Поэтическое воспоминание о первом великом князе из московского семейства – Юрии Даниловиче. Начало XIV века на Руси было одним из самых сложных и трагических периодов: Орда, чума, кровавое противостояние Москвы и Твери. Вместе с тем, это одна из самых ярких и значимых эпох развития русских земель.
«...уби во Ордѣ великого князя Юрья Даниловичя Московьскаго, внука Александрова, правнука Ярославля, праправнука Всеволожа, препраправнука Юрья Долгорукаго, пращура Владимера Мономаха, прапращура Ярославля, препрапращура великаго Владимера...». Патриаршия или Никоновская летопись
Юрий (Георгий) Данилович (1281 – 1325) – старший сын Даниила Александровича, внук Александра Ярославича Невского. С 1303 года – князь Московский. С 1318 года – Великий князь Владимирский. С 1322 года – Новгородский князь.
Закат Раздрая. Юрий Данилович (1281 – 1325)
Мирное время
Шесть тысяч восемьсот десятый[2]
Вошел во княжеский удел.
Потоком катастроф объятый
Он в памяти людской осел:
От бурь деревья невесомы
Взлетали ввысь, рвало хоромы,
Побита жатва, мор скота[3],
В амбарах злая пустота...
1
В клуба́х багряных небо выло,
Лохмотьями бурлила мгла,
Искря чудовищным кадилом,
Комета над Москвою шла[4].
И рослый Юрий в ночь сурово
Глядел, в сени́ родного крова
Слова напутствия ловил,
Еще был жив князь Даниил:
«Переяславль Москве завещан[5].
Там ждут тебя. Возглавишь град.
Но бедствием семейных трещин
Мой брат Андрей[6], увы, зажат.
Он Клещин[7] мнит в мечтанье шалом
Оставить под своим началом.
Как зверь гневлив великий князь,
Храни же мир вооружась».
Отца доверием растроган.
Подня́лся ражий великан,
Со лба откинув медный локон,
Склонился, счастьем обуян.
Пусть глас сомненья и не слышан,
А все ж хотел, чтоб князь был ближе,
И чтобы походя, впроброс,
Помог решить любой вопрос.
Чтоб как всегда – незримо, тихо,
Без страха явного, шутя,
Любое жизненное лихо,
Отец отвёл бы от дитя.
Пусть валит сын быка ударом,
А всё ж ребенком в рвенье яром,
Не зря на силу молодых,
Охота до седин своих.
Умчался сына поезд пышный,
Не зная, что ему с отцом
Не даст увидеться Всевышний,
Уж ни с живым, ни с мертвецом.
2
Переяславля виды чу́дны.
С валов пейзаж: закатом ткан,
В лесах прибрежных изумрудный
Лежит Залесский океан.
Дыхание дубрав кудлатых,
Резьбой богатые палаты.
Встал Юрий в радостной молве
Переяславля во главе...
К беде от счастья путь короткий,
Слезой горячей взор затмило,
Когда известьем словно плеткой
Ожгло о смерти Даниила.
В душе кипит сыновье горе,
В сознанье долг с любовью спорит.
Вскочил, отдавшись естеству:
«Домой! Прощаться! На Москву!».
Но к князю ближняя дружина
Впустила Переславля знать.
В покои чередою длинной
Вошли, чтоб Юрья умолять:
«Негоже, княже, нынче ехать.
Андрей в Сарае. От успеха
Его радений пред Ордой
Зависит будет ли покой».
Бояре пали ниц с мольбою:
«Вдруг хан Андрею даст ярлык?
Хотим на веки быть с Москвою,
Ведь князь по-царски пообвык,
Что не по нём, карать нещадно,
И так Дюденевские[8] пятна
Марают княжескую честь.
Что коль на стол твой всхочет сесть?».
Не отпустил народ на тризну[9],
И Юрий вынужден признать,
Переяславль сдав, укоризну
Отца бы вызвал. Будет рать
Опять с Ордою и Андреем,
Наследье обратив трофеем,
Иль миром нынче порешат –
Его долг защищать свой град.
3
Постель бессонницей примята.
Гневлив в хмелю князь – пил опять,
Когда брательников плеяда,
Завет отцовский выполнять
Сошлась с дружинами своими,
Бесконными и верховыми,
Чтоб быстро развернув войска,
Можайск примыслить на века.
«Негоже, брат, гасить нам горя
Ковшами кислого вина.
Андрей с Орды вернётся вскоре.
Отцом же приобретена
Можайска ширь[10], но Святослава[11]
Упрямство не отда́ло права», -
Увещевает брат Иван.
И Юрий встал – отёчен, пьян.
Поправился холодным квасом.
Присев со вздохом на кровать,
Перекрестился. Сиплым басом
Воскликнул громко: «Умывать!».
Пока в себя приводят князя,
Из норм приличия вылазя,
Главой макая в крепкий жбан,
Расскажем, кто такой Иван.
Еще он юн[12], но норм отцовских,
В уменьях княжеских удал,
Из всех Данилычей Московских
Любовь к земле всерьёз впитал.
Он сызмальства следил за теми,
Кто нёс в обыденной системе
Отцу старанья помогать
В уделе строить благодать.
Есть старшие в семье Ивана:
Брат Саша, Дмитрий, Юрий-князь.
Есть младшие. Но дух и слава,
Как будто жаждали попасть
Не всем, сообразно их сану,
А больше прирасти к Ивану,
Пусть сам не сознавал пока,
Судьбины скорой кувырка.
Но всё он видит, всё заметит,
Кто сеет рожь, пшеницу жнёт,
Кого отправить на рассвете
Для разноплановых работ.
Коней ковать – подковы ста́ры,
Готовить к осени амбары,
Дружине дать в дорогу снедь.
Все до распутицы успеть.
Но пусть Ивана роль достойна,
Все ж Юрий нынче наш герой,
И в цепь событья встанут стройно,
Тропой петляя вековой.
Лишь скажем для интриги пущей,
Что в недалеком уж грядущем,
В его стремленье за мечтой
Зовут Ивана Калитой[13]!
4
В сиянье бро́ни[14] золочённой,
Гарцует Юрий на коне.
Крестом и древнею иконой
Благословлён. С ним наравне
Из града братья выезжали,
Хвалясь сияньем русской стали
В игривых солнечных лучах
На крепких кряжистых конях.
Комонных[15] ход неторопливый,
Пешцо́в[16] пределы не видны,
Живые с присвистом мотивы,
Обозы на́добью полны.
Похода цель бойцам понятна,
Забрать родное безвозвратно.
Ведет Московский Юрий рать
Можайск к уделу примышлять.
Во времена раздрая, свары,
Когда повздорили свои,
Любая встреча ратью ярой
Стать может, жизнь перекроив.
Но здесь не будет битвы страшной,
Не бьют Можайск, не топчут пашню,
Покой людской не возмутят,
Не грабят град, не жгут посад.
Полки, приблизившись ко граду,
Открытых врат узрели пасть.
Из них священство вышло кряду
Всем клиром, истово молясь.
Признав московское начало,
Засада[17] ратиться не стала –
От жертв возможных городясь,
В полон пошел можайский князь.
Наказ Данила исполняя,
Не пал ни конь, ни человек.
Без дозволения Сарая
Можайск с Москвой теперь навек.
5
Во злато роща приодета.
Убрали пышные хлеба.
Смурна́я хмарь сменяет лето.
На гу́мнах с песней молотьба.
Пока дожди не зачастили,
Пока стезя в пушистой пыли,
Распутья зыбени страшась,
С Орды спешит великий князь.
Он шел с сарайскими послами,
Нес ярлыки на княжий съезд.
В Переяславле ожидали
Андрея поезда приезд.
Бог весть, что там Орда решила,
Какого Рока ждать посыла,
Князь Юрий к худшему готов,
Скопивши в городе бойцов.
Собрались дети Даниила,
Боясь, что бой неотвратим,
Тверской Михайло, но кормила
Держал митрополит Максим,
Святитель Киевский и Русский
Перетерпев пути нагрузки,
Что тоже волею небес
В Переяславль пришёл на съезд.
По чину во главу застолья
Садится чопорно Андрей.
Внешне благой, но исподлобья
Косится на младых князей.
По две руки Орды посланцы,
В закатном зареве багрянца
Чванливо пьют, хамят, бузят,
Глодая кости жеребят.
Поодаль чуть, по двум сторонкам,
Данилычи расселись в ряд.
Степенный разговор негромкий,
Достойно, медленно едят.
Без бро́ней – так велят устои,
Но и без них видать, что вои[18]
Сейчас за пиршества столом,
Едины думой вчетвером[19].
Не объедаясь, не пьянея,
В седатой мудрости любим,
Как раз насупротив Андрея,
Воссел митрополит Максим.
По шуйце[20], рядом со владыкой,
Удельный князь Твери Великой –
Михайло Ярослава сын
Съезд взглядом обводил незлым.
Пришел момент знакомства ради
Михайлов образ воссоздать,
Чтоб на Тверского князя глядя,
Руси ожившей вспомнить знать.
Он Александру[21] был племянник,
Андрею стрыйчич[22]. Многогранник
Родства его надёжно вёл
В наследники на велий[23] стол.
Михайло княжествовал ладно,
Окрепла, процветала Тверь.
И пусть на воле ига пятна,
Но люди верили – потерь
Побольше было б от Сарая,
Коль правил князь не уступая.
Любим Михайло, но к беде
Тверской опаздывал везде.
Взять хоть Дюде́невы нападки[24].
Пока свирепствовал монгол,
Михайло размышлял с оглядкой –
Дюдень пожёг Русь и ушел.
Пошёл великий князь на шведов,
Михайло в помощь, сна не ведав,
Ландскро́ну-крепость воевать,
Но без него свершилась рать[25].
Он словно припозднился в главном –
Родился в беспокойный век.
В установленье стародавнем
Судьбину видел, но разбег
Те побужденья набирали,
Чтоб Русь крепить по вертикали,
Иначе может князя власть
С подгнившей лествицы[26] упасть.
Теперь, собравшись в Переславле,
Руси встревоженная знать
Ждёт как сейчас вопрос поставлен,
И прошлым сборищам под стать[27]
Не обратится ль толчеёю
И потасовкою большою.
Под недоверие окрест
Переяславский начат съезд.
И в этот раз ненужной сечи,
Смогли счастливо избежать,
Спасая жизни человечьи,
Воды рудой[28] не тронуть гладь.
Андрей не стребовал размены,
На все Даниловы уделы,
Хоть отступать и не привык,
Привез для Юрия ярлык[29].
Никто не знал, что только год
Всех отделяет от невзгод.
Вызов
День шел за днём. Часы покоя
Сменялись временем труда.
Данилычи притихли строя,
Да пировали иногда.
Но вот в Москву молва примчалась,
Угас Андрей[30], не видя старость,
На стол владимирский решил
Воссесть сородич – Михаил.
В уделах тихо возроптали.
Покуда тризна в Городце,
Всплакнув для вида в ритуале,
Бояре в вечной хитрице,
Считая, что в подлунном мире,
Чем ближе князь, мошна тем шире,
Ища заступника, теперь
С столицы выехали в Тверь.
Акинф из них старшой боярин[31].
Немолод, злобен и спесив,
Серебролюбен и коварен,
Других приятелей сманив,
Решил, что Тверь ярлык получит,
И перед ним тот самый случай,
Когда, хоть возрастом и стар,
Проби́л час получать хабар.
Тому б и быть так, но похоже,
Судьбу рисуя, Небеса
Решили, что для русской дрожи
Уходит время. Начался
Этап глубоких изменений,
Когда за холодом весенний
Идёт разгон: на власть решась,
Оспорил стол Московский князь!
Откуда у Москвы есть право,
Если же лествицы канон,
Диктует прямо, безвозбранно,
Что стол за Тверью, и лишён
Другой надежды, бед не клича,
Древнейший нарушать обычай?
Имел возможность Даниил,
Но, к сожаленью, не дожил.
Отцовских Юрий прав запросит!
Пусть хан решит кому отдать
Ярлык, и пусть почи́ет в бозе
Закон отживший. Вдругорядь
Свои изобретут догматы –
Обноски хворями чреваты.
Знать устарели, не нужны
Умы днепровской старины[32].
Нет толка в замысле без дела,
И вот решенью в аккурат,
Волненья растравив умело,
По всей Руси гонцы летят!
К одним с добром, к другим построже.
Орды подкуплены вельможи
Мешками с русским серебром,
Чтоб Юрью помогли тайком.
Все города Руси вскипели[33]!
Одни за Тверь, кто за Москву,
И в каждом значимом уделе
Различно приняли молву.
Одни хотели, как в гробнице,
За лествицей трясясь укрыться.
Другие жаждали взамен
Для русских княжеств перемен.
Князья, как требовал Раздрай,
На суд отправились в Сарай.
Акинфово побоище
В Орду Михайло едет первым,
Боярам передав наказ,
Чтоб Юрья путь в Сарай был прерван,
Напасть тайком, чтобы увяз,
Надежно скованный борьбою
С засадами под Костромою.
Но угадав беды эскиз,
Вперёд отправлен брат Борис.
После спокойного этапа
Бесчестья сшибки начались,
Бесславно, грубо, криволапо
Пленён доверчивый Борис.
Дружину перебили люто,
В Тверь пленника свезя, покуда
Сам Юрий, словно невзначай,
Другим путём ушёл в Сарай[34].
1
Иван, оставшись за старшого,
Любимым делом занят был -
Отвлекшись съездом ненамного,
Вернулся снова к тем, кто мил:
К мехам усохлым, что нежданно
Увёз старшой подручным хана.
К амбарам, что должны питать
Москвы родной и чернь, и знать.
В такой серьёзной суматохе,
Всё просчитав, устав вконец,
Уверился – дела неплохи,
Но тут к нему влетел гонец.
Пока князья на суд отбы́ли,
Тверские по подмёрзшей пыли
Не останавливаясь шли,
Переяславской взять земли.
Полков не счесть. Земля остыла.
Акинф ведёт, забывши стыд,
Чтоб град забрать под Михаила,
Пока в Москве юнец сидит[35].
Но возраст смётке не помеха.
Дружине клич – всем быть в доспехах,
Ближайшим воям ехать враз,
Остатним ратям ждать приказ.
2
Чуть свет Иван в Переяславле.
К Москве с доверьем местный люд,
Сряжают город к страшной травле,
Не подготовишься – сомнут.
Усилить брёвнами ворота,
Как план защиты проработан
Проверить, ведь любую пядь
К осаде нужно укреплять.
Под молодым снежком игривым
В застывший Клещина простор
Ручьёв замёрзшие извивы
Вцепились, только до сих пор
Не устоялся лёд надёжный.
Иван подумал осторожно:
«Сюда бы немца – дурака,
Что прежде дед макнул слегка...».
Со стен, заботой увлечённый,
Узрел – не весь закончен труд.
Вдруг видит тёмные колоны,
Акинфовы войска идут,
Взметая снег с дорог плутавших.
Не в радость воинам вояж их,
Но так распорядился князь,
А значит – в бой, костьми ложась.
Тверских-то сил до небосклона,
Переяславль в осаду взят.
В Москве стовёрстно, отдалённо
Полки стоят, и если в град
Пришлёт гонца, то всею силой,
Что зло Акинфа разъярило,
Всей мощью воев, всей Москвой
Ответят на набег тверской.
Но обложили город крепко,
На каждой тропке стерегут.
Тверда враждебных звеньев сцепка,
Пытаться лезть – напрасный труд,
И сквозь осаду не пробиться.
Ни человек, ни конь, ни птица
Не могут войск преодолеть.
А в городе кончалась снедь.
Как свечи вспыхивали крыши
От стрел горящих тут и там.
Тушили. Но другие, ближе,
Взгорались. Тихо по церквам,
Упав пред ликами святыми,
В лампадок и лучинок дыме,
Народ молился, сбившись в клеть,
О том, чтоб всем не погореть.
Нельзя ждать милость от Бога,
Не предприняв геройских дел.
Иван, созвав дружину, строго
Бойцам прибли́женным велел –
Двум сотням, смелым поневоле,
Отвлечь врага, отдавшись доле:
«Гонцов в Москву! Акинфа рать,
Собрав отряд, атаковать!».
Все вои двинулись к воротам.
Героев на Руси не счесть!
Но с риском в бой пойти налётом
Немногим даровалась честь.
Нытьём ворот покой встревожен,
Мечи летят из крепких ножен,
На братьев ближних из Твери
Комонным приступом пошли.
Ударив каплей в море силы,
Гонцов отправили в Москву.
Успеха перспективы хилы,
Когда сквозь битву, наяву,
Как в страшном сне, не зная местность,
Ползут посланцы в неизвестность
Разнонаправлено, поврозь,
Лишь уповая на авось.
Дойдут или нет? Да кто ж их знает!
Иван предпринял всё, что мог.
Отряд тем часом погибает.
В гортани затаив комок,
Сквозь пелену от слёз мятежных
Смотрел как тонут, словно в стрежнях,
Во тьме врагов, и снег пунцов
От крови славных храбрецов.
Рукой махнул – дружина на́конь.
Нет мочи княжичу терпеть.
Рванули с места! Хро́мый дьякон,
Услышав как повыла плеть,
Во брони с большего рамена,
Хоть и налёг самозабвенно,
У врат замешкался с замком.
Успел открыть. Упал ничком...
Дружина кинулась на пришлых,
Иван отряда во главе.
Сценарий боя не измышлен,
Надсад, лицом побагровев,
В сраженье мчатся наудачу:
Отвлечь, отбить, решить задачу.
Мечей увидев сотни бритв,
Акинф опешил отступив.
Попятились ряды тверские,
Внезапностью порядок смят,
Булат привнёс перипетии,
Спасая доблестный отряд.
Хоть и прореженный изрядно,
Со скоростью невероятной
Отряд, неравный уж двумстам,
В галоп пустился к ворота́м.
Ивана гридь[36], закрывши с тыла,
Обрушив на злотворцев гнев,
Уставших воев пропустила,
В ворота следом залетев.
Кто без коней, не так поспешен,
Последний забегает пешим.
Запором звякнул хромый дьяк,
Вздохнув свободно, сел, обмяк.
Спасли друзей! Спасли героев!
Дружину чаркой удостоив,
Иван к бойцам, хвалить за смелость…
Осада ж никуда не делась.
3
Враги. Осада. Злые битвы.
А кто является врагом?
Те, кто с тобой един молитвой,
Но в бойню грешную влеком?
Кто сам, жену в Москве сыскавши,
Дочь замуж на Москву отдавший?
Его ведёт, ища нажив,
Забывший срам и честь Акинф.
И час от ча́са, день от ночи,
Заполоняя всё окрест,
Переяславским смерти хочет,
Прикрыв для снеди в город въезд.
Границы жизни-смерти тонки,
И люди, словно шестерёнки,
Познавши бытие едва,
Судьбины крутят жернова...
Москва ж молчит. Москвы не слышно,
И каждый божий день осад
Бессилием грозит, и хищно
На княжича войска глядят:
«Стоять - слабеть! А есть ли польза
На стенах под осадой ползать?
Ведь если помощь не придёт,
Пошто мечтой кормить народ?».
Иван на ближних смотрит строго:
«Дружина в сущности права -
Не удалась гонцам дорога,
Похоже промолчит Москва».
И с каждым днём всё меньше силы,
Всё меньше воеводы милы:
«Коль голод свалит на кровать,
Не лучше ль в битве погибать?
В чём смысл пасть в голодном граде,
Ослабнув в косности осад?».
Иван коня по гриве гладит,
Глаза решимостью блестят.
Дружина всколыхнулась с края,
Приказ безгласный понимая.
Чтоб в битве ярой честь постичь,
По Переславлю брошен клич!
Все, чья рука покуда держит
Свой меч, кто мог поднять копьё,
Смертельных не боясь издержек,
Пришёл, чтоб защищать своё:
Юнец, что мать не отпускала,
Старик, с трудом неся зерцала[37],
В чрезмерной брони хромый дьяк –
Гремят мечами натощак!
Иван сигнал даёт к атаке.
В молчанье погрузилась рать.
В братоубийственном во мраке
Недолго смерти лютой ждать...
Ворота сходу распахнули,
Стремглав, в безжалостном разгуле,
На злополучных из Твери
В атаку смертную пошли!
Акинф готовился к нападкам,
Ивана смелых ждав атак,
Осаду выстроил порядком...
Отчаянья не ждал никак.
А тут из всех ворот детинца[38],
Готовы в небо возноситься
Бойцы, как будто в Рай спешат,
Врубились в полчища осад!
Тверские, отступая, бились,
В кашицу превращая наст,
Обмякший берег снова илист,
Лёд слишком тонок, выдь - придаст.
Тогда Акинф приказ озвучил,
Чтоб силам всем под этот случай,
Атаковав Ивана гридь,
Переяславцев раздавить.
Пришел тот час, какого ждали…
Переяславля видя рать,
Там в глубине небесной дали,
Ворота стали открывать.
Но... у Небес, что Русью чтимы,
Дороги неисповедимы –
Явив всем, что еще жива,
Из леса хлынула Москва!
Из чащи вылетало войско
Живым потоком, как стрелой,
Не отдохнув, в набег геройский,
Подмёрзшим полем, по прямой
Несутся в облаках дыханья,
Звучит коней уставших ржанье,
Земли касаются едва,
Стремятся в бой: «Москва! Москва-а-а!».
Мчит в бой комонная дружина.
Боярин возглавляет ряд.
На тех, кто поступил бесчинно,
Вниз копья, сабли ввысь летят.
Звон-лязг металлом об металл,
Шеломы в стружку. Час настал!
Но час не тот, что в скорбь одет,
А тот, что жалует побед.
Рубились клиньями друг к другу
Москва и Переславля рать.
Акинф опешил, и с испугу
Засаду бросил умирать.
Кровавый бой, резня и свалка,
И хоть людей безумно жалко,
Без толку сгинул и забыт
Отряд под сонмищем копыт.
Иван в поту. Вторую лошадь
Меняет за недолгий бой.
Дружина рядом, в щепки крошат
Врага по грудь в крови людской.
Сдаётся Тверь, не хочет биться,
Акинф лишь, старая лисица,
Не уступал – безумен, яр,
На пришлых бросился бояр.
Старшой московский сам увечен,
В весь рост поднялся в стременах,
Отбив удар, расправил плечи,
И саблей наискось вразмах,
Со свистом воздух разрезая,
Рассвирепев на негодяя,
Собрав в удар остатки сил,
Акинфу голову срубил!
Вмиг прекратили злую сечу,
Тверские бросили мечи.
Иван к бойцам скакал навстречу,
В объятья верных заключить.
Устал, в крови, но рад победе.
Старшой к нему радушно едет,
Копьём, являя ярый нрав,
Акинфа голову подняв.
Иван отдёрнулся брезгливо,
Косясь на мглу застывших глаз.
Вот тот, кого вела нажива,
Кто прямо, подло, напоказ
Так возжелал убить Ивана,
Что сам, скорежившись жеманно,
В посмертной горести разбух,
Став обиталищем для мух[39].
Пусть и гадливенько чуток,
Усвоил княжич свой урок.
Международная панорама
Пока Данилыч после боя,
В светлице спит, устав от бед,
Пока князья в Сарае спорят,
Поверхностно осмотрим свет.
Внизу Переяславль оставим,
Взлетим над жутким полем брани,
Земную сферу провернём:
Что видно за Руси плетнём?
Французы «папу» в Авиньоне,
Решив, что давний Рим ослаб,
Пленили, и в своём резоне
Травили предыдущих «пап»[40].
Подбив опушку горностаем,
В крови Шотландию купая,
Тройной английский леопард
От вкуса горской крови рад[41].
Грызёт, не делая им чести,
Почти уж шесть веков подряд
(И впереди еще лет двести[42]),
Испанцев мавров халифат.
