровы.
Зажиточны они теперь крестьяне!
Не то чтобы мужик - блудник последний.
С Марьяной душа в душу четверть века жили.
Ему б детишек, хоть бы дочь иль сына,
Не глянул бы на сироту Аксинью.
Она идёт в развалку с громкой песней.
Одна из молодых работает на славу.
Когда судьбинушка досталася не лестна,
Дитя под сердцем не обуза, а награда.
Как прежде хороша, пусть располнела,
И на лицо кругла, а грудь что и двоих накормит.
Коса, как уголь чёрна, под косынкой.
Нет дела ей, что грех принёс ребёнка.
Пусть тётки в ноги плюнут, прозовут шалавой.
Аксинья замуж не хотела отродясь.
Не ради денег с чужим мужем возлежала.
Один он нежным был и ей смотрел в глаза.
- Люди судачат, что ублюдка он признает!
- И денег даст блуднице, говорят!
- Припёрлась шельма, хоть и знает,
Что в поле будет посрамлённая жена!
Время обеда. Песни загремели громче.
Несут кувшины с кислым молоком,
Снедь достают, серпы сложили горкой.
Одна Аксинья в круг их не пойдёт.
Высокая, тоскливая Марьяна
Есть не присядет, выпьет лишь водицы.
Не побоится сплетен бабьих,
С серпом пойдёт до немощи трудиться.
В измене муж признался сам.
Да разве это в миг её убило?
Ребёнка даст, она же не смогла.
На веки сердце отберёт Аксинья.
Уселась у стены колосьев золотых,
Отщипывает хлеба корочку и в рот,
А яблочек два, розовый налив,
Не юбкой пыльной, а рубахой оботрет.
- Хотите яблочка, Марьяна Станиславна?
И улыбнётся туповато, без насмешки,
Сиротка, коей как двенадцать стало,
Бродила по деревням в поисках ночлежки.
- Отчего ж нет? Благодарю, Аксинья.
Живот с кочан, когда подходит срок?
- Уже давно пора, на днях родится.
То будет хлопец, больно он уж бьёт.
Обняла клетку, где ребёнок мужа,
Чужой, от солнца потемневшею рукой.
Глас совести впредь ревность не задушит,
Серпом пройдётся, разрезая плоть.
Так острый край вспорол Аксинье брюхо
И с пуповиной перерезал связь.
Сыночка мачеха берет на руки,
А мать не может даже закричать.
Кровь промочила юбку насквозь,
Не уползает жертва - за палачом ползет.
Боль молча переносит раб несчастья,
Жница желанный дар супругу подаёт. |