Южней, не чувствуя провала,
Страна ромеев догнивала.
У Византии быт непрост,
Проспали оттоманов рост.
На княжества разбита Польша.
В раздрае малых городов,
Её монгол топтал не больше,
Чем Русь, и был не так суров
К ней перст судьбы, храня живою,
С необъяснимой щедротою.
Свою с Ордой похерив рать[43],
Калека стала оживать.
Ещё Литва вздыхает тяжко,
Осколки Западной Руси,
Ее еще секут, бродяжку,
К несчастью, из последних сил.
Литва и Польша с виду бренны,
Две беспринципные гиены
Еще друг друга не грызут,
Державный замышляя блуд.
В танцовщицах различных видов
В Орде по-прежнему Тохта́[44]
Занят убийством чингизидов,
Средь пьяных дел и визг хлыста.
Уже немолодой, и ныне
Пора подумать и о сыне[45].
К нему, расчета не тая,
На суд поехали князья.
Есть место радости и фальши
И в жизни русских городов.
Мы к ним ещё вернёмся дальше,
Но очень важно пару слов
Уже сейчас, поодиночке,
Сказать о двух важнейших точках:
Про древний новгородский путь
И Нижний Град упомянуть.
Пришедших с миром издалече,
Отправил прочь послов Твери
Ильменьский Новгород на вече,
Желающих уговорить,
Во граде, не устроив рати,
Михайлу на столе признать, и
Мол, как решится всё окрест[46],
Тогда и поцелуем крест[47].
А в Нижнем бунты учинили.
Узнав, что умер князь Андрей,
Его бояр, вздымая вилы,
Решили с града гнать взашей.
Но те осмелились перечить,
Тогда народ, сойдясь на вече,
Крича, что старый князь не мил,
Выпровождаемых побил[48].
Ханский суд
1
Тохта с последней нашей встречи[49],
Заматерел и осмелел.
Ногай[50] Сараю не перечил –
Лишь хан теперь властитель дел.
Обрюзг, состарился, расползся,
Лоснится жир на круглом торсе.
Бояр московских и тверских
Он встретил как рабов своих.
Князей послушал и с ленцою
Кивком отправил отдыхать:
«Потом решу!». Князья ж рысцою,
Как будто челядь, а не знать,
Из юрты быстро удалились,
И... подкуп начал путь извилист:
Летели соболь, серебро,
Лишь бы с решеньем повезло.
И к хану в юрту устремила
Советчиков продажных рать.
За Юрья, кто за Михаила,
Тохту пустились подстрекать.
Хан видел множество усилий,
Что Тверь с Москвой мошны раскрыли.
Тогда Тохта промолвил злясь:
«Кто большей выход[51] даст, тот князь!».
Почуял Юрий праздник скорый,
В сравненье с Тверью он богат.
В Москве, закрыв вместилищ створы,
Не зря старался младший брат,
Не зря использовалась сила,
Так что достаточно скопила,
И вволю Юрью наскребла
Орды на подкуп серебра.
И побежал бы князь московский,
Не мысля, как досель привык,
Спесиво, на интригу ловкий,
Чтоб только выкупить ярлык.
Но только ближние бояре,
Кому годами опыт дарен,
И от себя, и от земли
Склонившись просьбу донесли.
«Послушай, княже, не серчая.
Негоже приумножить дань,
Небезгранична боль людская,
И так невмочь, ты только глянь,
Вздыхает Русь от пресса дани,
И если жом ещё прибавим,
Погибнем, если вдругорядь
На выход негде будет взять».
Князь недовольно сдвинул брови,
Хотел вспылить и гнать взашей,
Привычно громко сквернословя,
Чтоб повалились со скамей,
Но... тяжело вздохнув, умолкнул.
От глупой ярости – что толку?
В глаза взглянул и лишь спросил
Остыв: «А что там Михаил?».
«Тверской князь вовсе не безумен», -
Бояре отвечали враз, -
«И мудрый с ним тверской игумен,
Что Русь печали не предаст.
Не может Тверь стола за-ради,
Людей обречь на смерть во гладе.
Оставьте дань, как есть сейчас».
Да-а… князя разговор потряс.
Вдруг понял, за любимой властью,
Что от отца пришла сама,
Людские судьбы. Он лишь частью,
Как ни набиты закрома,
Земли великой был и будет,
А важен всяк в крещённом люде,
Тому, кто смотрит с небеси
В раздолье Золотой Руси.
2
У хана в юрте суд вершится.
Московский через толмача
Доносит: «Русская землица
Даст ту же дань». Тохта ворча,
Взгляд перевёл на Михаила.
Не тех надежд душа таила,
Чтоб эти аматёры бань,
Ему давали ту же дань.
Тверской князь, лоб перекрестивши,
Туша́ в душе стыдливый пыл,
Ища опоры в Воле Высшей,
Все ж выход больший предложил!
От гнева Юрий стал пунцовым,
Хотел и кулаком, и словом
Задеть Михайлу, но сумел
Смолчать для пользы новых дел.
Стал Михаил, склонившись наземь,
Владимирским великим князем.
3
Зимы морозной день недолог
Тем краше миллионы искр,
Что солнца неунывный всполох
В снегах рисует. Резв, быстр
Под Михаилом конь породный,
Но похваляться всенародно
Не час, возник во злате врат
Владимир – дивный стольный град.
Уселся князь в возок богатый.
Шестёрка мощных жеребцов
Рванула с места. Вои-хваты
Сторо́жей рядом – вид пунцов
От скачки быстрой, гонки вольной,
От встречи громкой, колокольной.
От толп, что шли на снега гладь,
Чтоб поезд пышный увидать.
Вокняжил в кафедральном храме[52].
Митрополит всея Руси
Под образами, что верхами
Очами жгут, провозгласил
Великим князем Михаила,
Хвала венчанье завершила
Под праздничный церковный хор –
Старый Максим в обрядах спор.
А дальше пир, веселье миром,
Князь словно рад, но наяву,
Отмстить мечтая, Михаилом
Полки сбираются в Москву -
Сменив на сечу позолоты,
За смерть Акинфа свести счёты.
Едва закончили кутёж,
Князь вывел рати. Невтерпёж.
Бросок к Москве излишне спешен.
Уж не сверкает снег. Вразброс
Под конским строем перемешан
С грязищей липкою навоз.
И Солнце, выказав немилость,
Под мутной пеленою скрылось.
Нет удали, наоборот,
Бойцов досадует поход.
В пути пополнив толпы вдовьи –
И грех не грех, когда упрям –
Добавив к снежной грязи крови,
К желанным подошли холмам.
Но на задиру стрел колючих
Московский Кремль отправил тучи[53],
Людей побили с двух сторон,
Но штурм никчёмный отражён.
Великих битв в былом немало,
Геройство русских сыновей
Не раз Отечество спасало…
Но мало было войн глупей:
Князья о чём-то сговорились,
Мир заключили столь развилист,
Что каждый, чуя свой посыл,
Остался с тем, с чем раньше был[54].
Митрополит
1
Недолго тянется затишье
В минуты мира под Ордой.
Вершились и с земли, и свыше
Дела на стороне родной.
Год не прошел, такая жалость,
Известье горькое примчалось,
Что хворью мучился, засим
Почил митрополит Максим[55].
Чтоб разобраться в происшедшем,
Рассмотрим дальнюю Волынь –
Край до монгола сытый, цветший
В обилье истинных святынь.
Там пережил разор ордынский
Свой град Владимир, но Волынский,
И княжил, не мину́в вдовства,
Там тоже Юрий, но сын Льва[56].
Тверскому князю был роднёю,
Повенчанный с сестрой его.
Княгиня стежкою земною
Недолга шла, и оттого
Волынский Юрий овдовевши,
Печаль и горе претерпевший,
Привёл себе любовь извне –
Женат на ляшеской княжне.
С женой приехали прелаты,
Иезуитов полон двор,
А Юрий Львович, жизнью мятый,
Не так на каверзы хитёр.
«Нужны свои митрополиты», -
Ловчили с ним иезуиты,
Шептали, к подлости клоня:
«Тебе Залесье не родня!».
План очень прост: в единстве сила,
Раздрай же слабостью чреват.
Им не удастся Михаила
В латинский заманить обряд.
Волынский ж князь уже не молод,
Литвы набегами поколот,
И до недавешних времён
В войсках и средствах был стеснён.
Сначала ломка метрополий,
А следом унии[57] обман.
Изгна́нец римский рад, доволен,
Что всунулся куда незван.
В барыш латинскому амвону
Всю Русь зацапает Червонну[58][59],
Земель чтоб русских благодать
В закатной пасти прожевать.
Смущался князь. Никто не ведал,
О чём молил по вечерам,
Но рано праздновать победу,
Хотящим рвать Русь пополам.
Вопрос, без всяческой опаски,
Рассудит патриарх царьградский.
Пока ж Земля из разных врат
Шлёт двух соперников в Царьград.
Один, Геронтий, от Михайлы.
Волынский ж князь избрал Петра,
Не посвятив в шальные тайны,
Игумена монастыря,
Радел в котором брат о брате
На берегу речушки Ра́те[60],
Иконника, что в меру сил
Всю землю русскую любил.
2
Когда примыслили Коломну[61],
Еще с Даниловых времён,
Под стражей ти́хонько и скромно
Рязанский князь в Москве пленён[62].
Он был в чести, имел прислугу,
В неволе, но и не поруган,
Жил без нападок и горнил,
И мир с Москвой не заключил.
Московский Юрий был испуган,
Всё, что хотелось – не сбылось,
Везде провалы, везде ругань...
Не зреют лавры на авось.
Пока в Орде с тверскими травля,
Чуть не лишился Переславля,
Отцом примышленную пядь –
Коломну можно потерять.
Вопрос решать пора серьёзно,
Не время для тягучий прей,
И думою точимый грозной,
Князь Юрий становился злей:
Старик упрямый, как девица,
Надо скорей договориться,
А нет, так гладом иль клинком
Заставить уступить силком.
И брошен старый князь в темницу,
Лишен еды, но не поник.
Сторожа пакостно глумится,
Но всё терпел, молясь, старик.
И Юрий, в гневе безобразя,
Велел убить седого князя[63]!
Игру с Коломной на кону
Осилил па́губой в плену.
Москва на миг оцепенела!
В испуге отвратились все
От князя своего удела,
И даже в ближней полосе
От ужаса, что брат наделал,
Противясь бедствию всецело,
Братья́, порвав семейства швы,
Во Тверь уехали с Москвы.
Не все! Лишь Александр – старший,
И с ним Борис[64]. Иван в Москве,
Не глядя, что донельзя павший
Их князь, ославленный в молве,
Своих грехов признать не хочет,
На брань дальнейшую заточен.
Кому ж, путь брат не прав стократ,
Оставит он любимый град?
3
Желая власти укрепленье,
Про Нижний вспомнил Михаил.
Тот град, где вечевым решеньем
Бояр побили. Грозно мстил
Великий князь свободным людям,
Прекрасный город опаскудя[65].
Бояр, холопов и купцов
Хлестала кровь. Тверской суров.
Неясно по какой причине,
Противореча естеству,
Князь после бойни в Нижнем двинет
Второю ратью на Москву.
И снова бой непостижимый,
И снова кровь не держат жилы.
Убитых тьма, сожжён посад,
Но снова град Москва не взят[66].
Возможно этой глупой схватки
Нам было б помнить ни к чему,
Если бы там, донельзя шаткий,
Мир не продолжил кутерьму.
В тверских войсках с желаньем бранным
Два брата Юрия с Иваном,
Призрев семьи родную связь,
На битву вышли не боясь.
Но под Москвой, смывая скверность,
Непрошенным пришёл недуг,
В расплату может за неверность,
Брат Александр умер вдруг[67].
У бед своя бедовья сила,
Несчастье родичей сплотило,
И Юрьем в церкви, у икон,
Борис вернувшийся прощён.
4
Клокочет море, хлещет ливень,
Ладья в отрепьях парусов.
С природой бой бесперспективен,
И с треском небо распоров,
Гореньем вышним бьёт из Рая,
В ущелье волн ладью сжимая,
Являя нам из века в век,
Как жалок в мире человек.
Взывает к небу беспрестанно
Геронтий – ставленник Твери,
В осаде жутких волн-титанов,
Изнеможённый изнутри,
Не может он достичь Царьграда,
Как-будто жуткая преграда
Пред ним встаёт как камень хлад,
А Пётр уже вошёл в Царьград.
Но не погиб тверской игумен,
Судьбины перст отвёл беду,
Ход Провидения разумен –
Геронтий, с целью наряду,
С собою из Руси моле́нных
Вещей имел первостепенных:
Митрополичий жезл, и с ним
Крест, что ипользовал Максим.
Еще ему давала силы
Икона чу́дной красоты.
Её Максиму подарили
Монахи ратские[68] – чисты
Их мысли, вера неприкрыта,
И одарив митрополита,
Рекли, ступая со двора,
Что чудо авторства Петра[69].
И вот Царьград. В соцветье храмов,
В цепи́ дворцов, в шипенье волн.
В своем величье разнопланов
Востокозапад. Поражён
Геронтий обликом Царьграда,
Мечтав его увидеть смлада,
И безгранично счастлив гость,
Когда желание сбылось.
Но близкий взгляд контрастом страшен,
Срам разрушений не сокрыть -
Дворец излишеством украшен,
Руины рядом. Тлена нить
Во древнем граде пробежала,
Во мгле трущоб, во свете зала.
Там Тьма, бредущая вослед,
Тихонечко сжирает Свет.
Во многолюдстве обречённых,
Святой, да тут же и пустой...
Подножия колонн злачёных
Чернь оттеняет нищетой!
Но как насущное не комкай,
Царь-птица для Руси орлёнка
На белый свет произвела,
Что позже распрострёт крыла.
Сложна́ дилемма патриарха[70] –
Кого избрать: Геронтий? Пётр?
Внетьё[71] с Волыни иерархом,
Но общерусский пересмотр?
Чтобы по прихоти Волыни
Всю митрополию разбили?
Нельзя предместникам под стать
Ошибок давних повторять[72].
И патриарх решил задачу,
Одобрил выбор басилевс[73],
Раздрай Руси для церкви мрачен,
Пучину б страшную разверз.
Чтоб сохранить, уняв бесчинства,
Для митрополии единство,
Итогом мысль его мудра -
Митрополитом взять Петра.
Служенья сложного начало,
Да не в удел, в дробленье грусть,
Установленье означало,
Что Киевским и на всю Русь!
Уехал в русскую землицу,
За души православных биться,
Добыв к великим чудесам,
Икону, что писал он сам.
Межени́на[74]
1
Весь год в Залесье неудачен:
Безлетье, сушь, неурожай.
Михайло долей озадачен –
Спасти от глада. Угрожай
Ему все армии вселенной,
Не струсил б воли тяжеленой.
А как, хоть трижды ты будь князь,
Стихию бить, что разошлась?
Здесь колосок к земле припавший,
Отнюдь не кованная рать,
Почти не жил, и прелью ставши,
Уже собрался умирать.
Как будто величавый воин,
Стал главной битвы недостоин –
То, что должно кормить, спасать.
Печалит каждой быдни[75] пядь.
Князь над колосьями пригнулся,
Труху истёрши на ладонь.
Слегка подул. Под стуки пульса
Осталось зёрнышко. Трезвонь,
Что нынче хлеб ни жат, ни молот,
Что вскорости нависнет голод
Над всей землёй, митрополит!
Но... Пётр в Киеве сидит.
Велел князь, всё, что только можно
Собрать с полей в амбар под ключ:
«Рогожей застели двухсложной!
Коней, быков зерном навьючь».
Но бык нейдёт, два шага – набок.
Тяжеловоз и тот в припадок
Трясучий пал, в момент одрях
С кровавой пеной на губах.
Во стойлах скот нещадно гибнет,
Пришла беда за каждый тын.
Вселился ужас в княжей гридне –
Слегли все кони у дружин.
Вчера еще жила конюшня,
А уже к вечеру недужно
Взоржали, хворый дав оскал,
И каждый конь наутро пал.
Михайло носится по градам,
Помочь одним, спасти других.
Проблемами вокруг зажатый,
Сражался, чтобы глад притих.
Хлеб прелый кое-как собрали,
Но ясно – надо ждать печали.
И чтоб народ не ел полынь,
Послал за житом на Волынь.
Не отказал Залесью Запад,
Пять цен за это исцарапав.
2
Вздохнул великий князь свободно,
Хоть голод будет не тяжёл.
Уснул в довольстве благородном,
Как все амбары обошёл.
Во сне узрел вид спорких[76] пашен,
А наяву простор окрашен
Закатом рудным как пожар
В лохмотьях черных мрачных хмар.
Упала тьма покровом ночи,
В округе тишь… Лишь тонкий писк
Откуда-то из дальних точек
Приблизился, и уйма брызг
Зардела, словно может высечь
Геенна искр тысячи тысяч.
Мышей бесчисленный кагал
Вкрадясь в амбары, всё пожрал.
Хлеб, что спасли в неурожае,
И что свезли со стороны,
Гурьба пищащая съедает,
И люди жита лишены.
Внутрь просочившись через щели,
Сгубили всё, что захотели.
Злорадством гибельным объят,
Опять расправил крылья глад[77].
Как так?! Веками жили рядом
И мышь, и русский человек.
Вредил грызун, но чтоб до глада,
Такого не было вовек.
Худые из мышей соседи,
Но чтоб совсем зимой без снеди...
Чем князь прогневал Небеса,
Чтоб цикл бедствий начался́?
Напала злая меженина!
Под звезды поднялась цена.
Колонны нищих, как стремнина,
Текли в Залесья города.
Едва идут, еды ни грану,
А тут еще и мор нагрянул[78].
Нет сил о гибнувших всплакнуть,
Устлали мертвецами путь.
Пропали люди, скот, пушнина.
Напала злая меженина…
3
Ох, Киев, где твоё величье?
Где людность древних площадей?
Теперь за жалкою добычей
Сюда шёл тот, кого взашей
С приличных градов изгоняли,
Чтоб здесь, не ведая морали,
С развалин, хоть прибыток мал,
Украсть, что прежде не украл.
Кто защитит? Народ? Дружина?
Почти что обезлюдил град:
Батый, Ногай, Тохта[79] – пустынно...
И гонор Древних игом смят.
Лишь памятью почти былинной
Стоят руины Десятинной[80].
Да Лавру, как не тщится злость,
Святая охраняет кость.
Немного сведений осталось,
Как Киев год прожил с Петром.
Велико сотворил иль малость,
В беде ютился иль добром.
Зато всеместно знаменито
Решение митрополита
Путём предтечи[81], меж дворов,
Покинуть Матерь городов[82].
Но, несмотря на край приезда,
Он не к Волыни держит путь,
Укладу торному заместо,
В Владимир, где от глада мрут.
Пришёл и прекратил несчастья[83],
Молитвой злоключенья застя.
Всесилен праведный глагол:
Мор ослабел, притих, ушёл.
В столице, голодом побитой,
Клир с недоверьем, отчего
Непросто жить митрополиту,
Не каждый чтит за своего.
В подрясник для добра одеты,
Монахи стряпают наветы[84].
Но он смиренно крест свой нёс,
К служенью относясь всерьёз.
Два Новгорода
1
Почил Тохта. В Орде замятня.
Внезапно нужен новый хан.
Запламенела схватка братня,
Всяк страстью к силе обуян.
Вначале выбрали Икса́ра[85],
Но всеобъемлющим пожаром
С Хорезма бросился в набег
Племяш усопшего - Узбек[86].
Он слыл сторонником ислама,
Был молод, смел, жизнелюбив,
Вокруг собрал таких же – знамо,
Ведь сила к силе льнёт. Сплотив
Вокруг себя с владений разных
Бойцов испугу неподвластных,
Даря раздолицу огню,
В Сарае начали резню.
Итоги поняли наутро,
Сарай согнув напополам,
Досталось и дворцам, и юртам,
И беклярбекам, и рабам.
Убит и хан, и фавориты,
Жрецы побиты, чингизиды -
Последних сотни полторы
Ушли в загробные миры[87].
Узбек надёжно сел на троне,
Пройдя в цари сквозь чащу свар,
И пусть брюзгливо давность стонет,
Монголов превратил в татар[88].
Хоть и в кровавой суматохе,
Он смог сменить в Орде эпохи –
Шаманство хан лишил удил,
Магометанство утвердил[89].
2
Все пертурбации Сарая
Конечно важная деталь.
На милость Божью уповая,
Русь затаилась, глядя вдаль,
Туда, где новь взмывает чащей,
Где стон Орды кровоточащей.
Но думы канут в глубь забот,
Как Масленица в дом придёт.
В Москве шалит Четверг Широкий,
Синицей звонкою поёт.
Гуляющих людей потоки
Из Кремника на крепкий лёд
Текут с утра до поздней ночи.
Люд русский, до блинов охочий,
Под яркий солнечный оскал
Подальше зиму посылал.
Под плети свист, как невесомы,
Наездники, взметая снег,
По льду по стёжкам из соломы
Вперегонки бросались в бег.
Клубами пар от морд лошадок,
Весёлый свист успеха сладок,
Победчику, под: «Не балуй!»,
Румяной девки поцелуй!
С холма и взрослые, и дети
Летят на санках с визгом вниз,
Подобно неземной комете.
Тут никому не нужен приз:
Ликует человечья стая,
Лицом от холода пылая,
Лишь гонка, скоростью пьяня,
Да радость от благого дня.
В два фронта, на морозце жилясь,
Насупившись, на лёд реки
Ступили и остановились
На миг кулачные полки,
Застыв толпой перед толпою.
Тулупы – прочь! Рожки завоют!
Вскричав, прищурясь, вразнобой
Рванули в резвый мордобой.
Под солнца радостные брызги
Мелькают чьи-то кулаки,
Плевать, сторонний или близкий,
Законам всяким вопреки
Не надо мыслей, только плюхай
Кого достанешь оплеухой:
Сосед соседа, тестя зять,
Со смехом начал мордовать.
Но всё, хорош! Недолог праздник
Своим-то морды искажать.
Беззлобно проигравших дразнят,
Все ж шуточная, хоть и рать.
А с бережка неторопливо
Уже бабёнки тащат пиво.
Корчага вкруг. Слова крепки.
Усищи в пене. Мужики!
И пусть кровавит нос разбитый,
Под глазом светит синева,
Хохочут для веселья биты,
Помочь увечным наровя:
Из бороды дремучей чащи
Кому-то вынут зуб ходящий,
Другим с живительным тычком
К губе приложат снега ком.
Веселье шумно продолжалось.
Под вечер вспыхнули костры.
Запели песни, в коих жалость
С победой звонкой внутри.
В них о равнинах и о море,
О русском счастье, русском горе,
Коварстве девичьих красот,
И благе, что в грядущем ждёт.
3
Тем часом Юрий-князь активен,
С ему присущей простотой,
В обилие рублей и гривен,
Ивана скопленных рукой,
Отправился с дружиной смелой
В Нижегородские уделы,
Чтоб по московскому пути
И их политику вести.
Там стол свободным оказался,
Недавно умер местный князь[90],
И упустить такого шанса
Не может Юрий. Не таясь,
Без споров, ругани и брани,
Без крови мир всегда желанней,
Чтоб встать у Нижнего кормил,
Он притязанья заявил.
А знать на князя Михаила, Той приснопамятной резнёй,
Обиду злую затаила.
В содружестве своём с Москвой
Защиту видят от Тверского,
Не захотев пути иного,
Узрели способ, как хитро́,
И месть пожать, и серебро.
Ещё раздел в анналы вписан
Руси во имя. Единясь,
Вместо себя на стол Бориса
Возвёл Московский Юрий-князь.
И Нижний тем бескровным действом
Вошёл к Данилычам в семейство.
Осталось выждать действу вслед,
Какой теперь даст Тверь ответ.
Но Михаилу не до брани,
Посол Орды в Твери возник –
Пред новым ханом, как и ране,
Потребно подтвердить ярлык.
Собрался. Бровь гневливо вскинул,
Отдал приказ старшому сыну:
«Беречь братьёв, сестру и мать!
Собрать войска и Нижний взять!».
Отца улыбкой удостоив,
Вихор ребячий сдув со лба,
Сын грозным взглядом старых воев
Обвёл. Хоть внешне и груба
Повадка княжича младого,
Но ясно каждому без слова,
Что будет править он вослед.
Но Дмитрию[91] двенадцать лет[92]!
Взрослели точно раньше дети.
Такие строгие века,
Но нет примера на Планете,
Чтоб малолетняя рука,
Не сберегая кровь густую,
Чураясь опыта вчистую,
Хоть всё спалила бы дотла,
К большой победе привела.
Полки тем часом ожидали,
Чтоб Нижний с боя взять на щит.
Не зная устали, печали,
Безусый княжич к ним спешит.
Но надо, как велит обычай,
Что с обязательством граничит,
Им, прежде чем покажут прыть,
Благословенье получить.
По зимникам пока невскрытым,
Едва за гривой различим,
Ведёт войска к митрополиту
Тверской княжонок. Молодым
Мир видится простым всецело
В сознанье юном, черно-белом,
Но мудрый муж митрополит,
Желанье выслушав, велит:
«Умерьте брань меж городами,
Князей полно, да Русь одна!
Сраженья, начатые вами,
Погубят всех, и имена,
Что от крещенья вам присущи,
Запомнят в времени грядущем,
Как татей, губящих народ,
Как катов, что геенна ждёт!
Запомни, княжич, только вместе
Прославить можете вы Русь.
Единством вы уравновесьте
Орды всесилье. Не смирюсь!
Смертоубийству русским людям
Благословения не будет!
Лукавый битвам этим рад,
Пусть бой «благословляет» ад!».
Опешил княжич. Что за морок?.
Свершался замысел отца.
В его сознанье – Юрий ворог!
Со слов ж седого мудреца,
Выходит, вопреки поверью,
Не прекращалась Русь за Тверью,
А значит, зря отец клянёт,
И все они один народ?
Войска взроптали: «Не допустим
Поход на православный люд,
Без одобренья подвиг грустен,
Ведь близкие друг друга бьют!».
Недели три исход неясен.
Смирился Дмитрий, восвояси
Войска отцовы распустил,
Заставить не имея сил[93].
4
Узнав, что Нижний за Москвою,
Недолго Юрий-князь досуж.
Дорогой крепкой, снеговою,
Не дожидаясь первых луж,
Послов московских вереницу
Шлёт в Новгород договориться:
«Лишь встань на сторону Москвы,
И будут полными мошны!».
А Новгород торговлей знатен,
Ему обильем серебра,
Делиться с кем-то в результате
Придётся. Своего добра
И жаль, но в выборе не немы,
Москва все ж меньшие проблемы
Приносит, сплетням вопреки,
На их тугие кошельки.
В общенье лето пробежало.
Москвы посланники у врат,
Одевшись просто, захудало,
Явились тайно в Новоград.
Их возглавлял лихой и дерзкий
Москвы сторонник Фёдор Ржевский[94].
Купцы, бояре с Тверью рвут,
Дали сигнал, и начат бунт.
Взревел набатом древний город,
На вече колокол зовёт!
Толпой вопящей город вспорот,
Со всех концов[95] спешит народ.
Подобно яростной стихии
Собрались у Святой Софии[96].
Людской бушует океан,
И всяк галдит, кто семо зван.
Вопили звонко заводилы:
«Не надо Тверь! Даешь Москву!», -
Наместников, совсем не милых,
Прогнали, сохранив главу.
Все обнимались, словно ровня,
Но бойню в Нижнем тоже помня,
Предвидя, что Великий князь
Им не простит такую власть.
Пока мальчишка Тверью правит,
Покуда Михаил в Орде
Не получил охульных ябед,
Решили дальше во вражде
Забраться, и ударом ловким,
До Волги бить без остановки,
Вопрос решив наверняка,
На Тверь свои послать войска.
Спокойной мощью сквозь народы
Течёт великая река.
Без бурунов седобородых,
Чиста, задумчива слегка
В брегах лесистых. Тайны бродов,
Глубин, трясин и заворотов
Не знал ни немец, ни монгол,
Никто б спокойно не прошёл.
Но тут свои, всяк пядь известна.
К тверскому броду рать идёт
В тяжёлой брони, полновесна,
Готова к переправе влёт.
Но с берега другого дружно
Полки выходят всеоружно
Тверские, и с седла кренясь,
Всем верховодит юный князь.
Остановили переправу,
Момент решили выжидать.
С наскока не рискнув поплавать,
Чтоб не мочить ни честь, ни стать:
Известно новгородцам смелым,
Кто первым в брод, тому и стрелы.
Стоят, рекой разделены,
Каждый со свойской стороны.
Недели шли. Промчался месяц.
Сорок пять дней стоят войска.
Напрасно грязь прибрежья месят,
Но в бой не шли. Зима близка,
И в ночь, как свойственно природе,
Морозец пошалить заходит.
Тут Новгород, не двинув сил,
Решил, что нынче победил.
Откуда вдруг таким решеньем
Был Новый город озарён?
Бог весть! Но поступью саженьей
Уходят вои до времён.
Под ликование людское
Встречают нового героя:
На стол, хоть в годах маловат,
Посажен Афанасий-брат[97].
Ещё один юнец на сцене.
Но слом эпох – обилье лих,
Что веку ветхому на смену
Придёт в объятьях молодых.
И тихий набожный мальчишка,
Не стал для Новгорода слишком
Незрел, и не щадя главы,
Пусть княжит именем Москвы[98]!
Гордыня
Что иго? Может и не рабство
В текущем помысле свобод.
Князь - властвуй, хан в Сарая - царствуй,
Один над всеми небосвод,
Где в глубине лазурной дали,
Пернатых вольница летает.
И реки мчатся без помех,
И звёзды общие для всех.
Но будь ты князем урождённым,
Захочешь стол – проси ярлык!
И подчиняйся ежедённо,
Иначе смерть, ведь поотвык
От ослушаний хан ордынский,
Навис над Русью исполински,
Покорность ждёт, как от рабов,
За ослушанье бить готов.
И в каждом поле, в каждом стоге,
На грядке репы яровой
Есть доля хана мерок строгих.
Неважно, как прожить зимой
Простому смерду без запасов,
Хоть дёготь на кору намазав.
А недодашь, припрячешь в кладь,
Орда примчится убивать.
Да что там смерды, им привычно,
Не хан, так князь своё возьмёт,
Уж если пост митрополичий
Не утвердить Орде в обход.
Не только ветхий грек владыка,
Еще Сарай склони поди-ка.
И так уже десятки лет.
Так рабство иго или нет?
Но судьбоносных изменений
Был начат век. Тохта ушёл,
Узбек с энергией весенней
Петра легко взвёл на престол.
С великой честью, не сердито,
Вручил ярлык митрополиту[99].
Полмира прошагал почти,
Чтоб все законы соблюсти.
1
Доволен Юрий, всё удачно
Сложилось. Рад что было сил,
Ведь изворотом многозначным
Хоть чуть, но лоскутков пришил.
А дальше больше – дайте воли,
Такую Родину построим...
Но радости не длиться век,
Весной[100] в Орду зовёт Узбек.
На младших братьев, без боязни,
Оставил Юрий города.
В Москве Иван, тому лишь праздник
Корпеть старательно всегда.
Борис на Нижнем. Афанасий,
В своей невольной ипостаси,
Возглавил Новгород молясь,
Юный залог, с Москвою связь.
Пока в Орду лениво катит
Князь Юрий – а куда спешить? –
Тверской, прознавши об утрате,
Обратно мчится во всю прыть.
Да не один – в союзе свойском
С послами и татарским войском,
Чтоб с силой этой, без стыда,
Карать родные города.
Неглуп Михайло, понимает,
Ярлык Узбека не на век.
В хитросплетениях Сарая
Потонешь: если хан не сверг,
Ярлык и меч летят по ходу.
И как весеннюю погоду,
Ты предсказать ещё сумей
Итог изменчивых идей.
Влетел во Тверь. Гонцов в уделы!
Полки сбирать со всех Низов.
Решения быстры́, но зрелы,
Во мщенье Михаил толков.
Молниеносно занят Нижний,
Борис бежал с дружиной ближней.
Иван, по Нижнему скорбя,
Приют дал брату у себя.
2
Не сложат мудрые кали́ки[101]
Былин про жёсткость тех времён...
И следом Новгород Великий
По планам должен быть казнён.
Но чтоб не действовать натужно,
Торжок забрать сначала нужно.
Михайло сам возглавил рать,
Чтобы строптивых наказать.
Проведал юный Афанасий,
Что Тверь идёт занять Торжок.
Без непотребных разногласий
Собрали сил отборных полк.
Со всех концов[102] отменных воев,
На битву зимнюю[103] настроив,
Отдали Афанасью в рать,
Чтобы Торжок оборонять.
Лишь разместились на постое,
Князь сообщенье получил,
Узрели войско головное –
Подходит с ратью Михаил.
В Торжке сидеть – не видеть сечу.
Князь вывел Новгород навстречу,
И чая доблестный разгул,
Полков порядки развернул.
Чего страшиться с таким войском
Двужильных воев, воевод?
И Афанасия по-свойски
Князь Фёдор за плечо берёт:
«Не бойся, княже, наша сила,
Кого б угодно победила».
Самонадеянно дерзки
На поле двинулись полки.
Стоят в надежде, что Михайло,
Увидев новгородцев стать,
Раздумает, и тихо, тайно
Уйдёт, не мысля погибать.
Куда им, возле бродов битым,
Да против воинской элиты?
Но Тверь пришла, измене мстив,
Спокойно встала супротив.
Немало их, и всё подходят.
А сколько спрятано засад?
Нерв у Данилыча на взводе,
Но Ржевский с прочими твердят:
«Ну что ты смотришь, князь, уныло?
Не бойся битвы! Недруг хилый
При первом приступе на них
Отскочит до границ Тверских».
Глазам или ушам не верить?
Но, будь что будет, войско ждёт.
В своей излюбленной манере,
Комонным приступом, вперёд
Мчит Новгород, орлов крылатей,
Но пиками взъершились рати,
И гибнет, брони распоров,
На копьях первый ряд бойцов.
Отхлынув, мало отдышавшись,
Второй волной пошли в налёт,
И снова сотни глупо павших,
На копьях смерть гобину[104] жнёт.
Но тут тверские вои сами
С чека́нами[105] да топорами,
Из-под щитов, в стальную рать
Врубились, чтобы убивать.
Разя коней, сбивают наземь
Высокомерных седоков,
В кроваво-снежной, липкой грязи,
Свалившихся перемолов.
Не может пеший против конных?
Так справа тысячи комонных
Засад, невидимых сперва,
А слева лавой татарва
Заходит длинным полукругом,
Пуская тучу грозных стрел
Из луков на ходу упругих.
Немного кто уйти успел…
Что тут сказать?.. «Бысть сеча злая»[106].
В которой кровью истекая,
Отборный новгородский полк,
Почти что весь навек умолк[107].
Князья лишь с горсткой новгородцев
От поражения бегут.
Влетели в заходящем солнце
За стены приильменьских смут,
Где грозной вестью о разгроме,
О том, что полк отборный помер,
Смутили, дав себя на суд.
На вече слёзы злые льют.
3
Михайло, празднуя победу,
Гонцов отправил к беглецам:
«Князей отдать, иначе еду –
Всем за предательство воздам».
Нет сил сражаться новгородцам,
Но и за князя сердце рвётся.
Вернётся Юрий из Орды,
А здесь дела совсем худы...
Все ж Фёдора отдать решили,
За Афанасия же вмиг
Собрали, не жалев усилий,
Пять тысяч гривен[108], не постиг,
Чтобы талан страдать безмерно
В условиях тверского плена.
Чтобы такой большой ценой
И впредь осталась связь с Москвой.
Михайло благостно согласен,
Но чтоб упрочить договор,
Без словоблудия и басен,
Не ставя воли вперекор,
К нему в Торжок недавно взятый,
С князьями и победной платой,
Прибыть должна побитых знать,
О мире крест поцеловать.
Возглавил юный Афанасий
Посольство вятшей старшины.
Казалось, уйму разногласий
Князья забыли. Тишины
Хотели русские уделы.
Михайло улыбнулся смелым,
За стол накрытый пригласил,
Заздравным тостом начал пир.
Испили в меру, закусили.
Для важных дел приходит час.
Михайло побеждённой силе
Напоминает без прикрас,
О проигравших долге давнем:
«Тверской наместник будет ставлен
На Новгород, и став слугой,
Про шашни позабыть с Москвой!».
Но Новгород с князь-Юрьем спаян,
Да и не выгодно ему,
Что даровал Великий Камень[109]
Отдать в ордынскую суму.
Взглянуть хоть в вековые дали,
Особый уговор держали
Князья всегда с ним, сотни лет.
И Новгород ответил: «Нет!».
Взъярился князь!.. В припадке гнева
Нахалов, смевших возражать,
Велел в железо взять, и смело
Вбежала ближних воев рать:
«Схватить князьков и хлопов этих!
Зорить Торжок, и в каждой клети
Изъять, что ценного найдешь!».
И начался в Торжке грабёж.
Влетали во дворы тверские,
Ворот не видя и дверей.
Всё, что нашли, то и тащили.
Хозяин против? Значит, бей!
В телеги, мая разорённых,
Коней впрягали уведённых,
Грузили взятым от души,
Чтоб сбыть за сущие гроши.
Людей, не глядя родословных,
Тащили в Тверь или в Сарай,
Продать в неволю поголовно.
Бояр в холопы? Да пускай!
Торжок разграблен, жалок, мрачен,
Наместник в Новгород назначен.
Всем, кто союзничал с Москвой,
Отмстил великий князь Тверской[110]!
Первый московский
Весна в степи. Нет больше дива,
Чем буйноцветие равнин.
Яла́н[111] к чужанинам ревнивый,
Но Юрья принял. Птичий клин
Над степью проголосно вывел
В счастливом и родном мотиве
Напевы песни затяжной,
Летя на Русь, летя домой.
1
В Сарае пыль и духотища,
В степи пока весны закон.
В ковыльных волнах живо рыща,
Узбек притворно удручён:
«Любуешься, коназ, цветами?
Батыры смелые верхами
Оленя загоняют нам,
А ты глядишь по сторонам?».
Но Юрий и сказать боится,
Почто не люб весенний рай,
Из-за чего души частица
Вернуться требует в Сарай.
Туда, где пыль, навоз и крики,
Где он, хоть гость, но не великий,
Где запах, хоть топор повесь,
И знати неумытой спесь.
Там надо кланяться, таиться,
Но в чистоте дворцовых зал
Он встретил… юную девицу,
Пред взглядом чьим не устоял,
Что яро кровь взбурлила в жилах,
Покоя Юрия лишила.
Который день тревожен князь,
К любимой мысленно стремясь.
Стан тонок, смех приятен, звонок,
Глаза под бархатом ресниц,
При ней краснел, словно ребёнок
Наш князь, обычно светлолиц.
Ни непристойна, ни жестока,
И тем пленила дочь Востока,
Умела, не нарушив стать,
Лишь взглядом негу обещать.
Зазноба Юрия встречала,
Порой приветливо смеясь,
Не отвращаясь от зерцала:
«Где же ты был, Алтын-коназ[112]?».
Сама то лик прекрасный пудрит,
То чешет шёлковые кудри.
А князь молчал, в полы врастя,
Пред ней робея, как дитя.
Но Юрий знал, что мил Конча́ке,
Так звали юную красу,
И в тайне помышлял о браке,
Но всё же князь, и новизну
Не примут, встанут вкруговую:
Не можно в жёны взять любую.
Москва такую не простит,
Коль род её для князя - стыд.
Сегодня ж князь особо грустен,
Узнал кому она родня.
С такой домой конечно пустят,
Но душу страхом леденя,
Проведал, в смерть как будто глянул,
Сестра Кончака Узбек-хану!
Узнает как ордынский царь,
Замучит пытками, как встарь.
В Сарай вернулся грустным Юрий.
На сердце стон. Дела худы.
Уж солнце, край степи целуя,
Отда́лось ночи. Кавгады́й
В танцующем жаровни свете
Приятеля с восторгом встретил:
«Входи, коназ. Мой дом – твой дом!
Пусть жизнь нас радует добром».
Кто Кавгадый? Сановник хана,
Ордынский при Узбеке князь.
Днём служит хану беспрестанно,
В ночи́ без меры веселясь.
На том сдружились словно браты,
Ни раз с лицом от пира мятым,
Князь Юрий убредал домой
Из юрты, где разгул шальной.
Да, хмель нельзя по новой вере.
Попробуй тут не согреши!
Но ночью, с русским – кто ж проверит?
И веселились от души:
Смех, песни, окорок бараний,
Для безграничных возлияний
С вином кувшины непусты,
Танцовщиц голы животы.
И много сладостных мечтаний,
В грядущее смотря всерьёз,
Заката лики их багряней
От сладости приятных грёз:
Как будто Юрий князь Великий,
А Кавгадый там гость. И крики
Кругом за здравие друзей,
А вин заморских – только пей.
К нему-то с сердцем наизнанку
Явился князь. Тогда взашей
Из юрты вытолкнув служанку,
Диада значимых мужей,
Как отроки в безусый возраст,
Когда стыда преграда стёрлась,
Держа бурдюк наизготовь,
Болтали долго про любовь.
В разгар приятственной беседы,
Взбежав и грохнувшись к ногам,
Раба, в косынке наспех вздетой,
Сказала, волю дав слезам:
Узбек вслед первого намаза
К себе ждёт русского коназа,
Вскипевший злобою взрывной,
Про флирт проведавши с сестрой.
Что ж, понял тут московский князь,
Что завтра рано утром казнь…
2
Весна пробралась и в Залесье,
Плывя задорным ручейком,
Пернатым клином в поднебесье
На Русь влетая, и ничком
Пред нею рухнули сугробы,
Земле отдавши соки, чтобы
Раздев природу донага,
Распутьем спрятать от врага.
Из тёплой кряжистой избушки
Мальчишки вышли босиком,
Сбежав от матери-тютюшки,
Но плугарь хлёстким матерком,
Готовя снасть для скорой пашни,
Загнал малы́х в уют домашний.
Резвиться будут опосля,
Когда прогреется земля.
А в Новгороде неспокойно –
Твери наместники бузят.
Проигранной недавно бойни
Не отыграть, не взять назад.
Они тверским распоряженьем,
Раздутым голодом гиеньим,
Желают даней недобор,
Ордынский выход, черный бор[113].
Под гнётом стонет край свободный,
И под весенней синевой,
Решив стоять бесповоротно,
В набат ударил вечевой.
В народном искреннем нажиме
Прогнали ставленых тверскими[114].
Всем ясно, хитростью не взять,
А значит снова будет рать.
Кем драться? Лучшие погибли,
В полон другие сведены.
В Сарае Юрий. И незыблем
Страх ожидаемой войны.
Есть на Руси лишь две опоры,
Готовых заступиться споро:
Помогут изо всех вокруг
Лишь Небо и реальный друг.
Гонцов послали волостями,
Чтоб далью высохших дорог,
Коль может пешими, верхами,
На помощь подошли кто мог.
Несильно веря в эти встречи,
Вновь колокол зовёт на вече,
Чтоб Пресвятую Божью мать
О чуде слёзно умолять.
Михайло ж и его татары,
Войска собрав в один кулак,
По Волоку[115] уже ударив,
Готовит кару, и впросак
Попасть под стенами не хочет,
Но до отмщения охочий,
Чтоб город был без боя сдан,
Секретный разработал план.
На вече пали на колени,
Всем городом молясь навзрыд.
Винились, что в раю весеннем,
К победе нынче путь закрыт,
Из-за того, что этой бранью
Предали крестоцелованье,
Что алчность победила честь,
Что прегрешений их не счесть[116].
На вече прибежал лазутчик:
«Идут на Новгород полки!».
Для побеждённых, невезучих
Слова соглядника горьки...
Явит Судьба из-под вуали
Не то, что виделось вначале –
Мольбы услыша, Небеса
Решили Новгород спасать.
Не Михаил пришёл под стены,
Карать строптивый Новоград,
Друзья собрались: здесь карелы,
Им город нынче маловат,
Рушане, псковичи, вожане,
Ижора, с ними ладожане.
Вся волость в Новгород пришла,
Как дружбы истой похвала[117].
В окружье стен бронёю встали,
Не сдав друзей в тверские тали[118].
3
С уделов нижних подходили,
Хлеба отсеяв, мужики.
Князей коря в народном стиле,
Но шли к Твери, хоть по-людски
С нелюбьем к рати лютой, новой,
Но есть приказ – идти готовы.
А там, кто прав, кого на щит,
Пусть у бояр башка трещит.
Заняв дороги пылевые,
На много вихлеватых вёрст,
В Великий Новгород тверские
Шли плотным строем. Был бы прост
Обычный ход, знакомый многим,
Но повелел свернуть с дороги
В леса, где путь туманом стлан.
Таков Михайлы хитрый план.
Да что леса? Какое диво!
Родные ж русские, свои.
Троп всякоразные извивы,
Дубравы, чащи, соловьи,
Что хором перекатных трелей
Бойцам суровым душу грели.
Ручьи с водою ключевой,
И дичи быть должно с лихвой.
В лесах ветвистых тень, прохлада.
Всё глубже забредает рать.
В закатной дымке серовато,
Уж тропок толком не видать.
Лишь соловей не умолкая,
Надоедал из мрака гая.
Да конь от страха чуть идёт,
И ветер носит гниль болот...
Совсем стемнело. Словно лапы
Чудовищ древних лес простёр,
Покрепче норовясь захапать,
Схватить, свалить и шкуродёр
Устроить заплутавшим воям,
Бредущим сутолочным строем.
И словно пакостят кругом
Деревья, ставшие врагом.
Вдруг под ногами затруси́ло.
Копыта первых лошадей,
Прорвавши дёрн, со всею силой
Огрузли в жижу до грудей.
Испугано заржали кони,
Седок упал, и тут же тонет,
Болотным смрадом обдало,
И парня унесло на дно.
Тут наугад во тьму ночную,
Конями дёрнувшись назад,
Войска пустились врассыпную,
Во тьме сшибая всех подряд.
Кто тут же угодил в трясину,
Другой с коня на землю скинут,
В озера забрали́сь впотьмах.
Печали крики, ужас, страх…
И только чертов соловей,
Хохочет из своих ветвей.
4
Туман, чуть отбелённый утром,
Ползком петлял между дерев.
Разбитым, в ожиданье смутном,
Проснулся князь, вокруг узрев
Отряд, прореженный заметно,
В попытке выбраться, но тщетной,
Уснувший прямо на корнях.
И словно вмиг иссяк, одрях.
В тумане бродят в одиночку
В отрепье, в поисках следа,
Те, кто в лихую эту ночку
Родных лишился навсегда.
Отцы аукают сынишек,
Сыны отцов, и всюду слышан
Сердитый шёпот, как поган
Михайлы этот... хитрый план.
Собрав плутающих по чаще,
Решили выйти из лесов.
Легко сказать! Стезей манящих
Вокруг, что дум у дураков.
Какой бы путь из дебрей вывел?
Который уведёт в погибель?
Где здесь «вперёд»? А где «назад»?
Брести решили наугад.
Со счета сбились сколько суток,
Пытались выбраться на шлях.
Окрестный лес враждебен, жуток,
Нет дичи, только второпях
Незримый хищник близко рыщет,
И как сгорят костры в кострища,
Дозора вялого хитрей,
Безбожно режет лошадей.
Не тётка голод. Через слёзы
Доели остальных коней.
Но тем, кто мыслями тверёзый,
Понятно – будет голодней.
Ища съестные корневища,
Сапог измятых голенища,
Ремни поели в тьме лесной,
Спасаясь от карги с косой.
Людей час о́т часу теряя,
Изнеможённые, в пыли,
Из тьмы озлобленного края
На берег Ло́вати[119] пришли.
Река для многих незнакома,
Но не заблудишься, до дома,
Под рёв несбывшихся вдовиц,
Добрались в несколько седмиц.
Громадным войском выйдя биться,
Домой вернулись единицы[120].
5
Брёл Юрий к хану как на пытку,
С ним рядом верный Кавгадый.
Не предал, бросился навскидку
На помощь и в момент беды.
Пред входом в юрту задержались.
Подручник вышел, и оскалясь
Улыбкой желтой в складках скул,
Вовнутрь грубо затолкнул.
Свалился Юрий на колени,
Смирившись, что сейчас умрёт.
Москва, Кончака – память пенит
Всё, что ночами напролёт
В мечтах безоблачных кружилось,
Что хана привело в немилость,
Что, подменяя благодать,
Причиной казни может стать.
Узбек молчал, застывшим взглядом
Пронзив смурно́го чужака,
Могуществом Орды прижат он
К коврам, и ухмыльнув слегка,
Промолвил хан: «Коназ Московский,
Решил, что непомерно ловкий?
Решил мне в сердце уколоть,
Моей сестры отведав плоть?».
Вскочил князь Юрий против правил,
В отчаянье навзрыд вскричал:
«Казни хан, коли я заставил
Тебя решить, что сердцем мал,
Что ту, кого люблю сверх мо́чи,
Хотел хоть чем-то опорочить,
Что на душе моей гнильё,
Что подло думал про неё!».
Из-за ковра за креслом хана,
Узбеку бросившись к ногам,
Кончака бледная вбежала:
«Помилуй хан! Я жизнь отдам
За своего алтын-коназа,
Пусть будет клятвой со мной связан,
Везёт пусть в город теремной,
И назовёт своей женой!».
«Что скажешь, Юрий?», - вскинув брови,
Спокойно вопросил Узбек.
«Я б твоё имя славословил,
Великий хан! Я бы поверг
К ногам её всё что имею,
Коль смог назвать её своею!».
«Что ж, если тут любовь кругом,
Женись!». И скованны венцом:
Московский Юрий, в жёны взявший,
Кончаку бывшую – теперь
Агафьей ставшей, Крест принявши,
Княгинею. Восхода дщерь
Покорна мужней воли ныне,
И только скорбной домовине
Под силу счастье их сломать.
Но время шло – пора и вспять.
В Сарае повенчавшись скоро,
На Русь собрались отъезжать.
Замест грозящего позора
Счастливый муж и ханский зять,
Скачки эмоций всевозможных,
Глава на месте, сабля в ножнах.
Ликует рыжий великан!
Проститься вышел Узбек-хан.
Спокойно, словно о пустячном,
Как будто мир вокруг лишь тлен,
Хан объявил, что даром брачным
Для Юрья титул стал – гурген,
Что значит родич чингизидам,
И место в списке именитом.
«А раз гурген», - сказал смеясь, -
«Так будь на Русь велик коназ!».
Великий князь... Вот это дело!
Москва, Иван, Тверь, Михаил…
От счастья Юрий обалдело
Глядел на хана. Тот спросил:
«Иль чем-то Юрий недоволен?».
«От счастья, хан, коназ мой болен», -
Агафья молвила смеясь.
К земле склонился ражий князь.
Вот так, в любви, под страшным игом,
Не потеряв мечту едва,
В передний план Руси Великой
Надежно вырвалась Москва[121]!
Бортенево
1
Как выглядит удача, счастье?
Для Юрья - это длинный строй
Коней, телег, возков под властью
Его единой, показной.
Призывный взгляд супруги новой,
Величие родного крова,
Идей и планов громадьё,
Где он всегда берёт своё.
Бояре рядом и дружина,
Довольны петлями судьбы.
Теперь Москва неотторжима
От роли первой. И бодры
Беседы друга Кавгадыя,
Послом что послан, чтоб худые
Оставив мысли, Тверь с Москвой
Охолонили гонор свой[122].
Прознал Михайло, что подходит
Дружина Юрья из Орды.
Свои войска, пока свободен,
Ведёт навстречу. С ним тверды
На шаг низовские отряды,
Плечом к плечу ступая рядом.
Еще слух важный не достиг,
Что хан дал Юрию ярлык.
Под Костромою в чистом поле
Сошлись невольники обид,
Но до того, как побороли
Одни других, к тверским спешит
Сам Кавгадый изречь сквозь крики,
Что нынче Юрий князь великий.
Что если Тверь позволит рать,
Пред ханом будет отвечать.
Признали власть князья Залесья
Гургена Юрья над собой,
С почтеньем приняли известья,
С Михайлой разойдясь тропой.
И хоть Тверской до слёз обижен,
Лишён привычного престижа,
Смирился внешне, сдал назад,
Уехал укреплять свой град[123].
Юрий, напротив, не торопит.
Оставив всех под Костромой,
Местных крестьян не слыша ропот,
Войска не отпустил домой.
А собрались там куролеся,
По сути дела, всем Залесьем.
И даже в битый Новоград
Гонцы призывные спешат[124].
Полки оставив проедаться,
Сам Юрий отбыл на Москву,
Посовещаться с умным братцем,
Всё обсудить по существу.
Пусть с кавгадыйцами и ладо,
Домой таких вести не надо.
Коль неизменно быть ярму,
Пусть объедают Кострому...
2
Буквально пару слов о важном:
Что ж в описания канве,
В событьях истины сермяжной,
Так мало о самой Москве?
Но всё, что делалось дотоле,
Рождаясь в стонах русской боли,
Происходило для лихвы,
Для величавости Москвы.
Пока князья друг с другом спорят,
Пока Орда глотает пыль,
Пока апломб разносит горе,
Москва растет тихонько вширь.
Ведь там Иван, а он не будет
Сидеть без дел иль вязнуть в блуде,
Там чинит, рядом ставит сруб,
На торге каждый купчик люб.
Амбары заполнялись хлебом,
Меха набились в кладовых.
Счет серебру Ивану ведом,
От иноземцев невпродых.
Скота молочного, мясного
В подворьях нынче много снова.
Корма на зиму всем нужны.
В заречье пышны табуны.
Хоть энергичный, моложавый,
Но всё успеть – не озорство,
Устал заботами державы,
Но дома радость ждёт его!
Пусть жизнь Москве отдал всецело,
Но притомился, надоело
Тащить заботы одному.
Иван нашёл себе жену.
Венчались, не дождавшись братца.
С Еленой радостней дела.
Любовь толкает расширяться,
И вот недавно родила[125]
С тяжёлым, но счастливым стоном.
Назвали сына Симео́ном[126].
Иван, забыв на время власть,
С дитём тетёшкается всласть.
Как выглядит везенье, счастье?
В уделе и в семье расцвет,
Удача неудачу застит.
Образчик счастья. Разве нет?
3
Москва радушно принимала
Недавно венчанных князей.
Агафья учится помалу –
Княгиней стала, так русей –
Сидит в повозке боязливо,
Но исподлобья взгляд пытливый
Стремиться пристально, вразлёт
На свой приветливый народ.
Москва давно ждала сигнала,
Князь Юрья встретить жаждал люд,
Колоколов пока не знала,
Но би́ла[127] медные поют
Задорным гулом над детинцем,
И князь с княжной остановиться
Должны, едва проехав пядь,
Народ московский привечать.
По узким улочкам кремлёвским,
По свежетёсанным мосткам,
Восторга слыша отголоски,
Добра́лись к главным теремам.
В младых бросая рис и гречу,
Иван с Еленой шёл навстречу.
Склонились, подступивши близь,
А после крепко обняли́сь.
Иван с нешуточным почтеньем
Приветил брата от души.
Трудом, уменьем иль везеньем,
Но Юрий с пользой всё решил
Для града, княжества, для дома,
И Высшим замыслом ведома,
Москва в величии вполне
На пользу всей родной земле.
Отпировали. Надо к делу.
Агафью в спальню проводив,
Когда за окнами стемнело,
Братьёв собрал, чтоб перспектив
Увидеть и договориться,
Как дальше будет жить землица.
Понятно – неизбежна рать,
С Михайлой надобно кончать.
Но есть проблем серьёзных кучи:
Дороги в кашу, не пройти.
А Новгородцы, чуя бучу,
В Торжок успели. Им пути
Не со́здали грязей горнило,
Распутье позже наступило.
Теперь стоят, готовы в бой,
Горя отвагой удалой.
Ордынцы тоже тянут в омут,
Ждать надоело, потому
Без прибыли стоять не могут,
Тихонько щиплют Кострому.
Не слыша ропот от нагрузки,
Вдруг перестав кумекать русский,
Тащили, что возьмёт рука,
Но, к счастью, скромненько пока.
Работа всем честным народом
Тем временем в Твери кипит,
Огромный кремль себе возводят,
Отринув обок меч и щит.
В окружье стен сплошная сила
Высоких башен-веж застила
Возможность битвы без кутьи.
В такую крепость не войти.
Дороги, что ж, дай время, встанут.
Князья Залесья все с Москвой...
Тут весть наносит князю рану,
Отходит Новгород домой.
Чрез грязь дорог, коней ломая,
Бежит «отвага удалая».
Пока не начались бои,
За стены спрятались свои.
Как рассказал Москвы лазутчик,
Скучали рати у Торжка,
Подумав – время для везучих,
Пограбить вздумали слегка.
Забыв недавние мытарства,
Решив, удачу дарит хамство,
Пока мороз грязь не поверг,
По сёлам вдарили в набег.
Наверно, можно долго спорить,
Нам о политике Твери,
Но скажет вам любой историк,
Военачальник Михаил,
При всём его упрямстве в сшибках,
При разноплановых ошибках,
Когда не занят кутерьмой,
Все ж, мягко скажем, недурной.
Природы зная суть родную,
Узрев, что Юрий на Москве,
Не может подойти вплотную,
Войска закрыты в Костроме,
Из укрепленного детинца,
Бесконной ратью проториться
Сумел по тайным тропам вгладь
И Новгород атаковать.
Насупротив Москвы Союза
Твери бы не хватило сил,
Но новгородцев отбутузить
Победно сдюжил Михаил.
Отняв полон, разбив вчистую,
Он заключает мировую:
С Москвою ряду вперекор,
Уйти домой, не лезя в спор[128].
4
Войск Новограда – капля в море,
Без них возможно побеждать.
И вставшими путями вскоре
Полки отправились на рать.
Сам Юрий-князь напропалую
Ведёт народ на битву злую.
Колюче вьюжит свежий снег,
Пред блеском брони свет померк.
Шли безграничными рядами,
Из Костромы да на Ростов[129],
Оттуда к Переславлю мяли
Снег по дорогам. Их багров
Закат под Дмитровом приветил,
И юный Клин[130] в радушье светел.
А рядом верный дебошир
Друг Кавгадый, с ним рать батыр[131].
Такой бы армией огромной,
Да против внешнего врага...
Друг друга били неуёмно,
К Руси история строга:
Ни раз смещая приграничья,
Кровоточила для величья...
Под шагом крепким край гудел,
Вошли войска в тверской удел.
Михайло отошёл за стены
Недавно вставшего кремля.
Посланцев Юрий ежеденно
Шлёт, сдаться недругам веля.
Но Тверь как будто онемела,
Не внемля ни словам, ни стрелам.
Сам Кавгадый стоптал сапог,
Послом носясь покуда мог[132].
На штурм детинца не решаясь,
Пока весна не явит хлябь,
Чрез пять недель[133], уставши малость,
Войскам приказ: «Посады грабь!».
Горда супруга великаном
В шатре восточном, златом тканном,
И Юрий радостен тому,
Что взял с собой на бой жену.
И потекли потоком вои,
Ища наживы за рекой,
Прикрывшись нормой вековою –
Пограбить, чтоб на стон людской
На битву князь Михайло вышел,
Коль княжий долг идей превыше.
Ведь должен князь времён плохих
О людях ратовать своих.
Михайло вышел. Ратей гений
Разумно ждал расплыва сил,
Ведь Юрий в раже предпобеднем
Неподалёку колесил
С полком московским без подмоги.
Лишь кавгадыевцы немноги
Из становища невдали,
На помощь подойти смогли.
Вблизи Бортенева селенья
Схлестнулись всмерть Москва и Тверь.
И ради власти укрепленья
Лютует каждый словно зверь.
Опять мечи, о бронь звеняща,
На поле, с искрою горящей,
Пускали кровь детей страны.
Бедой братья обагрены.
Здесь злость скопилась. Ядом мести
Твери бойцы заражены.
Пусть враг врага на поле крестит,
В печали каждой стороны
Есть адский дух междоусобья.
Забыв про землю, исподлобья
Со гневом на врага глядят,
Пуская взглядом чертенят.
И зла одних превысит сила
В горячих проклятых снегах,
И Тверь тогда Москву побила,
На битву выйдя второпях.
Сбегает князь, в бою покинув
Жену Агафью и дружину,
И Кавгадый, робея кар,
Вослед увёл своих татар[134].
Агафью во Твери пленили,
Опять захвачен Дмитрий-брат.
Свои своих вели к могиле.
Успех несчастием чреват,
Ведь всё же Юрий князь Великий.
Кончаки взгляд степной и дикий,
Не предвещал Михайле благ.
В венке из лавра словно наг.
Вдовец
1
С дружиной малой Юрий мчится,
Коня за прыть благодаря.
Судьбу покрыла тайны мглица
Двадцать второго декабря[135].
В Торжке конь брошен перепорот,
На свежем отбыл в Новый Город.
Рыданьем колокол завыл,
Как будто скорбен и уныл.
И снова вече! Пред народом
Молясь предстал Московский князь.
В богатыре рыжебородом
Стонало горе. Сторонясь
С тверскими прежних компромиссов,
Просил бесстрашно бросить вызов,
Приняв порядок боевой,
С Михайлой выступить на бой.
Тем часом Кавгадый хитрющий
К Михайле поспешает в Тверь,
Чтоб катастроф густые пущи
Проредить, без кровопотерь
Уладить, сохраняя лица,
Проблемы, и договориться.
И вот за праздничным столом
Сидят, судача о былом.
«Коназ Михайло, не гневися», -
Татарин молвил, напоказ
«Раскаяньем» неправду близя:
«Нарушил хана я приказ.
Он мир с тобой построить хочет,
А я, как взбеленённый кочет,
Ослушал, в душу мне позём.
Давай забудем обо всём[136]».
Послу Михайло не поверил,
Но виду внешне не пода́л.
Лишь проводив его за двери,
Арабский прихватив кинжал,
Проверив меч в роскошных ножнах
В каменьях и извивах сложных,
Умылся. Сыновей вослед
Созвал на воинский совет.
Москва и Новгород тем часом,
Собрав Залеские войска,
К замерзшим бродам всеми разом
Летят, затея их легка:
Пройти по льду, осилить Волгу,
Ударить, а не ждать подолгу.
Но Михаил уж тут как тут,
Тверские выстроились, ждут.
Стоят, застывшие в молчанье,
Своих князей команды ждут,
Чтоб белый снег в тяжёлой брани
Покрасить алым. Звон минут
Тревожно давит, крутит тело,
И домовиной засмердело
От мысли смерти холодней,
Что вскоре вновь рубить людей.
Казалось только звякни сабля,
Иль резко хрустни где-то прут,
И те, кто в предвкушенье зябли,
В атаке яростной сомнут
Друг друга в рудной суматохе,
А для кого итоги плохи,
Значенье выведет своё
Застывших трупов громадьё.
2
Не выдержав лихой нагрузки,
Побрёл с оглядкой через льды,
Зло обругав упрямство русских,
К Твери с посольством Кавгадый.
«Тверской коназ, не надо сечи!
Хан нас верёвкой обеспечит,
Заставит псами выть вдвоём,
Протащит за лихим конём».
«Я Тверь обезопасить должен!», -
Ответил хмуро Михаил, -
«Не я в Москве, а он продолжил
Нападки!». Кавгадый вспылил:
«Зачем, коназ, лукавишь с другом?
Два раза под Москвой поруган
Был за прошедшие года,
Два раза ты ходил туда.
А кто Москвы пленил княгиню?
Кто запер, прибылью хвалясь,
Двух братьев в терем, словно в скрыню?
Обиду держит Юрий-князь».
Михайло зол, но и растерян,
Коль проиграешь, Юрий зверем
Захватит всё, куда ни глянь.
Все варианты просто дрянь.
А если победишь на рати
Гургена ханского, потом
Считай, что жизнь напрасно тратил,
Сумеет выпороть кнутом
Из тела душу кат ордынский,
А после подло, по-бандитски
В неволю заберёт семью,
Родную Тверь придав огню.
Поняв бесплодность диалога,
Где каждый мнит, что он десны́й[137],
Взглянув на Михаила строго,
Промолвил гневно Кавгадый:
«Раз невозможно сговориться,
Вас ждёт ордынская столица –
Пусть царь Узбек ваш спор решит,
А не на бойне меч и щит».
Как мог Михайло отказаться,
При этом мысля о худом?
И в рамках тесного абзаца,
Не рассказать, с каким трудом
Тверской согласием ответил[138],
Явив смиренье, добродетель.
В душе ж черным черно, увы,
От предвкушения беды.
Залог согласья всем понятен:
Агафью с миром отпустить,
Новогородцам за замятни
Не длить неволи злую нить,
Свободу княжичам московским,
Удельным распрям – заморозки,
Пока ответ хан выдаст свой,
Тверь строго держит мир с Москвой.
3
С решеньем согласился Юрий,
И на заснеженном холме
Он ждёт, чтоб конь в живом аллюре
Жену привёз. Наедине
Стоит, наряженный богато,
В кудря́х багровых, у заката
Как будто цвет волос отъял,
Величье взяв у гордых скал.
Торжка страдальцы, новгородцы
Уже ушли под кров родной,
Почти что опочило солнце,
Где ж братья с молодой женой?
Змеится к горизонту войско.
Когда ж родных обнять по-свойски?
И вдруг летят, коняги в мыле:
«Агафью во Твери убили!».
Ну, что за бред несут, ей-богу?
Уж не лишились ли ума?
Лишь по болезни видеть могут,
Чтоб та, что Юрью так важна
Юдоль, что светом озаряла,
Ушла, прожив до боли мало.
И став от раздраженья бел,
Ужасным гневом закипел:
«Вы бросили мою княгиню?!», -
Во злобе Юрий прокричал, -
«И чтобы оправдаться ныне
Несёте словоблудий шквал?
Кто смерти мог желать супруге,
Когда застыли харалуги[139]?».
Но братья – вестники утрат,
Не поднимая взгляд, молчат.
«Может в Твери недугом тела,
Нежданный пережив полон,
Она всего лишь заболела,
Иль дух от горя утомлён?».
Но Кавгадый, скорбя потере,
Весть горькую удостоверил:
«Есть слых, коназ, что Михаил
Кончаку зельем отравил[140]!».
«За что?!» - вскричал не криком – рёвом,
Величие в момент забыв,
И как былинку вихрь суровый
К земле прижал судьбы надрыв.
Он по земле застывшей ползал,
Хватая снег, без всякой пользы.
Уж не кричал, а жалок, шал
В безмолвном приступе дрожал.
Пока не сел, согнувшись враз,
И взор надолго не погас.
4
Дорогу до Москвы не помнил.
Деревья, снег, полоски изб,
Полу́ночи сменяли полдни,
То солнце, то обилье брызг
Звёзд ночью небо покрывало,
Как пух полнящий одеяло.
Казалось годы длится путь,
Но ехали всего-то чуть.
Уже в Москве беде покорный
Стал больше думать про Сарай.
Утраты боль... все это скорбно,
Но надо в путь, хоть помирай,
А там страдай напропалую,
Царя не спас сестру родную.
Теперь неважно, что был зять,
Свою бы жизнь не потерять.
И тут докладывают князю,
Что прибыл из Твери посол.
Михайло мира ищет! Наземь
Посланец грянул как вошёл:
«Великий князь, с любовью прибыл,
Чтоб распрямились зла изгибы,
Чтоб пережив век грозовой,
На век сдружилась Тверь с Москвой».
«С любовью?» - вмиг поднялся Юрий,
От гнева бел как полотно.
«С любовью?!», - оголтелой бурей
К посланцу прыгнул: «Мудрено-о
О мире молвишь, но сначала
Скажи, с женой моей что стало?
С чего здорова, молода,
В Твери увяла навсегда?!».
«Но князь Тверской... Наш князь великий...», -
Посол попятился назад.
«Великий?! Смерд! Святые лики
Свидетели, что только ад
Мог это зло назвать великим!».
Вцепившись шею горемыки,
Швырнув посла что было сил,
Об стену голову разбил[141].
«Великий. Грозный победитель...
В Тверь эту падаль отошлите!».
Суд
1
Пришла година ехать к хану.
Москвою поезд снаряжён.
И с Юрьем вместе рядом встанут
Князья Залесья[142]. На рожон
Им лезть возможно неохота,
Но феодальная вольгота
Небезгранична, как допрежь:
Велели – мчишься за рубеж.
Михайле тоже надо б ехать,
Но дани долг, ростовщики
Ждут серебра, вязанки меха,
А где их взять, когда легки
Лари тверские от набега?
Нет ничего-то кроме снега,
Но не его ж сырую кидь[143]
В Сарай для откупа тащить.
А не приедешь, быть разору.
Орда карает за долги.
Не подчинишься, так соборуй
Ты пол Твери, а сам беги.
А где укрыться от удара?
Кто сам Ордой не замаран?
Руины Киева? Волынь?
Москва?.. Да лучше сразу сгинь!
Беда не ходит в одиночку.
В злосчастье верь или не верь,
Пока с долгами ставил точку,
Внезапно вспыхнул город Тверь.
Начавшись где-то у посада,
Лихой огонь пожрал полграда,
Амбары, стены – всё вокруг,
Одних церквей спалил шесть штук[144].
И чтоб спасти людей и время,
Чтоб серебра набрать на долг,
Михайло страшное решенье
Принять не без смятений смог:
Пока в Орду отправить сына
Совсем мало́го Константина[145],
Чтоб там, уняв Узбека пыл,
В заложниках пока побы́л[146].
2
Степная стужа неприятна,
Осколками позёмка бьёт,
И снег не снег – крупа, да пятна
Былья промерзшего в намёт
Коней не позволяют бросить,
Чтоб не тащиться на морозе.
Зато уж точно хана знать
Не выйдет нынче кочевать.
Добра́лись. С прочими князьями
В измёрзшихся сугробах шуб
Ввалились на подворье, сами
Как будто льды. Зашли в прируб.
Холопы, тоже чуть живые,
Так словно делая впервые,
Как будто перст один, не пять,
Айда князей разоблачать.
Зашли в тепло, отпились мёдом.
Тем часом баня подошла,
И Юрий поступью нетвёрдой
В парную брёл, едва дыша.
Поддав парку, хлеща умело,
Ему вернули душу в тело.
Обдали с темя до земли,
Чем напрочь в чувства привели.
Что ж, оклемался? Надо к яви.
Бояр на княжеский совет,
Чинушам ханским правил ради
Нести подачки, чтобы вслед
Они смиряли хана злого,
И за Москву вставляли слово.
Пока ещё зорил карман,
К себе князь-Юрья вызвал хан.
Узбек лик отвратил встречая,
Тоскливо смотрит в пустоту.
В пиале с неотпитым чаем
Клубится пар. «Невмоготу,
Коназ. Я тут от скуки вяну.
Лишь ложь с изменой постоянны.
Куда ни глянь, единый блуд –
Воруют, дурят, брагу пьют».
Хан было прикоснулся к чаю,
Раздумал, но движеньем скул
Тревогу выдал, и серчая
Лишь от лепешки отщипнул:
«Я ненавижу этот город!
Здесь тесно, грязно. Я ведь молод,
Мне хочется потех, забав,
По улицам скакать стремглав.
Мечтаю новый я отстроить,
Широкий, светлый – Ал-Джедид[147].
Воздвигну царские покои,
Базар пусть бортями гудит.
Вольготно чтобы аргамаку...
Что ж ты не уберёг Кончаку?!
Как мог ты, чингизидам зять,
Княгиню на сраженье взять?».
Пока толмач спокойным тоном
Переводил Узбека речь,
Князь Юрий счёл себя прощённым,
Способным шею уберечь.
От резкой смены князь опешил:
«Я от потери безутешен,
Коварный враг лишил семьи.
Коль пожелаешь, так казни!».
«Казнить казню, коль будет воля», -
Недружелюбно молвил хан, -
«Не постесняюсь, а дотоле
Скажи, кто тать, и я раздам
Расплату в гневе запоздалом
Веревкой, саблей иль кинжалом».
И Юрий слов не утаил,
Воскликнув: «Это Михаил!
Чьё имя я кляну без срока,
В полон Агафью захватил!
И в беззаконии жестоком,
Разогревая мести пыл,
Гордыни бесом обуянный,
Разлив презренья океаны,
В своём ослушливом краю
Он отравил сестру твою».
«Неужто? Звать сюда Тверского!».
Советники, собравшись вкруг,
Сказали, что родного крова
Тот не покинул, свой испуг
Прикрыв нуждою сбора дани,
Что задолжал за годы ране.
Пока же взбалмошный вассал
Мало́го сына подослал.
«Схватить мальца! Сковать в железо!».
«Позволь, великий хан, изречь», -
Склонился Кавгадый[148]: «Изрезав
Ребёнка, мы не выбьем меч
Из рук мятежных Михаила.
Не стоит в узы его сына
Хватать, как птицу в сеть тенёт.
Князь оробеет, не придёт».
Остыл Узбек. Хватало грязи.
Решил с мальцом не безобразить[149].
3
Собрав с Твери, что было можно,
Оставив Дмитрию бразды,
Михайло в чаянье тревожном
К Узбеку выехал. Тверды
Его желанья откупиться,
Чтоб доказать, что небылица
Все обвинения ему,
И не признать свою вину.
Лишь к августу набрав на выход,
Князь выехал искать Орду,
Ведь кочевала хана прихоть,
Где ей угодно. Там же мзду
Вассалы приносить повинны,
И их изогнутые спины
Являли хана старшинство.
Но прежде отыщи его.
Попутно въехал во столицу.
Ещё от скачки не остыл,
К нему вбежал, не дав умыться,
Посол Ордынский – князь Ахмыл:
«Спеши! Узбеку ждать несносно,
Грозит набегом смертоносным[150]».
Пусть новость эта и худа,
Узнал, кочует где Орда.
Туда, где жилами протоков
Впадает в море кроткий Дон[151],
Добрался князь. Над цепью логов
Узрел, как кормом увлечён
Табун лошадок коренастых,
Ордынской, неуёмной касты.
Князь понял, что сюда был зван,
На побережье нынче хан.
Чуть дальше юрты и кибитки,
Импровизированный торг.
Орта́ки[152] на торговлю прытки,
Везли с собой продуктов впрок.
Здесь всё найдёшь, любых товаров:
От ковани до пьяных взваров.
Но смотришь, будто бы взамен
Земель Руси сарайский тлен.
Здесь всё какое-то чужое,
И каждый мнит себя царём,
Здесь всё дороже вдвое-втрое,
И фунт за пуд идёт, причем
Попробуй гневаться обману,
Наскочат стаей окаянной,
Отсыплют тумаком проблем,
А дёрнешься, прибьют совсем.
Ох, то ли лёгкость торжищ русских,
Под песни, под весёлый свист,
Под крепкий квас, под дух закуски,
Под смех, что от природы чист.
Погода если вдруг плохая,
Глазами чистыми сверкая,
Забыв на час домашний труд,
Платками девки расцветут.
Платки красней зори горящей,
Другие голубей небес,
Иль зелень словно в хвойной чаще.
А если кто в карман и влез,
Мечтая задарма покушать,
Грехом таким калеча душу –
Воришка робенький внутри –
Так свой же, чёрт его дери!
Взгляд для мольбы вздымая в небо,
Михайло замечает холм.
Там Юрий высится. Свирепо
Воззрел соперник – о плохом
Подумал видно, но сдержался,
Не выказав для драки шанса.
Презреньем искренним обдал,
Не став при всех творить скандал.
Но не ушел. Уже смеркалось,
И Юрий – мести идеал,
В нём гнев читался и усталость,
Беды предвестием стоял.
Тверской перекрестился мелко,
Страшась, что состоялась сделка,
Где он в загробье новожил,
Коль князь с Узбеком так решил.
Потом подарки ближним хана
Обычьем давним раздавал.
Расположение желанно
Ордынской знати. Хор похвал
Звучал фальшивых, только дале
Узбеку злобное шептали.
Под ноль растратился Тверской,
Но ощущал – он здесь изгой.
И с каждым шагом больше горбясь,
Мерещился, с чего невесть,
Ему всё время Юрья образ,
Как будто воплощая месть,
Стоит скорбящим великаном
Московский в отсвете багряном,
Сим воздаянием грозя.
К беде судьбы вела стезя.
4
Тем часом в юрте у Узбека
Сошлись ордынские князья.
Как и сложилось здесь извека,
Пред ханом дружно лебезя,
Бакшиш Москвы схватить желая,
Аристократия Сарая
Михайлу, кроткого вполне,
Решилась обвинить во зле.
И в понапраслине Сарая
Тех обвинений было три:
Стяжательством обуреваем,
Сокрыл, мол, дани из Твери,
Побил татар, устроив драку,
А позже отравил Кончаку.
И всё не только, чтоб украсть,
А чтоб Орды принизить власть[153].
В гортанном рокоте наветов
Стоял безмолвно князь Москвы,
Обмана досыта изведав.
И мысли прочь устремлены.
Не место совести, морали –
Здесь правды точно не искали.
Без слов, не лезя на рожон,
Он в тяжесть думы погружён.
Кто больший враг: Орда лихая?
Иль свой, родимый, дядя, стрый[154]?
Орда – злам зло, но Русь замая,
Возмездьем Божьим шёл Батый[155].
А «свой» зачем Москву два раза
С пришедшей ратью темноглазой
Пытался сжечь? Зачем жесток
Был, грабя без вины Торжок?
Зачем братьёв в железа кинул?
Зачем как недругов рубил
Нижегородскую купчину,
Бояр и смердов? До могил
Зачем довёл лесным походом
Тех, кто по правде верноподанн?
Зачем в рассвете юных сил
В Твери Агафью уморил?!
В жены убийство Юрий верил.
В его сознанье Михаил
Всю о́тдал жизнь, чтобы потери
Москве чинить, и метко бил
В семью, родных сажая в тали,
По сердцу, княжеству. Карали
Его войска за связь с Москвой
Всех, кто не шёл стезёй тверской.
Но и Михайло в правде свойской
Уверен был, что Русь за ним,
Что только ради обустройства
Отчизны строем боевым
Прошёл. И пусть сей тракт не гладок,
В Залесье навести порядок
Считал, что должен как-нибудь.
А цель оправдывает путь.
И в этом споре разногласий,
Что Русь в усобицу поверг,
Что звёзд сиянье злобой гасит,
Обязан дать ответ Узбек?
Вот только хан покуда молод,
Ещё не ял цинизма холод,
Велел, не мысля о худом,
Князей судить своим судом[156].
Что суд? Откуда беспристрастность
У тех, кто лари серебром
Уже набил, и в деле ясность
Их не волнует. Недобро́м
Давно Орды князья решили,
Михайлу осудив к могиле.
Но надо, раз уж хан чудит,
Собраться, сделав грозный вид.
В судилище предстали оба,
Князья великих городов.
«Фемиде», подкупом жерёбой,
Легко решать, и бестолков
Подход Михайлы оправдаться,
Его, как будто святотатца,
Срамили вместе и вразброд,
Хулою закрывая рот.
«Достоин смерти!», – с приговором
Явился к хану Кавгадый.
«Решили точно? Или споро
Бездумно крикнули – убий?».
«Я сам был там, я слышал речи!
И ханский суд, и человечий
Узрел враньё и воз похвал.
Твери князь честно смерть сыскал».
Неймётся хану. Правды хочет.
Не верит в свой фальшивый суд.
Ведь репутацию пороча,
По миру слухи разнесут.
Но всё ж его татар побили,
Его кидали вызов силе.
Его сестра, хоть не больна,
В тверском плену умерщвлена.
«Ещё решайте! Наши судьи
Должны быть праведнее всех».
«Как скажет хан, так всё и будет,
Но повели – не для потех –
Чтобы Михайло теми днями
Явился связанным пред нами.
Задурит враз, не ровен час,
И в гневе бросится на нас».
Хан отмахнулся, мол, суди
Как хочешь, не впервой пади[157].
5
Спустя семь дней мздоимцы снова
Собрались в юрте для суда.
На войлоках бритоголова
Шумит бесчестная Орда.
От русских – Юрий с грустным ликом,
Да Михаил во зле великом,
Из-за того, что так упрям,
Был связан по рукам-ногам.
И снова обвиненья те же,
И снова общий балаган,
Москву лишь слушали, понеже
Всяк сребролюбьем обуян.
До поздних звёзд гремели склоки,
Изображая суд глубокий,
Страстей бушующих накал.
Как будто правду кто искал.
Уже Тверской теряет силы,
Весь день опутанным стоял,
Уже в сарайцах опостылых
Запутался, и вот финал:
Вместо голов обритых, внове
Блазнились кудри цвета крови.
Как будто каждый Юрьем стал,
И каждый жуткий свой оскал
Ему являет и хохочет,
Шепча змеёй, как наяву,
Из всех кроваво-красных точек:
«Ведь ты убил мою жену!
Теперь за это воздавая,
Тебя ведёт к беде кривая».
Михайло ж хрипло: «То хула,
Своею смертью умерла!».
Не выдержав картины жуткой,
На воздух вышел князь Москвы.
Тиши использовав минутку,
Поднялся с речью Кавгадый:
«Михайло был отменный воин,
Но предал! Смерти лишь достоин
По сути истинных мерил,
За то, что хана оскорбил!».
Уж за́ полночь, под небом мшистым,
Явились к хану во дворец,
Скрывая помыслы нечисты,
Чтоб расквитаться наконец.
И всяк вставал попеременно
И заявлял, пав на колено,
От страха с жадностью как пьян:
«Достоин смерти князь-смутьян!».
Кивнул хан холуя́м своим:
«Раз уж решили, так казним[158]!».
Казнь
1
Стол ло́мится. В объятьях змия,
С вином в посуде золотой,
В роскошной юрте Кавгадыя
Боролся Юрий с тошнотой.
И выпил-то совсем немного,
Но мыслей гадкая дорога
Кружит, смердит и напролёт
Садни́т, на части душу рвёт.
Неужто жалко Михаила
Вослед того, что сотворил?
Своя рука бы удавила,
Втоптал бы в скользкий волжский ил!
Но омерзительно от чувства,
Что мрак ордынского безумства
В союзники себе он взял,
Начхав на зарево сусал.
«Чего грустишь, коназ, всё ж стало,
Как и мечтали мы с тобой», -
Промолвил Кавгадый устало,
Но Юрий словно бы чужой,
Лишь слёзы льёт как от испугу,
Да как тут и расскажешь другу,
Что кровь родная вопиёт,
Что Тверь с Москвой - один народ...
2
На утро просыпался тяжко,
Совою избегая свет.
Кумыса кислого баклажка
Не помогла. Недоодет
На улицу явился Юрий,
Туч поднебесия понурей.
Стремясь, чтоб утра холодок
Отчаянье прочь уволок.
А там Михайло взят в оковы.
Цепями руки за спиной
Скрутили, и уже готовы
В ошейник ржавый, затяжной
Его вковать. Чтоб рок оплакать,
Лил дождь, творя из пыли слякоть,
И князь, направив взор наверх,
Стонал, постигнув неуспех.
Там слуги верные тверские
И юный княжич Константин
Спасти пытались, но стихией
Вздымались стены из зверин –
По семь батыров здоровенных,
Как будто кованных в гееннах,
Пригнали семеро князей,
Михайлу охранять подлей[159].
Железом ржавым двое суток
Тверского мучало и жгло.
Миг ожиданья смерти жуток,
Но, словно разуму назло,
Бесчестным катам было мало,
Чтобы до глы́би пронимало,
Не сняв оков, подняв с земли,
Другую казнь изобрели.
В страданьях образы нечётки,
Бесспорно – не простят вину,
Решили крепкие колодки
На шею взгромоздить ему.
Терпел и так до крупной дрожи,
Теперь ни сесть, ни лечь не может.
Таким его, травя гурьбой,
Тащили кочевать с собою[160].
Ворвался Юрий к Кавгадыю:
«Что вы творите, люди ль вы?!
Убить – убей! Рубите выю!
За что ж мученья таковы?».
«Смирись, коназ! Желанье хана
Не месть, что так тебе желанна,
Унизить хочет, честь презреть,
Простую не даруя смерть!».
Дней двадцать пять, уйдя от моря,
Орда в предгорьях кочевала.
Дней двадцать пять Михайлу стоя,
Без надлежащего привала,
Влекли батыры за собою
И в дождь, и в ветер. Чередою
За ним, охальна и смела,
Бранящей стаей чернь брела.
Так шли за Теркою-рекою
В подножии Кавказских гор.
Пройдя Титяков стороною,
У речки Сивинец, в упор
Прошли болвана медяно́го,
Где тёмных древностей премного,
К Вратам Железным подойдя,
Вблизи надгробия вождя
Жесто́ка, тяжка и груба,
Михайлы вызрела судьба[161].
3
Весь этот срок Великий Юрий
Ничтожной блошкой по князькам
Носился в бешенном аллюре.
Где был покладист, где упрям,
От всей души врагу о смерти
Молил, чтоб в этой круговерти
Ни месть искать, ни радость масс,
А чтоб окончить пытку враз.
От хана Кавгадый явился:
«Пойдём, коназ, поможешь мне».
Был явно разозлён, без смысла
Приказ казался. Наравне
На торг, Михайлу где под крики
В оковах держат, Князь Великий
И Кавгадый, ордынский друг,
Явились с воями вокруг.
Толпу отребья оттеснили,
Зевак с десяток придавив,
Встав на бревенчатом настиле,
Заголосил посол в надрыв:
«Неисчислима милость хана!
О состраданье беспрестанно,
И к тем, кто сильно виноват,
Печётся царь, но в счет уплат...».
Толпа гудит. Унявши жестом,
Продолжил молвить Кавгадый:
«За зло, что сотворил отверсто
Михайло, словно ловкий змий,
Достоин смерти! Но сначала
Улучшив облик одичалый,
Хан отдых дарит наконец.
Ведь здесь стоит почти мертвец[162]!».
И дал приказ гортанный, чёткий,
Батыров ближних подозвав,
Чтоб враз с Михайлы снять колодки.
Толпа, кровавых ждав забав,
Разочаровано гудела,
Но Кавгадыю нет и дела
До черни, вид чей захудал,
И тех, кто честно сострадал.
Оковы полетели наземь,
Со стоном разогнулся князь,
Сквозь слёзы на лице чумазом
Узрел толпу, вдохнувши всласть.
Его умыли, приодели.
В неясной этой канители,
Не маскируя злых лукавств,
Накрыли стол из вкусных яств.
Но Михаил еды не тронул,
Хоть и не ел немало дней.
По справедливому резону
Боялся зелья. Пусть грозней
Воззрился Кавгадый на князя,
Гримасой лик обезобразя,
Тверской, вздохнувши тяжело,
Лишь гордо отвратил чело[163].
«Смотрю и глад тебя не точит?», -
Спросил с ухмылкой Кавгадый.
Но князь, как только мог жесточе,
Скрестивши длани на груди,
Изрёк: «Я местью твоей сытый».
Монгол в ответ: «За пир мы квиты».
И взглядом приказал опять
В железо князя заковать.
Толпа отпрянула со стоном,
Решив, что смерти час пришёл.
В рыдании неугомонном
Гласа слились в единый звон.
Все, кто собрались, слёзы лили
Осознавая, что к могиле
Готовит князя хан Узбек.
Рыдал и рус, и швед, и грек[164].
И выли в подлинном посыле,
Татары, что Твери служили[165].
4
В седло забравшись, сдвинул брови
В сердцах озлобленный монгол.
Махнул отход. Не прекословя,
Отряд батыр тотчас ушёл.
Рванули слуги к Михаилу,
Кому стоять уж не под силу,
В кривую саклю невдали
Неровным шагом увели.
Михайла, скованный колодкой,
С трудом вместился на ночлег.
Татарский служник в речи кроткой
Поведал, что готов побег:
Коней осёдланных подставы,
В охрану горцы величавы,
А дальше на Волынь иль в Рим,
В Литву – любой путь одолим.
Князь ненадолго смежил очи.
Представил степь, галопом бег,
Свободы ветер жизнь пророчит,
Лютует позади Узбек.
А впереди Руси просторы,
И что ни конь – силач матёрый,
Не скачет, словно бы летит,
Лишь пыль от кованых копыт.
Но изменилась грёз картина,
Мечты вернули князя в Тверь,
Там за побег его безвинно
Страдают близкие теперь:
Жену влачат за косы в путы,
Детей работорговцы люты
Пленяют. Тверь во злой резне,
Горит в безжалостном огне...
Свобода? А отчизны пепел
И прах безвременный родных
Свободой может быть? Ответил:
«Бежать? А там людей моих
Орда изрежет, бросит в реки.
Такому не бывать вовеки[166]!».
Псалмов раскрыл родную вязь,
Всю ночь с усердьем промолясь.
5
До зорьки выскочил с постели
Глаз не сомкнувший князь Москвы.
И петухи еще не пели,
И стражи спят, словно мертвы.
Но Юрья совесть так решила,
Облегчить долю Михаила:
В торг проберётся, в том расчёт,
Там иль спасёт, или убьёт.
Но лишь успел вздохнуть свободно,
Проверить в сапоге кинжал,
Как шайка, с виду беззаботна,
Явилась. Князь Москвы узнал
В лице неясном как стихия
Черты шального Кавгадыя,
И оспой траченых как сыр
Его приближенный батыр.
«Куда идешь, коназ великий?
Не спится, так же как и нам?
Айда гулять!», и вои клики,
Разбившись ровно пополам,
Как будто невзначай закрыли
Пути для бегства. По верзиле,
По сторонам от Юрья встав,
Играя твёрдо роль застав.
Светлело. Первые ортаки
Лавчонки стали отмыкать.
У Кавгадыя мысли всяки,
Косясь на сабли рукоять,
По лику молча просквозили,
Но в их разрозненном обилье
Все ж выбрал дружеский закал.
С коня склонившись прошептал:
«Коназ, пойдём вдвоём как прежде», -
С коня прыжком на землю слез, -
«Пройдёмся в поисках надежды
Под сводом утренних небес.
Поговорим спокойно, тихо,
Поищем из проблемы выход».
Бойцам, застывшим невдали,
Махнул, те быстренько ушли.
Расстроен князь. Но не перечил.
Хоть на судьбину был и зол,
Дню эпохальному навстречу
Вослед приятелю пошёл.
Как будто что-то их водило
Вдали от муки Михаила,
Иль в том, чтоб стыд был приглушён,
И был расчётливый резон[167]?
Пока бессмысленно бродили
В торгу́, бесцельно и без слов,
Чертяки, что недавно с ними
Гуляли, растолкав купцов –
Задача, видно, торопила –
Стремились к сакле Михаила.
Князь, от волненья бледнолиц,
Всё понял, услыхав убийц.
Поднялся к жребию готовый,
Простив заранее врагов,
Он вышел из-под сакли крова
Лицом степенен, но пунцов,
Успев обезопасить сына,
К царице выслав Константина[168].
Стоял, готов принять любой
Исход, чтоб встретиться с судьбой.
Крысиной сворой, чернь пихая,
Под ругань мерзкой болтовни,
На князя налетела стая
Людей – да люди ли они? –
Михайла схвачен за колодки.
Удар! И образы нечётки
Пред взором пляшут. Князь упал
Под хохот катов подпевал.
И вновь зверей стальные руки,
Схватив бездвижного врага,
Как будто бес взял на поруки
И злоба адская нага,
Бить продолжали. Он мольбою,
Презревши спесью родовою,
Просил простить их небеса,
Врагов спокойствием беся.
Две пары рук, схватив колодки,
Подъяв Михайлу над землей,
Размахом мощным, но коротким
Швырнули в стену. Звук глухой
Раздался, сакля задрожала.
Князь рухнул. Снова смех кагала,
Когда, ударом снесена,
На князя рухнула стена.
И в этот миг один поганец,
Откинув и́верни [169] стены,
Злодей по имени Ива́нец
Схватил за у́ши. Нескромны́
Его слова. Под стон негромкий
Стал бить страдальца об обломки.
Михайло ж тихо, видя раж,
Читал убийце: «Отче наш...».
Но смерть не шла. Устали каты.
Взахлёб молился кроткий князь.
И землю пальцы узловаты
Хватали, с гибелью борясь.
Вскричал, зря небо чрез багрянец,
Когда второй подлец Рома́нец,
Огромный нож, чтоб не тянуть,
Достал, вразмах воткнув во грудь.
Он бил, терзая горемыку,
Михайлы кровью обагрясь,
Безумно, яростно хихикав,
Пока не стих несчастный князь,
И взор его, прощаясь с миром,
Сверкнул, и вечным сном затмило
Внезапный свет, возникший вдруг,
Освободив от долгих мук[170].
Отринув мученика тело,
Продолжили убийцы зло.
Пьяны от крови, ошалело
Резне предались. Тяжело
Дыша, в кровавом буревале
Тверских бездушно убивали,
Швырнув останки в ближний яр,
Стащив и русских, и татар.
Михайлы попранное тело,
Как будто гибель не признав,
Руды потоками алело,
Презрев безумие орав.
И сей немыслимой картиной,
С намереньем несовместимой,
Не сразу угадав родство,
Московский князь узрел его.
Несмелым шагом, безо стражи,
В стыдливом зареве ланит,
Подходит Юрий. «Твой ли, княже,
Родной поруганным лежит?», -
Недобро Кавгадый изринул, -
«Неужто лучшей домовины
Его достоинства стыдясь,
Ты не нашёл, чем эта грязь[171]?».
Безмолвно осмотрел князь Юрий
Того, кто в жизни был немил.
Сего хотел? В такой фигуре
Мечтал, чтоб труп врага застыл?
Так есть ли радость? Тесновато
Душе внутри. Какая плата
За это будет впереди?
Покажет время. Обожди.
Останки князя Михаила,
На доски ровно уложив,
К телеге привязали. Смыла
Служанка кровь под плачь молитв.
И начат путь, как доля кары,
Чрез речку Горесть[172] и Моджа́ры[173],
К Безде́жу[174] выбрана стезя,
К покою через Русь везя.
Им предстоял вояж далёкий
Свершить, а походя, с Небес,
Начав преподавать уроки,
Свершалось множество чудес[175].
Пройдя сквозь нижние уделы,
Вошли в Москву слабы, но целы.
Гроб в церкви крепят на постав,
Твери ни слова не сказав[176]...
Ослушник
Возмездье неизбежным роком
Касается виновных вый:
Чрез дни в страдании глубоком
Ушёл из жизни Кавгадый.
Из-за чего? Скосила рать?
Не хочет летопись сказать!
Лишь строчка знанием мала́
О смерти сухо донесла[177].
Недолго дома верховодил
Князь Юрий, надобно в Орду.
После случившихся историй
Опять к Узбеку, наряду́
С вопросами Твери строптивой,
Чтоб разобраться с перспективой
Насколько прочих перестиг,
И снова подтвердить ярлык.
Поездка выдалась спокойной,
Есть результат: великий стол
Заверен быстро и пристойно.
Довольным князь на Русь пришёл.
Да не один, Михайлы сына
Узбек спровадил, Константина[178].
Раз с ярлыком вопрос решён,
В подарок – отрока в полон.
Путь позади. Встречай столица!
Покуда ж в Тверь дошла молва,
И к Юрию с мольбою мчится
Владыка Прохор[179], чтоб сперва
Михайлы тело возвернули,
И чтоб усобиц злые бури
Пресечь, охолонить задир,
И вечный обустроить мир.
Не стал звать Юрий во столицу
Димитрия, что полон зла,
А Александра[180] сговориться
Возков шеренга привезла.
И прах страдальца Михаила
Во Тверь отбы́л, и заключила
С Москвою Тверь мир «на века»…
Предвидя ложь наверняка[181].
1
Угомонилась Русь на время,
Зло не забыто, но пока,
Момент спокойствия имея,
Князь Юрий распустил войска.
Тверь тяжело отгоревала,
И чтобы жизнь начать сначала,
Михалычей, в пылу забав,
Женили, ровню подобрав.
Венчался Александр первым,
За ним вступил в брак Константин.
Что интересно, сим маневром,
Опять двух Юрьев вместе зрим:
Взял первый дочь, того кто ныне
Петляво правил на Волыни.
Второму тесть, в миру роднясь,
Герой наш – сам Московский князь[182].
Михалыч Дмитрий, Грозны Очи,
Невесту позже отыскал.
До мести за отца охочий,
Раздрая повышал накал:
На зло Москве, для бед зачина,
Дочь выбрал князя Гедимина[183],
Чем для московских юных сил
Союз опасный сотворил.
Тот Гедимин – Литвы властитель,
Великий князь и жуткий плут,
До славы жаден, любопытен
До дел чужих, но в битвах лют:
Железный псов в военном чёсе
С похвальной дерзостью разносит.
И Бог бы с ним, не поползи
На грады западной Руси.
Ещё литовским войнам сроки
Кровавые не подошли,
Но уже помыслов жестоких
Не скрыть Литве, и там, вдали,
Забыв про немца ненадолго
В превратном пониманье долга,
Забрал он Полоцк, Гродно, Брест.
Того гляди и Витебск съест[184].
В Залесье злились, но пока
Не так сильна Москвы рука.
2
О, горе! Снова скорбь и тризна
Данилычам явились в дом.
Почил Борис[185]. В событья втиснут
Дурным злосчастием ведом:
Всю жизнь от неудач страдая,
Его точа, несчастий стая
Гнала, везению взамен,
От бед к беде, из плена в плен.
Орда тем часом намекает,
Пора платить Узбеку дань.
Из надоевшего Сарая
Пришёл посол: «Ты, княже, впрямь
В стремленье нахвататься выгод
Решил забыть про ханский выход?».
И чтоб не мыслил вперекор,
Град стольный выдержал разор[186].
Владимир чтоб спасти от травли,
С нижайшей просьбой потерпеть
К Узбеку брат Иван отправлен[187].
А сам же Юрий-князь напредь
Шлёт в Тверь гонцов с задачей сложной,
Чтоб выход дали безотложно,
Иначе же в краю Тверском
Грозясь долги забрать силком.
Но Тверь в отказ – мол, есть обычай,
Что всё Сарая серебро
С своих уделов, бед не клича,
Возили сами. Все равно,
Что там Сарай Москве прикажет,
И кто тому стоит на страже.
Так что смирись, забудь, отстань,
Свезли уже во Кашин[188] дань.
Какие воспитанья меры
Даёт суровая пора?
Собрать под небосводом серым
Полки. По-своему мудра
Такая мысль, и слава тем,
Кто с честью носит дедов шлем –
Чтоб Тверь отвагой пошатнуть,
Войска на Кашин держат путь.
Как раньше Новгород, у брода,
Тверских увидели полки.
И снова не решились сходу
Бросаться в воду. Нелегки
Твери решенья, жмут как клещи,
Но очи грозные зловеще
У Дмитрия горят, увы,
Стал ярым кровником[189] Москвы.
Но Юрий так же не уступит,
Орда такого не простит.
И перед бродом, взгляд потупив,
Велит, пока вошло в зенит
Светило, жаркое как сеча,
Атаковать!.. Но недалече
Из леса выступил монах,
Представ пред князем второпях.
Про что шла речь никто не слышал,
Но в результате от реки,
Без боя, словно волей свыше,
Ушли московские полки.
И Тверь ушла, не сея лиха,
Москве отдав ордынский выход[190].
Надолго ль преподать урок
Чернец непримиримым смог?..
3
Секрет природы человека –
Считать себя хитрей других.
И проявляется извека
В года святых неразберих
Порок, в другое время спящий
За словоблудья тёмной чащей:
Проблемы победив в борьбе,
Опять их наплодить себе.
Сполна с тверских взяв недоимки,
Князь Юрий едет не в Орду,
А замыслом прямым, негибким,
С своекорыстьем наряду,
Несёт он средства как под дрёмой
Дорогой хорошо знакомой
В Великий Новгород, и там
Их в рост даёт плутам купцам[191].
Ошибся князь, а может чуял
Не так страшна уже Орда,
По-прежнему ещё лютуя,
Ещё карая иногда,
Руси народ ещё неволя,
Но все ж до Куликова поля[192]
Всего полвека впереди,
И Русь на правильном пути.
В мечтаньях Юрья было просто:
Пока корпели торгаши,
Он с Афанасием[193] прироста
Казны пождёт. Но хороши
Идеи, свитые в клубочек,
Судьба ж над планами хохочет,
В причудах дивных разойдясь,
Являет злых событий вязь.
На рубежах закатных, дальних,
В борьбе с противником жесток,
У новгородцев уникально
Стоял Карельский городок[194].
Исполнив подлые затеи,
На городок напали свеи[195].
От русской срезали земли,
Но взять Корелу не смогли[196].
Не реагировать на это
Новогородцам не с руки.
Простить такое – песня спета,
Противник наперегонки
Всех разобьёт поодиночке,
Удел дербаня на кусочки.
Кореле в помощь торопясь,
Возглавить рать обязан князь.
Не в радость Юрью ратоборство.
Озлён Узбек, желает дань,
К Руси проблемам сердце чёрство.
Но как судьбину ни тирань,
Назвался князем, будь при власти.
Нельзя лишь изредка, отчасти
Свои обузы исполнять.
Придётся верховодить рать.
И как сей выбор ни тяжёл,
На Выборг Новгород повёл.
4
Кому война, кому удача.
В ухмылке мстительной кривясь,
Москву, как мыслил, одурача,
В Орду Твери умчался князь.
Дмитрий Михалыч что есть мочи,
Скакал, сверкали гневом очи,
И сходу хану вопиет,
Взводя на Юрия извет:
Что дань собрал, но не доставил,
Решив Узбека обмануть.
Что против непреложных правил,
Орду не слушает ничуть.
Поносил хана, мол, на вече.
Своим домашним обеспечил
Богатство, и Московья знать
Без хана будет всё решать.
Узбек непрост. Несильно верит,
Тому, в ком клокотала месть.
Привык ко лжи, и лицемерий
Он навидался, что не счесть.
Но и с Московским мысли странны,
Во всём нарушил хана планы[197],
И пусть хан раздражён внутри,
Великий стол отдал Твери[198].
Тут что ж, истории прерваться?
И злым облыжникам под стать
Свернуть рассказ, закончить вкратце,
Москвы грядущее списать?
Но нет, не зря взошла эпоха,
В которой без отваги плохо.
Князь Юрий с норовом вассал,
Решенье хана не признал[199].
Нельзя сказать, что князь рискует,
Восстав наперекор Орды.
Скорее между тонких струек
Пройти решился, что б беды
Избегнуть и лихвы дождаться,
Чтоб на Москве потешить братца,
В итоге поступив хитро́,
Вернув с излишком серебро.
Но до того ещё событий
Немало будет впереди.
Пока же – в бой! Кто родовитей
В атаку первым! Из груди
Крик вырывался залихватский,
Когда плечом к плечу, по-братски,
Рубились. Доля нелегка
Железным шведам мять бока.
Прогнав с Корелы супостата,
Новогородцев дюжих рать,
В свою победу веря свято,
На Выборг стала наступать.
Пусть прясла[200] крепости высо́ки,
Но по́роки[201] на солнцепёке
Не зря ж, коней терзая в мыле,
Тащили стёжками лесными.
В осаду взяли крепостицу,
Устроив ливень из камней,
Побили свеев уйму. Злится
На шведов Юрий, побыстрей
Желая взять строптивый город,
Но Выборг бит, да не поборот.
Решили нынче ехать вспять,
Осаду до поры снимать[202].
Вернувшись в Новгород, князь Юрий
Стремглав собрал с купцов барыш.
С отвагой, свойственной натуре,
В Орду собрался. Согрешишь
Тут против правды, скажешь если,
Что неприятности исчезли.
Достать ведь мало серебро,
Ещё ты сохрани его.
С трудом строптивых новгородцев
Уговорил собрать отряд
Себе в конвой. Ведь не уймётся
Ни Тверь, ни зверь – все захотят
В пути напасть, убить, обчистить,
Пусть каждый по своей корысти,
А нужно целым, во плоти,
Обоз к Узбеку довезти.
И тут, когда почти готовы
В Сарай отправиться. Урон
Душевный, безграничный, новый
Сознанью Юрья нанесен.
Во цвете лет, в среде согласий,
Внезапно умер Афанасий.
Братишка младшенький стремглав
В горячке слёг, уже не встав[203].
Похоронили, отрыдали...
Большой помин невмоготу,
Но задержались от печали.
Слух просочился, что в Орду
Собрался Юрий, чтобы тайно
К Узбеку по степи бескрайней
Ордынский выход доставлять,
Ярлык свой подтвердив опять.
Пока на Русь стремится Дмитрий,
Брат Александр уйму сил
Тверских собрав, манёвром хитрым
В Низу засаду учинил.
О злобной грезя заварушке,
В излуке У́рдомы-речушки,
Разя московских наповал,
На поезд Юрия напал.
В неравной сече Юрий битый
Казну оставил у реки,
И эпохальные кульбиты
Сломали планы. Ох, горьки
У князя мысли, когда мчится,
Спасаясь бегством, чтоб темница
Ему не даровала кров.
Чрез сотни миль влетел во Псков[204].
Расплата
1
Взмыл ввысь над Псковом чёрный ворон,
Скрипящим криком ворожа.
Клич неприятностям прооран!
С высот следит как с рубежа
Руси стремглав летят отряды
Тверского Дмитрия, и рада
Орды подручной злая тать
Очам Гневливым власть имать[205].
Другим путём свирепо, в спешке,
Ахмыл[206], с ним несколько минга́н[207]
Народов разных вперемешку,
Возмездьем к Юрью обуян,
Ворвался в русские уделы.
Набегом хищным, оголтелым,
К татьбе готовый завсегда,
Разграбил Низа города.
Пытались ярославцы биться,
В кремле закрылись, но финал
Понятен: грянула зарница,
И видит ворон – запылал,
Ордой не выдержав проверки,
Детинец рубленный на Стрелке[208].
Опустошён, в добычу взят
Прекрасный Ярослава град[209].
Коварным назиданьем хана,
Чтоб данник место знал своё,
Узбек на Русь послал Ивана
С Ахмылом вместе. Громадьё
Бесчеловечных истязаний,
Мук жизни, когда смерть желанней,
Страданий русских, боли вал
Иван Данилыч наблюдал[210]...
Прокаркал горевестник чёрный,
С Востока взгляд переведя –
К закату взор его повёрнут,
Сквозь струи сизого дождя
Он наблюдал нахальной свеи
Шальных полков стальные змеи,
Прознав, что на Руси разлад,
Идут, чтоб грабить Новоград.
Неладно всё у Юрья ныне,
Куда ни глянь – одна беда.
Почти попал под власть уныний,
Но вдруг орлица молода
С высот заоблачных явилась,
Вцепилась в ворона, и силясь
В тяжелой схватке одолеть,
Свалилась с вороном за клеть.
Кто пал в сраженье князь не видел,
Упали птицы вдалеке,
Но опыт, взбалмошный учитель,
Напомнил Юрью, что в мирке
Своём от яви не укрыться,
Там прозябания десница,
Схватив бессильных за грудки,
Утопит в омуте тоски.
Когда в кудря́х недавно медных
Всё больше видно серебра,
То явно больше, чем намедни
Итогом мысль его мудра:
Без долгих дум, когда дождётся
Приезд посланца-новгородца,
Зовущего возглавить рать,
Решит немедля выступать.
Князь Юрий без раздумий тяжких,
Не признавая власть Твери,
Накинув сви́тку[211] нараспашку
В седло запрыгнул. Сизари
Во Кроме[212] боязливо взмыли
В тумане придорожной пыли,
Что кони по́дняли с подков,
Скача на Новгорода зов[213].
Новогородцы рать собрали,
Пока князь Юрий подъезжал.
Прибыв, не мысля о привале,
В поход повёл, и как кинжал
Вонзил войска, шутить не думав,
В отряды ржавых душегубов.
И гнали их, на брань легки,
К верховию Невы-реки.
Сломив железных супостатов,
Стеной от западных атак,
Рубеж закатный прочно спрятав,
Решил заслон поднять, да так,
Чтобы крепка, как наковальня,
Надёжна и фундаментальна,
На мшистых ка́мнях островка
Возникла крепость на века.
И так на острове Орехов
Там, где исток берет Нева,
Дозорным бедствий и успехов
Твердыня выросла. Жива
И ныне юрьева работа.
Ну, а тогда, в боях измотан,
На вечный мир пойти готов,
Король врага прислал послов[214].
И Юрий, как великий князь,
Скрепил согласье, помолясь[215].
2
Нет, буйный век покой не дарит!
Лишь только шведов разогнал,
Как тут Литва в шальном угаре
на Лопоть кинулась, развал
Руси неверно угадала,
Поняв привычно запоздало
Отвагу новгородских сил –
Её князь быстро приструнил[216].
Всё ж рок за Юрья взялся круто:
Лишь брешь с Литвою залатав,
В Заво́лочье[217] вскипела смута.
Пришлось к Двине идти, расправ
Устроить много, двинув рати,
Бесценные минуты тратя,
Когда напастей в непроглядь,
Князей устюжских вразумлять[218].
Утихли лязги битв жестоких.
Но ропщет дальний славянин.
Волынь, бойцов разбив немногих,
Пленил коварный Гедимин.
Поправив лопотские раны,
С несметным воинством нагрянул –
Огню предав десятки сёл,
На Киев полчища повёл[219].
Москва ли, Новгород помогут?
Куда там! Крючьями Орда
В самих вцепилась, и дорогу
На волю застит иногда.
Не можно с Гедимином биться.
И тут ордынская десница
Ахмыл привёз на харатьи
Приказ сейчас в Сарай идти[220].
Иссякли князя отговорки,
Всех победил. Судьбой гоним,
Поехал, подготовив ёмкий
Ответ, о происшедшем с ним:
Что Грозны Очи против правил
Обоз князь-Юрия разграбил,
Ударив подло и хитро́,
Украл Узбека серебро.
Разжившись на Двине мехами,
Пополнив серебра запас,
Кружным путём, по речке Каме
В Орду князь выехал тотчас,
Пройдя разлившиеся плавни.
Надеясь по привычке давней,
Швыряя серебро вокруг,
Сарайских подкупить хапуг.
3
Опять Сарай... Обрыд до жути!
Пылища, вонь, корысть, обман.
Все, что любилось в прежней сути,
Ушло, погибло. И багрян
Закат раскинулся сияньем,
Напастей предзнаменованьем,
В делах удачи не сулит,
Лишь жуть от хана злых обид.
Ордынцы, радостно судача,
Привычно хапали бакшиш.
Но безграничная раздача
Не утешает, видно лишь,
Что брать готов любой и много,
Но не снижается тревога,
И дар московский впопыхах
В безмерных тонет сундуках.
Но рук-то две! Чего ж одною
Лишь с Юрья получать доход,
Когда, желая над Москвою
Победы, Дмитрий раздаёт
Из сундуков безмерных смело,
Забрав потребу из удела,
Метая подкуп на-гора,
Премного всякого добра.
С Твери примчался Грозны Очи,
Прознав, что с Юрьем разговор
Покуда хана не окончен.
Есть вероятность до сих пор,
Что вопреки угодной доли
Узбек Данилычам мирволит,
И счастья чаши весовы́
Склонятся в сторону Москвы.
Так день за днём промчалось лето,
Уж осень завершает путь,
Степь ночью наледью одета.
Суда всё нет. Узбек тянуть
С решеньем продолжает долго.
Уж вдалеке уснула Волга,
Иссякли деньги у князей,
Но воли хан не дал своей.
Про Юрья словно позабыли.
Лишь Дмитрий зло бросает взгляд.
Неимовершнейших усилий
Держаться стоит – был бы рад
Напасть с свирепостью звериной,
Но князь Москвы всегда с дружиной.
Не хочет Дмитрий в драку лезть,
Холодною готовя месть.
Ему твердят: Москва в опале,
Ярлык Твери навечно дан,
Что власть Данилычей прижали,
За месть не обозлится хан,
Не разъярится при доносе,
А злодеянье крови просит.
Лишь время подобрать под стать,
Чтоб Юрья быстро покарать.
На Праздник светлый в честь Введенья
Во храм Царицы Пресвятой,
Вослед[221] Филиппова говенья
Подкараулил князь Тверской
Врага, идущего к молитве.
О честной не мечтая битве,
Дав мести раззадорить пыл,
Кинжал в князь-Юрия вонзил.
Застыл Москвы правитель видный,
Лёд стали ощутив внутри,
Но нет ни гнева, ни обиды
На низкодушие Твери.
Как будто ждал, что так случится,
Как будто из грехов темница
Внезапно пала, и душа
Вспорхнула к небу не спеша.
Запахло зеленью весенней.
Сквозь колкий горький снегопад
Огнём прощальных утешений
Степь расцвела. Замысловат
Узор из трав, соцветий, злаков,
А в них, от радости заплакав,
Агафья нежно, без испуга,
Встречает милого супруга.
Поодаль братья, как живые,
С улыбкой Юрия зовут.
Такими светлыми впервые
Он видит их – без бед и смут.
Друзья, бойцы, что бились рядом,
Стоят приветственным отрядом,
Пришли деды́, отец и мать
Радушно Юрия встречать.
И князь, в объятиях отцовских,
Остался в зелени Весны.
Великий первый из Московских
Ушёл туда, где все равны...
А в нашем небезгрешном мире,
Где злобы льдов нагромоздили,
Где к свету путь шипами стлан,
Взъярился за убийство хан[222].
Ошибся Дмитрий, полагая,
Что смерть врага простит Узбек,
Без разрешения Сарая
Открыв отмщения сусек.
И Дмитрия, как Михаила
Допрежь, в железа поместила
Орда, чтоб суд чинила знать,
Чтоб позже смертью покарать[223]...
А тело Юрия с почётом
Велел везти в Москву Узбек.
Скорбит Иван. Святитель Пётр
Выходит к поезду телег.
Народ рыдает громогласен,
Грустя об эпохальном князе,
Желая хоть разок взглянуть,
В последний провожая путь.
И так уж Небеса решили,
Что в это время на Москве,
Чтоб Юрья проводить к могиле,
Сошлись в церковном старшинстве
Епископы Твери, Рязани,
Ростова, Новгорода, длани,
Подняв над горестным одром,
Крестили наряду с Петром[224].
Слёз было пролито немало,
Омыв утрату, как дожди.
Конец эпох – другим начало,
Ивана слава впереди!
***
Не нам сегодняшней моралью
Судить ушедшие века.
Гремя ордынских талей сталью,
К свободе шли издалека.
Но вот же странности какие,
Мы говорим, что дни былые
Злу допотопному сродни,
Но словно и про наши дни.
Всё так же к тлену призывая,
Ища как хищник жертв впотьмах,
Позорные сыны Раздрая
Обогащенья на кусках
Хотят найти, зовя разбиться,
Рассыпать глыбу на столицы,
И воцариться им навек
Мешает русский человек!
[hr] [1] Дед Юрия Даниловича Московского - Александр Ярославич Невский (1220/21 - 1263) – и отец Михаила Ярославича Святого – Ярослав Ярославич Тверской (1230 - 1272) – были родными братьями. Соответственно, Михаил приходился Юрию двоюродным дядей, несмотря на то, что был старше Юрия всего на 10 лет (ориентировочно). [2] 1302 год от Р.Х. [3] «Того же лѣта [6810], мѣсяца iуля в 5, по Петровѣ постѣ въ четвертокъ, бысть буря велика, и много пакости бысть, по селомъ дубье подрало». Лаврентьевская летопись, ПСРЛ изд. 1848 г. СПб, том I, стр.209. [4] «Того же лѣта, во осенниѣ, явися звѣзда на западѣ, луча имущи яко и хвостъ къ горѣ, къ полуднью лиць». Лаврентьевская летопись, ПСРЛ изд. 1848 г. СПб, том I, стр.209. [5] Незадолго до описываемых событий почивший Иван Дмитриевич, князь Переяславский, умирая оставил Переславль-Залесский своему дяде Даниилу Александровичу Московскому. С.Б. [6] Андрей Александрович – брат Даниила Московского, в описываемое время великий князь Владимирский. Получил великий стол с помощью междуусобицы со старшим братом Дмитрием, который умер за несколько лет до этого. С.Б. [7] Клещено (Клещеево) – одно из старых названий Плещеева озера. От города Клещин – по разным версиям либо прежнее название Переславля-Залесского, либо поселения неподалеку. С.Б. [8] Дюде́невская (Дюденёвская) рать – карательный набег Орды на Русь в 1293 году, начавшийся по просьбе князя Андрея, в результате которого были полностью уничтожены 14 городов, включая Москву. С.Б. [9] «В лѣто 6811. Преставися Данило Александровичь на Москвѣ въ черньцехъ, въ скиме, а Переславци яшася за сына его, князя Юрья, и не пустиша его на погребение отче». Ермолинская летопись, ПСРЛ, СПб, 1910, т.23, стр.96. [10] По мнению А.А. Горского, Можайск ранее по той или иной причине был обещан (или даже передан) Даниилу Московскому, но после его смерти обещанное не было исполнено. Юрий Данилович забирал город под себя, пленив князя Святослава, выполняя достигнутые ранее договоренности, а не проявляя, как бы сказали сегодня, агрессии: «…в 1303 г. произошел не прямой захват Можайского княжества, а ответная акция московских князей по отношению к территории, вошедшей в состав московских владений еще при Данииле Александровиче. Способом приобретения была либо плата за союзническую помощь […], либо санкция Орды…». Антон Анатольевич Горский, «От земель к великим княжениям. «Примыслы» русских князей второй половины XIII – XV в.». [11] Святослав Глебович – на тот момент княжил в Можайске. С.Б. [12] По одной из версий Ивану Даниловичу на тот момент было 14 – 15 лет. Нельзя отрицать и других версий, судя по которым он был старше: 18 – 19 лет. С.Б. [13] Иван I Данилович (Калита) – князь Московский с 1322(25) года, великий князь Владимирский и Новгородский с 1328 года. С.Б. [14] Бронь, бро́ни – защитный доспех на Руси. С.Б. [15] Комонный – конный, от комонь – конь. Слово нередко встречается в летописях в этом смысле, хотя его происхождение вызывает множественные споры. С.Б. [16] Пеше́ц – на Руси воин-пехотинец. С.Б. [17] Засада - древнерусское название гарнизона крепости. Иногда З. означала резерв; например, в Куликовской битве «засадный» полк был резервным. Энциклопедия Брокгауза и Ефрона. 2012 [18] Вои - воины, воители, войско. Cловарь архаизмов русского языка. 2013. [19] Кроме Юрия на съезде присутствовали Александр, Дмитрий и Иван Даниловичи. Афанасий и другие дети были еще слишком малы для участия. С.Б. [20] Шуйцей на Руси называли левую руку человека. По шуйце – по левую руку, слева. С.Б. [21] Михаил Ярославич был сыном Ярослава Ярославича – родного брата Александра (Невского) Ярославича, отца Даниила Александровича (см. Конец Раздрая. Даниил Московский), деда Юрия Даниловича. С.Б. [22] Стрый на Руси – дядя по отцу. Стрыйчич – его сын, то есть двоюродный брат. Великий князь Андрей – сын Александра Невского, Михаил – сын Ярослава Ярославича, старшего брата Александра Невского. Андрей приходился Михаилу двоюродным братом – стрыйчичем. С.Б. [23] Велий (старорусское, церковно-славянское) – великий. С.Б. [24] См. Конец раздрая. Даниил Московский. [25] «Въ лѣто 6810. Андрѣи князь великiй Олександровичь иде изъ Новагорода изъ Великого и съ Новгородци на Нѣмци, и городокъ Нѣмечкый взялъ и Неву, и раскопати повелѣлъ, а самѣхъ Нѣмець избили, иныхъ руками изъимали, а князя ихъ убили; а Михайло Тфѣрьскый князь не дошедъ Новгорода, слышавъ, оже побѣжени Нѣмци, и възвратися назадъ». Лаврентьевская летопись, ПСРЛ изд. 1848 г. СПб, том I, стр.209. [26] Лествичное право (она же лествица, лествичная система) — княжеское престолонаследия на Руси, предполагающее передачу прав на стол сначал по горизонтали (от старших братьев к младшим до конца поколения, а лишь затем между поколениями, вновь к старшему из братьев младшего поколения). С.Б. [27] Два предыдущих съезда - Владимирский съезд 1296 год и Дмитровский съезд 1301 года не смогли остановить междуусобицы, а одной из причин в обоих случаях была принадлежность Переславля-Залесского. Первый из этих съездов и вовсе чуть не окончился дракой. С.Б. [28] Руда (старорусск.) – кровь. С.Б. [29] «…на осень вышелъ князь великiи Андрѣй из орды съ послы и съ пожалованiемъ царевымъ, и съѣхашася на съѣздъ въ Переяславль вси князи и митрополитъ Максимъ, князь Михаило Ярославич Тферскыи, князь Юрьи Даниловичь Московскыи съ братьею своею; и ту чли грамоты, царевы ярлыки, и князь Юрий Даниловичь прiатъ любовь и взялъ себѣ Переяславль, и разъѣхашася раздно». Симеоновская летопись, ПСРЛ, СПб, 1913, том 18, стр. 86. [30] «Въ лѣто 6812. Пострижеся въ святой аггельскый иноческый образъ и въ схиму князь велики Андрѣй Александровичь Городецкiй, внукъ Ярославль, правнукъ Всеволожь, праправнукъ Юрья Долгорукаго, препраправнукъ Владимера Маномаха, пращуръ Всеволожь, прапращуръ Ярославль, препрапращуръ великаго Владимера, и преставися мѣсяца Июня въ 22 день, и везше положиша его на Городцѣ въ церкве святаго Михаила Архаггела, княживъ лѣтъ 11». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.174-175. [31] «И бояре его, съ ними же и Акинѳъ бояринъ его, по животѣ его отъѣхаша въ Тверь къ великому князю Михаилу Ярославичю Тверскому». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.175. [32] Считается, что Лествичное право было принято на Любечском съезде князей (в Любяче на Днепре) в 1097 году, с участием шести князей, включая Владимира Мономаха. С.Б. [33] «И сопростася два князя о великомъ княженiи: князь велики Михайло Ярославичь Тверскiй и князь велики Юрьи Даниловичь Московьскiй, и поидоша во Орду ко царю въ спорѣ и въ брани велицѣ, и бысть замятна въ Суздальстей землѣ во всѣхъ градѣхъ». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.175. [34] «И поиде князь велики Юрьи Даниловичь Московскiй з братiею своею во Орду, а князя Бориса Даниловичя, брата своего, посла на Кострому, и поимаша его бояре великаго князя Михаила Ярославичя Тверскаго, и ведоша его во Тверь; а стрегоша тогда на Костромѣ велакаго князя Юрья Даниловичя Московскаго, но онъ проиде инымъ путемъ ко царю въ Орду». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.175. [35] «И бысть ему (Ивану – прим С.Б.) вѣсть тайно изо Твери, яко хотятъ на него изгоном прiити ратью Тверичи къ Переславлю; онъ же укрѣпи всѣхъ своихъ бояръ и Переславцевъ, и къ Москвѣ посла совокупляа рать». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176. [36] Гридь – на Руси княжеские ближние воины, дружинники. В Новгородских летописях встречается в качестве синонима постоянному войску вообще. С.Б. [37] Зерцала, Зерцальный доспех - усилитель доспеха, как правило надевался поверх кольчуги. С.Б. [38] Детинец — центральная часть древнерусского города, одно из названий внутренней (центральной) крепости. Он же (позднее) кром, кремник, кремль. С.Б. [39] Переяславские события, в том числе, описаны в Патриаршей летописи за 6812 год, в отдельной главе «Повѣсть о убiенiи Акинфовѣ, боарине Тверскомъ». Эпизод же с отрубленной головой Акинфа на пике Родиона Несторовича (который и срубил голову тверскому боярину) дошёл до наших дней из челобитной его потомка, поданной в местнических спорах значительно позже описываемых событий – в XVI веке. Верность данного факта (отрубленная голова) вызывает споры. Прим. С.Б. [40] Сначала король Франции Филипп IV обвинил папу Бонифация VIII в ереси и симонии. В Европе (во Франции, а следом и в Италии) начали призывать к свержению папы. В 1303 году Бонифация VIII арестовали, после чего он вскоре умер. Есть версия, что причиной смерти стал яд. Папой стал Бенедикт XI, но через 8 месяцев и он был отравлен. Через 11 месяцев папой избрали Климента V, а новой резиденцией стал французкий город Авиньон, специально предоставленный для этой цели французской короной. С.Б. [41] К 1304 году разгромно завершилось очередное шотландское восстание. Многие историки называют подписанное тогда соглашение капитуляцией Шотландии. Однако это было далеко не последняя борьба Шотландии за независимость. С.Б. [42] Испанцы считают, что начало Реконкисты приходится на 718 год (битва при Ковадонге), но полное освобождение Испании относится к 1492 году (падение Гранадского эмирата). С.Б. [43] В 1241 году объединенные польско-немецкие войска были разбиты монгольским корпусом Байдара, однако сразу после победы, монголам пришлось уходит в Венгрию, тем самым позволив Польше через несколько десятилетий оклематься. С.Б. [44] Тохта – хан Золотой Орды в 1291—1312 годах. См. «Закат Раздрая. Даниил Москвоский». С.Б. [45] По некоторым данным, пытаясь проложить дорогу к трону своем сыну, Тохта так или иначе участвовал в убийстве 7 (до другим сведения больше) Чингизидов, которые могли бы претендовать на власть. Но Чингизидов были сотни. О судьбе остальных будет рассказано далее. С.Б. [46] «И послаша Тверичи вх Новъгородъ Великiй намѣсники князя Михаила Ярославичя Тверскаго силою и безстудъствомъ многимъ, Новогородцы же высокоумье ихъ и безъстудство ни во чтоже положиша; они же възвратишася въ Тверь, Новогородцы же послаша въ Торжекъ блюсти Тръжьку, а Тверичи къ нимъ, собравшеся, прiидоша. Новогородцы же глаголагша имъ: «претепите мало дондеже князи прiидутъ изъ Орды, и мы тогда сѣбе изберемъ князя по своей воли, по обычаю нашему изстаринному». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.175. [47] Целовать крест – давать клятву, присягу. С.Б. [48] «Того же лѣта въ Нижнемъ Новѣградѣ избиша черныа люди бояръ княже Андрѣевыхъ Александровичя». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176. [49] См. Конец Раздрая. Даниил Московский. С.Б. [50] Ногай – беклярбек в южнославянких землях, соперничающий с Тохтой. Был убит по приказанию хана. С.Б. [51] Ордынский выход – дань, выплачиваемая с XII по XV век с русских земель Золотой Орде. С.Б. [52] Кафедральный собор Успения Пресвятой Богородицы (Успенский Собор во Владимире, XII век) – в те времена главный (кафедральный) собор Владимиро-Суздальской Руси, где венчались на великое княжение владимирские и московские князья. В этом храме, спустя век после описываемых событий, появятся знаменитые фрески Андрея Рублёва, Даниила Чёрного (при частичном сохранении и по сей день фресок XII века). Храм станет прообразом знаменитого московского Успенского собора, который начнут строить (в описываемом виде) только во второй половине XV века. С.Б. [53] Считается (на основании упоминания в летописях), что именно с XIV века слово «Кремль», «Кремник» начинает замещать принятое раньше «Детинец» - основная (внутренняя) укреплённая часть древнерусского города. С.Б. [54] «Того же лѣта князь Михайло Ярославичь Тверскiй приiде изо Орды отъ царя на великое княженiе, и сяде на великомъ княженiи въ Володимери, и слышавъ бывшее о Акинфѣ, и оскорбися зело. Того же лѣта князь Михайло Ярославичь […] иде ратью к Москвѣ на великого князя Юрья Даниловичя […], и на братiю его, и бысть имъ брань многа, и помалѣ смиришася». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176. [55] «Въ лѣто 6813. Бысть знаменiе на небеси. Того же лѣта быша громи велици и молнiя. Того же лѣта преставися пресвященный Максимъ, митрополитъ Кiевскiй и всеа Русiи, въ Филипово говѣнiе, мѣсяца Декабря въ 6 день, на память святого чюдотворца Николы, и положенъ бысть въ Володимери въ церкви пречистыа Богородици». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176. [56] Юрий I Львович – сын Льва Данииловича, внук Даниила Галицкого. Недавно (относительно описываемых событий) ставший князем Галицко-Волынского княжества. В первом браке супруг сестры Михаила Тверского Ксении, которая умерла в 1286 году. Второй брак с Ефимией – дочерью польского князя из рода Пястов. С.Б. [57] Здесь: переход православных в католицизм при сохранении своих обрядов, но в подчинении папе римскому. С.Б. [58] Так и произошло. Буквально через (примерно) три десятка лет Волынь была захвачена Литвой (галичские земли Галицко-Волынской Руси – Польшей). Еще через полвека перешла под контроль Польши и Волынь. Внук Юрия Львовича – Владимир Львович (умер около 1340 года) станет последним Рюриковичем на престоле Галицко-волынской Руси. С.Б. [59] Красная (Червонная) Русь – историческая область на западе нынешней Украины (вероятно, частично на востоке современной Польши). По разным сведениям, Волынь то относят к этому понятию, то исключают из него в самостоятельное. Галичские земли всегда включаются в понятие Красной Руси. С.Б. [60] Ратский монастырь (Спасский / Преображенский монастырь, названный Новодворским) – располагался на реке Рата. Сейчас это Львовская область. С.Б. [61] До присоединения к Москве при Данииле Александровиче Коломна принадлежала Рязанскому княжеству. С.Б. [62] Константин Романович — князь рязанский с 1294 по 1301 год, когда был пленен Даниилом Александровичем во время битвы за Коломну. С.Б. [63] «Того же лѣта, въ Филипово говѣнiе, князь велики Юрьи Даниловичь повелѣ у себя на Москвѣ великого князя Рязанского Констянтина Романивичя убити, егоже поималъ хитростiю на бою отець его, князь велики Данило Александровичь, внукъ Ярославль». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176.
При этом, Филиппов пост – Куделица – это 14 (27) ноября, а митрополит Максим умер 6 декабря, согласно Патриаршей летописи. Значит смерть Константина Романовича предшествовала венчанию Михаила на великое княжение, которое проводил митрополит Максим. С.Б. [64] Большинство летописей указывают без имён, что братья отъехали в Тверь, но точные имена есть в Симеоновской: «Тое же осени князь Александръ и Борисъ отъѣхали в Тферь съ Москвы». ПСРЛ, т.18, Симеоновская летопись, стр. 86.
Одновременно эта строка указывает на осень, а буквально следующее предложение, повествующее об убийстве Константина Романовича, начинается со слов «Тое же зимы…». То есть отъезд братьев, по Симеоновской, получается не связан с убийством рязанского князя, а предшествовал ему. Однако большинство других источников все же выводят, что отъезд стал реакцией именно на убийство. С.Б. [65] «[В Нижнем Новгороде], и изби всѣх, вѣчниковъ, иже избиша бояръ, и ту же чашу испиша: имъ же бо судомъ судите судятъ вамъ, и въ ню же мѣру мѣрите възмѣрится вамъ». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176. [66] «Того же лѣта князь велики Михайло Ярославичь, правнукъ Всеволожь, ходи в другiе къ Москвѣ ратью всею силою, и бысть бой у Москвы, на паметь святаго Апостола Тита, и много зла сотвори и, града не взявъ, отъиде». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176-177. [67] Существует мнение, что Александр Данилович умер от чумы во время похода (например, у Д.В. Балашова в «Великом столе»), и что в рядах Михаила начался мор. Упоминается мор и в летописях, но смерть Александра Даниловича с ним не связывают (по крайней мере, я не видел такой связи). Кажется, довольно странным, что страшное по тем временам заболевание не превратилось в момент в эпидемию, а спустя без малого полвека та же Черная смерть выкосила половину мира. С.Б. [68] Ратский монастырь – расположенный на реке Рате монастырь, чьим игуменом и был Пётр. С.Б. [69] Петровская икона Божье Матери – первая московская чудотворная икона (Щенникова Л. А. «Иконы Богоматери, чтимые в Московской Руси XIV—XV веков»), автором которой являлся митрополит Пётр, еще будучи игуменом Спасо-Преображенского монастыря на Волыни. Там он и подарил ее митрополиту Максиму, которые перенес ее во Владимир-на-Клязьме, куда переехала и кафедра Киевских митрополитов. С.б. [70] Здесь: Патриарх Константинопольский Афанасий I. С.Б. [71] Внетьё - ср. арх. сочувствие, симпатия. В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка. [72] За несколько лет до описываемых событий, когда митрополит Максим перенес киевскую кафедру во Владимир, для Галицкой митрополии уже назначался свой митрополит. Это, по мнению многих историков, и считал ошибкой (причем скорее всего своей) партиарх Афанасий I. С.Б. [73] Титул византийского императора. Фактически церковные решения не принимались без ведома императора. На момент описываемых событий басилевсом являлся Андро́ник II Палеоло́г. [74] Интересное слово, хоть и устаревшее. Если у В. Даля и позднее значение слова «меженина» определено как «засуха», то по смыслу использования в более ранних источниках, у слова был куда более широкий смысл. Например, в «Домострое» оно употребляется, как голод, нехватка чего-либо, вызванная засухой. При всей негативности понятия, его объемность потрясает. Представьте, вы оказались в каком-то несчастном крае. Интересуетесь, что здесь произошло, и получаете в ответ – меженина. И вот, вы знаете не только о том, что происходит сейчас, но и что предшествовало событиям, и даже какая погода стояла здесь несколько месяцев назад. Потрясающая глубина понятия. С.Б. [75] Бы́дня - залежь, запущенное, заброшенное поле. В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка. [76] Спо́ркій, [пск. твер.], в том числе, сытный, питательный. В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка. [77] «Того же лѣта мышь поѣла рожь, пшеницу, овесъ, ячмень и всяко жито; и того ради бысть дороговь велiа, и меженина зла, и гладъ крѣпокъ по всей Русской землѣ, и кони и всякъ скотъ помре». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.177. [78] «Того же лѣта бысть гладъ и моръ…». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.176. [79] В противостоянии Ногая и Тохты, о котором упоминалось в «Закат раздрая. Даниил Московский», в 1299 году был снова разорен Киев. Так и не восстановившемуся после Батыя (1240) городу был нанесен колоссальный урон. Следующие полвека данные о Киеве практически отсутствуют. С.Б. [80] Десятинная церковь – первый каменный храм Руси, построенный еще при Владимире Святителе в X веке. Разрушен в 1240 году во время нашествия Батыя. С.Б. [81] Напомню, что предшественник Петра – митрополит Максим, так же не смог долго находиться в Киеве и переехал во Владимир. См. «Закат Раздрая. Даниил Московский». С.Б. [82] «И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: «Да будет это мать городам русским». Повесть временных лет» в переводе Д. С. Лихачёва. [83] Еще нагляднее описывает ситуацию Симеоновская летопись: «Въ лѣто 6817 бысть казнь отъ Бога на человѣкы, моръ на люди и на кони, и на всякы скоты, а другая бысть казнь отъ Бога, по грѣхомъ нашимъ, мышь поѣла рожь и овесъ и пшеницу и всякое жито, и того дѣля бысть дороговь велика и меженина зла, и гладъ крѣпокъ въ земли Русскои. Того же лѣта прiѣха ис Кiева пресвященныи Петръ митрополитъ на Суждалскую землю». ПСРЛ, СПб, 1913 г., т.18, стр.87. [84] «Но лукавый враг не вытерпел сего и измыслил против святого Петра козни, внушив некоторым не признавать его святителем. Впрочем, из таковых потом многие раскаялись, приняли святителя и, покорившись ему, получили от него прощение.
Спустя некоторое время, лукавый враг возбудил зависть к святому Петру в Андрее, епископе Тверском, который, не обуздывая языка своего, стал распространять о праведнике ложные изветы и, написав много ложных и хульных слов, послал к святейшему патриарху Афанасию. Удивился патриарх и счел это невероятным, однако послал одного из церковных клириков в землю русскую, и тогда созван был собор в городе Переяславле. На соборе том присутствовали епископ Ростовский Симеон, преподобный Прохор, игумен Печерский, князья, бояре, священники, иноки и великое множество других. Когда призван был на собор Тверской епископ Андрей, стали расследовать дело, и когда выступили против Петра лжесвидетели, произошло великое смятение. Виновник зла не утаился, но перед всеми был обнаружен. Злоба и клевета Андрея были обличены, и лживый клеветник перед всеми был посрамлен и уничижен. Святой же Петр не сделал ему никакого зла, но простил и, довольно всех поучив, отпустил с миром собор. Сам же прилагал к трудам труды, умножая во сто данный ему талант и являясь отцом для сирот». Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней святого Димитрия Ростовского. «Ковчег», 2010. Книга четвертая. [85] Иксар – сын хана Тохты. С.Б. [86] Узбек-хан (Азбяк, Озбяк) – хан Золотой Орды с 1313 года. Сын брата (племянник) хана Тохты. С.Б. [87] Историки полагают, что Узбеком было убито около 120 чингизидов. Такая цифра, например, есть у Сафаргалиева М. Г. Распад Золотой Орды. Саранск. Мордовское книжное издательство. 1960. стр.64-65. Но есть источники, приводящие и другие цифры – причем, как значительно большие, так и в несколько раз меньшие. С.Б. [88] Готов согласиться со всеми, кто будет утверждать, что данное допущение слишком вольное. Конечно, нельзя в один момент сделать из одного народа другой. Но фактическое отделение Золотой орды от Монгольской империи, адаптация некогда покоренных народов, привели к тому, что все больше появлялось мусульманской знати, представителей народов, исповедующих магометанство. Время Узбек-хана стало апофеозом этих процессов, оно лишь подтвердило то, что логично и постепенно создавалось историей. С.Б. [89] «Того же лѣта сяде царь Азбекъ на царьствѣ и обесерменился». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.178. [90] Предположительно, Михаил Андреевич, сын Андрея Александровича, о котором (отце) говорится в начале этого повествования (старший брат Даниила Московского). Напрямую известий о смерти Михаила Андреевича, и, соответственно, выморочном столе Городецкого княжества (куда входил в это время Нижний Новгород), я не нашел. Но есть летописные известия (например, Ермолинская за 6815 год), что ранее Михаил Андреевич сел на этот стол. Этой версии придерживается и А.А. Горский («От земель к великим княжениям: "примыслы" русских князей второй половины XIII—XV в.», глава Нижний Новгород). С.Б. [91] Дмитрий Михайлович – сын Михаила Тверского, в дальнейшем вошел в историю, как Дмитрий Грозные Очи. С.Б. [92] Шёл 1310/11 год. Дмитрий Михайлович родился в 1298 году. С.Б. [93] Тут надо пояснить некоторые разночтения. Приведу две цитаты:
«Въ лѣто 6819 князь Дмитреи Михаиловичь Тферьскыи, събравъ воя многи, и хотѣ ити ратью къ Новугороду на князя на Юрья, и не благослови его Петръ митрополитъ. Князь же стоявъ Володимери 3 недѣли и рать распусти, и възвратишася кождо въ свояси». Симеоновская летопись, ПСРЛ, СПб, 1913, том 18, стр. 87.
Как видите здесь указан просто Новгород (къ Новугороду), но в ПСРЛ, на этом слове есть сноска, которая внизу страницы поясняет: «Во многихъ спискахъ сказано здѣсь: «къ Новугороду Нижнему»; но въ харатейномъ Троицкомъ нѣтъ сего прибавленiя».
Еще одна цитата о тех же событиях по Патриаршей или Никоновской летописи (ПСРЛ, т.10, стр.178):
«Въ лѣто 6819. Князь Дмитрей Михаиловичь Тверьскiй собравъ воиньства многа, хотя ити на Новградъ Нижнiй, и не благослови его Петръ митрополитъ столомъ Володимери. Онъ же отстоавъ три недѣли въ Володимери, собрався съ силою многою, бiа челомъ Петру метрополиту, да его разрѣшить. И тако разпусти воя своя, и идоша кождо въ свояси».
По другим источникам так же ясно, что речь о Нижнем. К тому же с Великим Новгородом предстоящие события покажут совсем иные происшествия. Но Симеоновская интересная тем, что прямо указывает, что Юрий был в тот время в Нижнем Новгороде. [94] Фёдор Юрьевич – князь ржевский и фоминский, потомок смоленских князей. Находился на службе у московских князей, что, кроме прочего, говорит и о вхождении Ржева (или Ржевы, как тогда говорили) в коалицию Москвы против Твери – С.Б. [95] Концами называли районы Новгорода – С.Б. [96] Софийский Собор - главный православный храм Великого Новгорода XI века. С.Б. [97] Афанасий Данилович – младший из сыновей Даниила Александровича. С.Б. [98] «…Новгородци съ княземъ Ѳедоромъ (здесь – Федор Ржевский – именно его Юрий Московский посылал в Новгород договариваться – прим. С.Б.) поидоша на Волгу. И выиде князь Дмитрiй Михаиловичь со Тфери, и ста объ ону сторону Волгы, и тока стояша и до замороза, а Михаилу князю тогда сущю в ордѣ; посемъ докончаша съ Дмитрiемъ миръ, и оттолѣ послаша по князя Юрья на Москву, на всеи воли Новгородскои, а сами възвратишася въ Новъгородъ. Тои же зимы, предъ великымъ заговѣнiемъ, приѣха князь Юрьи въ Новъгородъ на столъ, съ братомъ Аѳонасьемъ; и ради быша Новгородци своему хотѣнiю». Первая новгородская летопись. ПСРЛ, т.3. IV. Новгородские летописи, стр.71. [99] «…а новый царь Азбякъ сѣлъ на царствѣ, и вся обновишася, и вси прихожаху во Орду и ярлыки имаху, койждо на свое имя, и князи и епископи; но милостiю Божiею Петръ митроплитъ во Ордѣ у царя бысть в чести велицѣ, и отпущенъ бысть отъ царя со многою честiю вборзѣ, и прiиде на Русь». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.179 [100] Согласно Первой Новгородской, 15 марта 1315 года от Р.Х. (по принятому тогда летоисчислению, только наступил 6823 год, новый год встречали 1 марта) – С.Б. [101] Калики (старорусский) – странники, поющие духовные стихи и былины. С.Б. [102] Концами называли районы (части) Новгорода. С.Б. [103] «Бысть же се зло мѣсяца февраля въ 10 день». Воскресенская летопись. ПСРЛ, СПб, 1841, т.7, стр.187. [104] Гобина (старорусский) – в том числе, урожай, изобилие земных плодов. С.Б. [105] Чека́н — холодное оружие с ударным элементом в виде топорика (клюва) и молотком с противоположной стороны. С.Б. [106] «Бысть сеча злая» - одна из наиболее часто встречающихся в летописях фраз, описывающих серьезное боестолкновение. С.Б. [107] «Слышавъ же князь велики Михайло Тверскiй, и собрався со всею силою Низовскою и з Татары поиде къ Торжку, и выиде князь Аѳонасей Даниловичь и князь Федоръ Ржевъскiй съ Новгородцы противу ихь, и бысть битва велiа и cѣча зла, и побиша мужей Новогородцуыхъ: тысятцкихъ, посадниковъ, боаръ, и прочихъ нарочитыхъ много, а иныа Новогородцкiа силы паде и числа нѣсть, и едва съ малыми оставшими князь Офонасей Даниловичь и князь Ѳеодоръ Ржевъскiй убѣжаша въ Новъградъ». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.179 [108] Новгородская гривна – 204 грамма. Выходит, что 5000 гривен – это более тонны серебра. С.Б. [109] Камень – Уральские горы. Именно в Предуралье новгородцы добывали много мехов и пр. С.Б. [110] «И присла князь Михайло Ярославичь къ Новогородцемъ, глаголя: «выдайти ми Аѳонасiа Даниловичя и князя Ѳеодора Ржевского»; Новогородцы же князя Ѳеодора Ржевскаго выдаша, а за князя Афонасiя Даниловичя крѣпко сташа, а на себѣ окупъ даша пять тысящь гривенокъ сребра, и утвердишеся смиришася. Князь же Михайло Ярославичь Тверскiй призвавъ к себѣ князя Афонасiа Даниловичя и бояръ Новогородцкыхъ и начять съ ними укрѣплятися чрезъ обычай ихъ изъстаринный. Симъ же не хотящимъ тако крѣпость на себя дати; онъ же о семъ въ ярость приiде, и изыма всѣхъ и посла во Тверь, а прочихъ людей всѣхъ перепрода, какъ ся стече; а кони ихъ, и доспѣхи ихъ, и все оружiе ихъ и вся мастеры ихъ взя во Тверь, а Торжокъ разори, а на Новѣградѣ намѣстникы своя посади, и даде посадничество Новогородцкое изъ своей руки Михаилу Клемянтiевичю и Ивану Дмитрiевичю». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.179.
Очень интересно сравнить, как тот же эпизод описан в первой Новгородской летописи. Особенно факт выдачи Федора Ржевского:
«…и присла князь Михаило къ Новгородцемъ въ Торжекъ (!): выдаите ми князя Аѳанасья и Ѳедора Ржевьского, а язъ съ вами миръ докончаю, и рѣкоша Новгородци: не выдаемъ Аѳанасья, но измремъ вси честно за святую Софью. И присла князь Михаило опять: выдаите ми Ѳедора Ржевьского – и не хотѣвше выдати по неволи выдаша его, и на собѣ докончаша 5 темъ гривенъ серебра, и докончаша миръ, и крестъ цѣловаша. И по миру князь Михаило призва къ собѣ князя Аѳанасья и бояры Новгородскыи, и изъима ихъ, и посла на Тферь въ тали, а останокъ людiи въ городѣ нача продаяти, колико кого станеть, а снасть отыма у всѣхъ». Первая новгородская летопись. ПСРЛ, т.3. IV. Новгородские летописи, стр.71.
Еще один момент: «Прислал князь Михайло к новгородцам в Торжок». И Патриаршия летопись, и другие источники утверждают, что Афанасий с Федором сбежали в Новгород, куда позже Михаил и прислал требование о выдаче. Новгородская уверяет, что это был Торжок, и, если вспомнить, что между Новгородом и Торжком более 300 километров, может это вовсе и не ошибка. [111] Ялан – тат., открытое поле. С.Б. [112] Алтын-коназ – тат., Золотой князь. С.Б. [113] Чёрный бор – разовый, нерегулярный налог с Новгородской земли, который князья собирали, когда не хватала средств на Ордынский выход. С.Б. [114] «Въ лѣто 6824. Новогородци выгнаша отъ себе изъ Новаграда намѣстникы княже Михаиловы Тверскаго». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.179. [115] Волок Ламский, сегодняшний Волоколамск – очень важная торговая артерия Руси. С конца XIII века находился в совместном управлении Москвы и Новгорода. Возможно, удар по Волоку был для Михаила символом вызова сразу двум княжествам – Москве и Новгородской республике. С.Б. [116] «Новогордци же слышавше оскорбишася, и припадоша ко Господу Богу и къ пречистѣй Его Матери съ покаянiемъ и исповѣданiемъ и съ плачемъ велiимъ, и собравше рать многу завѣщавше себѣ и всѣмъ заединъ быти и накрѣпко стояти». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.180. [117] «…и соидеся вся волость Новгородская: Пльсковичи, Ладожане, Рушане, Корѣла, Ижера, Вожане…». Первая новгородская летопись. ПСРЛ, т.3. IV. Новгородские летописи, стр.71. [118] Уже у Даля «тали» - это веревки с блоками для поднятия тяжестей, т.е. очень похожее значение на сегодняшнее. Но новгородцы так называли «оковы», «путы», «плен», вероятно, называя так веревки и образные значения от них. Например, уже упомянутое: «… князь Михаило призва къ собѣ Аѳонасья и бояры Новогородскыи, и изъима ихъ, и посла на Тферь въ тали…» или далее: «Послаша Новагородци владыку Давыда къ князю Михаилу съ молбою, просяще на окупъ братия своеи, кто у князя въ талѣхъ; и не послуша его князь». Первая новгородская летопись. ПСРЛ, т.3. IV. Новгородские летописи, стр.71-72. [119] Далее будет цитата из Никоновской летописи, где река будет названа Волоть, а не Ловать. Однако ближайшая река с таким названием находится под Тулой. Большинство историков сходится в том, что это Ловать, т.к. она протекает примерно в тех местах (начинается в сегодняшней Белоруссии) и впадает в Ильмень. Это подтверждает и Симеоновская летопись - говоря о событиях 6824 (1316) года, где Михаил «приiдоша на Ловоть» и «възратишася назадъ отъ Ловоти». С.Б. [120] «…устреми бо ся къ Новуграду князь Михайло Ярославичь Тверскiй, и поиде по невѣдомыимъ мѣстомъ и по незнаемымъ путемъ, и заблудишася въ злыхъ лѣсѣх, и въ болотехъ и во озерехъ, дондеже прiидоша на Волоть, и тамо стоаше въ великой печали и скръби. И бысть в нихъ гладъ велiй, понеже и кожу ядоху, и голенища и ременiа жваху, и мнози отъ глада изомроша, осташiи же много зла пострадаша, а друзiи пѣши едва прiидоша въ домы своя, возвратившеся отъ Волоти ничто же успѣше, но всуе трудишася: безъ Божiа бо помощи никто же что можетъ сотворити». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.180. [121] «Въ лѣто 6825. Прiиде князь великы Юрьи Даниловичь Московьскiй на великое княженiе изо Орды женився, у царя сестру его понявъ именемъ Коньчаку; егда же крестися и наречено бысть ей имя Агафiа, и приведе съ собою пословъ Татарскихъ, сильныхъ зѣло, именемъ Кавгадыя, Астрабыла и Острева». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.180. [122] Несмотря на личные отношения Юрий и Кавгадыя, последний был направлен на Русь не как те «татары», что чуть раньше приходили в Михаилом Тверским, задачу ему, похоже, хан ставил другую – помирить русских князей. Это версию подтверждает Борисов Н.С. в книге «Политика московских князей конец XIII - первая половина XIV века», где, ссылаясь на «Записки касательно Русской истории» Императрицы Екатерины II, он приводит цитату о том, что Узбек-хан был в это время был слишком занят военными неудачами в Иране, и отправил Кавгадыя, потому что «…были приказания приводить распри их к окончанию...». С.Б. [123] Летописи подтверждают, что суздальские князья, сначала вышедшие за Михаила, отступили, узнав, что Узбек дал ярлык Юрию, однако факт того, что Михаил сразу смирился, вызывает споры. Дело в том, что Патриаршия или Никоновская летопись гласит: «Князь же Михайло Ярославичь Тверскiй совѣщався со князи Суздалскыми, и собравъшеся со многими силами идоша противу ихъ, и срѣтоша ихъ у Костромы, и стоаше о Волзѣ долго время; таже князь великы Юрьи Даниловичь Московскiй съслався съ Кавгадыемъ и съступився великого княженiа князю Михаилу Ярославичю Тверскому» (ПСРЛ, т.10, стр.180).
Но другие источники, и в первую очередь Летописный сборник, именуемый Тверскою летописью (ПСРЛ, т.15, стр.409, СПб, 1863), те же события описывает так: «Въ лѣто 6825. Прiиде князь Юрiй изъ Орды, приведе съ собою посла силна, именемъ Кавгадiа; и срѣте ихъ князь великiй Михайло у Костромы, а съ ним вси князи Суздалстiи, и стояша о Волгу долго время; и съслався съ Кавгадiемъ, съступися великаго княженiа великiй Михайло Юрiю князю, и поиде въ свою отчину во Тверь, и заложи болшiй градъ кремль».
То есть принципиально обратная картина. По мнению Борисова Н.С. («Политика московских князей конец XIII - первая половина XIV Века»), «В Никоновской летописи чтение следует считать ошибочным, плодом описки или неправильного понимания протографа составителем свода». То есть большинство источников все же сходятся, что Михаил уступил. [124] «Тоѣ же осени князи Суздальстiи совокупишася съ великымъ княземъ Юрьемъ Даниловичемъ Московьскимъ, и идоша къ нему князи на Кострому, таже и инiи князи идоша къ нему на Кострому, и многи силы идоша къ нему на Кострому. Таже сослашася и съ Новогородци, и повелѣша имъ ити къ Торжку и готовымъ быти ратью ко Твери». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.180. [125] «Того же лѣта князю Ивану Даниловичю родися сынъ, мѣсяца Сентября въ 7 день, на память святого мученика Созонта и нареченъ бысть князь Семенъ». Симеоновская летопись, ПСРЛ, СПб, 1913, том 18, стр. 88. [126] Симеон Иванович Гордый – будущий великий князь Владимирский (с 1340), князь Московский, князь Новгородский (с 1346). [127] Било – металлические, часто медные, листы, ударами по которым извлекались громкие звуки. Повсеместно использовались на Руси до массового распространения колоколов. Первый колокол в Москве появился только через несколько лет, при правлении Ивана Калиты. С.Б. [128] «...а въ то время прiидоша Новогородцы въ помощь великому князю Юрью Даниловичю Московьскому на князя Михаила Ярославичя Тверскаго, и стояше 6 недѣль въ Торъжку, съсылающеся како поити ко Твери. Таже сташа Новогородцы волости Тверскiа воевати...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181.
А также: «А Новгородци приходили напередъ того въ Торжекъ, и докончали со вняземъ Михаиломъ Тверкимь, яко не въступатися имъ ни по комь, и возратишася въ Новгородъ...». ПСРЛ, т.7, Летопись по воскресенскому списку, стр.188. [129] Сегодняшний Ростов Великий. [130] 1317 год считается годом основания подмосковного Клина. Именно это событие в летописях (первое упоминание города) и дало возможность считать данный год годом основания Клина. С.Б. [131] «Тоѣ же зимы князь великы Юрьи Даниловичь Московьскiй съ Кавгадыемъ, и со многыми Татары, и со князи Суздальскыми, и со иными князи и многими силами поиде съ Костромы къ Ростову, а отъ Ростова поиде къ Переславлю, а отъ Переславля поиде къ Дмитрову, а изъ Дмитрова къ Клину...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.180-181. [132] «И ѣздиша послы отъ Кавгадыа во Тверь ко князю Михаилу Ярославичю съ лестiю, и не бысть мира...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. [133] «... и прiидоша близъко граду за осмь верстъ, и стоаше на мѣстѣ томъ 5 недѣль...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. [134] «...и поидоша ко граду ко Твери, и за четыредесятъ верстъ не доидоша, и срѣте ихъ князь Михайло Ярославичь Тверьскiй на Бортеневѣ съ силою своею, и съступишася обои полцы, и бысть битва велiя и сѣча зла, и поможе Богъ князю Михаилу Ярославичю Тверскому, и одолѣ до конца, и побѣже князь велики Юрьи Даниловичь Московьскiй въ Новъгородъ въ малѣ дружинѣ; а великую его княгиню Кончаку изымаша, иже бѣ сестра Озбяка, царя Ординскаго; такоже и брата его князя Бориса Даниловичя поимаша, и иныхъ князей многихъ, и бояръ и Татаръ изымаша, и ведоша во Тверь. А Кагадый повелѣ дружинѣ своей стяги поврещи, и неволею самъ побѣжа въ станы». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. [135] Бортеневская битва состоялась вечером 22 декабря (1317) 6825 года. С.Б. [136] «...а на завтрее побоища, въ пятницу, Кавгадый присла ко князю Михаилу Ярославичю Тверскому, и взя съ нимъ миръ, и поиде къ нему во Тверь за дружиною своею. Князь Михайло же Ярославичь Тверскiй Тотаръ Кавгадыевыхъ избивати не повелѣ, но приведе ихъ во Тверь, и многу честь въздаде Кавгадыю и Татаромъ его, а они лстяху, глаголюще: «мы отнынѣ твои есмя, а приходили есмя на тебя со кназемъ Юрьемъ безъ повелѣнiа царева, а въ томъ есмя виноваты, и боимся отъ царя опалы что есмя таково дѣло сотворили и многу кровь пролили»...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. [137] Десны́й – правый (устар.). Слово использовалось и для указания направления (справа, по правую руку), и для обозначения правоты (истины). С.Б. [138] «Тоѣ же зимы прiиде князь великы Юрьи Даниловичь Московьскiй съ Новогородцы на бродъ къ Волзѣ, и срѣте его князь Михайло Ярославичь Тверскiй, и ту мало бой не бысть, и тако которающеся и съсылающеся много смиришася, и крестомъ честнымъ укрѣпишася, и поити имъ обѣма во Орду». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. [139] Харалуг – то же что булат, особо прочная сталь, оружие вообще. С.Б. [140] Ситуация со смертью Агафьи-Кончаки в Твери – это до сих пор неразгаданная тайна, средневековый детектив. Летописи расходятся в описании. Например: ·Ермолинская однозначно обвиняет Михаила: «...Кончака иже бѣ сестра царю, и ведоша ю на Тферь, и тамо зельемъ уморена быть». Ермолинская летопись, ПСРЛ, СПб, 1910, т.10, стр.98. ·Не менее категорична и Симеоновская: «...а князя Бориса яша руками и Кончаза, княгиню Юрьеву, и поведоша ихъ в Тѳерь, и тамо зельемъ уморена бысть Кончакъ, княгиня великаа Юрьева, сестра царева, нареченая въ святомъ крещенiи Агафiа...». Симеоновская летопись, ПСРЛ, СПб, 1913, том 18, стр. 88. ·С ними так же согласна Львовская летопись. ·Так называемая Летопись Авраамки добавляет интриги, заявляя, что отравили где-то в дороге, а умерла, когда уже добралась до Твери: «...а брата его Бориса и княгиню его яша и въ Тфѣри умориша, и Конча ведоша на Тфѣрь и умре тамо...». ПСРЛ, т.16. Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки, стр.62. ·Первая Новгородская все-таки обвиняет Тверь, но про яд уже не говорит: «...а брата его Бориса и княгыню Юрьеву яша и приведоша во Тферь, тамо ю и смерти придаша...». Первая новгородская летопись. ПСРЛ, т.3. IV. Новгородские летописи, стр.72. ·В Патриаршей тема описана более обтекаемо, мол, есть слухи, что отравили, но точно мы не знаем: «А Юрьева княгини, сестра Аазбяка, царя Ординскаго, во Твери умре; инiи же глаголють яко тамо во Твери зелiем уморена бысть Кончака великая княгини Юрьева, сестра царева, нареченная во святѣмъ крещенiи Агаѳия...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. ·Троицкая обходит вопрос смерти княгини стороной, сообщая только о ее пленении («...и княгиню Юрьеву яша Кончакъ...»). ·Тверская, что не удивительно, так же скромно умалчивает о произошедшем (только о пленении). ·В первой Софийской, по всей видимости, ошибка (описка), так как сначала утверждается, что «... и тамо умориша князя Бориса, а княгиню Юрiеву не убиша...». Обязательно ведь надо написать в летописи, кого не убили J Далее в том же абзаце, описывая более поздние договорённости, в Первой Софийской написано: «...а брата великого князя Юрiя Даниловича князя Бориса и княгыню великую княжу Юрiеву пустити...». ПСРЛ, т.5 Псковския и софийския летописи, стр.207. [141] «...князь Михайло Ярославичь Тверскiй посла Александра Марковичя на Москву посолствомъ о любви, и уби его князь велики Юрьи Даниловичь Московскiй и прiять нужную смерть, и бысть межи ихъ нелюбiе велiе». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182. [142] «Того же лѣта поиде во Орду князь велики Юрьи Даниловичь Московскiй со многими князи, и з бояры и съ Новогородцы...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182. [143] Кидь – мягкий, рыхлый снег, выпавший в тихую и теплую погоду, уброд. Толковый словарь живого великорусского языка В.И. Даля. [144] «Того же лѣта поиде во Орду князь велики Юрьи Даниловичь Московскiй со многими князи, и з бояры и съ Новогородцы, по совѣту Кавгадыеву, и снявся съ Кавгадыемъ поидоша во Орду; а князь Михайло Ярославичь отпусти сына своего Констянтина, якоже преже речеся. Тоѣ же осени, мѣсяца Сентября, загорѣся градъ Тверь, и болшая половина града згорѣ и церквей 6 згорѣ, и едва угосиша». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182. [145] Описываемые события происходили в 1318 году (по одной из версий – в 1319 году), а Константин Михаилович родился в 1306 году. То есть на момент его поездки в Орду ребенку было от 11 до 13 лет. С.Б. [146] «Тоѣ же зимы князь великы Михайло Ярославичь Тверскiй посла сына своего Констянтина во Орду». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.181. [147] Хан Узбек действительно перенес столицу Золотой Орды из Старого Сарая в Новый Сарай (араб., Сарай ал-Джедид). Но существуют разные данные по датам строительства города. В соответствии с одними, город был заложен еще в 1260х годах ханом Берке (отсюда его иногда называют Сарай-Берке), внуком Чингиз-хана, сыном Джучи, а Узбек только развил его, перенеся столицу (А.Ю.Якубовский). По другой версии (В.Л. Егоров), город появился в чистом поле уже при Узбек-хане. С.Б. [148] Странная закономерность, но именно с этого места некоторые летописи, ранее представляющие Кавгадыя в лучшем случае нейтрально, а то «сильным послом», стали представлять его воплощением зла. Даже в целом дипломатичная Патриаршия летопись неожиданно заявляет в простом описательном моменте: «Тоѣ же зимы пришедшу во Орду князю Юрью Даниловичю Московскому и началнику всему злу Кавгадыю...» (ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182). Меньше всего хотелось бы защищать Кавгадыя, практически «представителя оккупационной администрации» XIV века, но этот момент действительно бросается в глаза.
Вот, что, к примеру, говорят другие летописи: ·Первая Софийская, до этого не награждая Кавгадыя никакими эпитетами, после описания 6826 (1318) года, отдельно описывает смерть Михаила Тверского в «Убiенiе князя великого Михаила Ярославича Тфрьского, въ ордѣ отъ царя Озбяка», заново повторяя предшествующие события, в том числе приезд Юрия на Русь в статусе Великого князя: «...и даша великое княженiе великому князю Юрiю Даниловичю, и отъпустиша съ нимъ на Русь единого отъ князь своихъ, базаконнаго и треклятаго Кавгадыя» (ПСРЛ, т.5 Псковския и софийския летописи, стр.207). ·Тверская идет еще дальше: «Дошедшу же Орды князь Юрiю, а съ нимъ началнику всего зла, безаконному и проклятому Кавгадiю, наставляеми дiаволомъ, начаша вадити на великого князя Михаила безаконному царю Озбяку...» (Тверская летопись. ПСРЛ, СПб, 1863, т.15, стр.410). ·Воскресенская почти полностью совпадает с Первой Софийской «...и отпустиша съ нимъ на Русь единаго отъ князей своихъ, безаконнаго и проклятаго Кавгадыя» (Воскресенская летопись. ПСРЛ, СПб, 1841, т.7, стр.189).
Никаких выводов из данного факта не делаю – просто сухая констатация; любопытное, на мой взгляд, наблюдение. С.Б. [149] «Разгнѣвавъ же ся царь повелѣ изымати сына его князя Констянтина, и затворити его единаго въ храминѣ гладомъ уморити; и сему бывшу, и нѣцiи глаголаша Азбяку царю сице: «аще убiеши сына его, отець къ тебѣ не прiедеть никогда же»; царь же Азбекъ повелѣ сына его пустити». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182.
[150] «И бывшу ему въ Володимери, и се прiѣха посолъ отъ царя орды, именемъ Ахмылъ, глаголя: «зоветь тя царь, поиде вборзѣ, буди за мѣсяць; аще ли не будеши, то уже воимянова на тебе рать и на твои городы; обадилъ тя есть ко царю Кавгадый, глаголя: не бывати ему въ ордѣ». ПСРЛ, т.5 Псковския и софийския летописи, СПб, 1851 г., стр.210. [151] Интересно, но это один из немногих случаев, когда летописи практически в один голос называют море, в которое впадает Дон Сурожским. Например, Патриаршия: «Въ лѣто 6827. Князь великы Михайло Ярославичь Тверскiй прiиде во Орду ко царю у моря Сурожскаго на усть Донъ рѣки, идѣже втекалъ Донъ рѣка въ море, то убо море зовется Сурожское, мѣсяца Сентября въ 6 день, на память святаго чюдеси великого Архаггела Михаила...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182. Чтобы сомнений не возникало, летописец дважды повторяет, что речь действительно идет о Сурожском море.
Вместе с тем Сурожским, от имени города на нем стоящего – Сурожа (по одной из основных версий, это Судак) называли Черное море. Вероятно, в XIV-XV веках эти моря считали одним. С.Б. [152] Ортаки – здесь, купец, торговец. От тюрского ортак – компаньон, товарищ. Именно так в Орде в те времена называли торговцев. С.Б. [153] «Гордъ еси и непокоривъ царю нашему, и посла царева Кавгадыа соромотилъ еси, и съ нимъ бился еси, и Татаръ его побилъ еси, и дани царевы ималъ еси себѣ, а царю еси не давалъ, и въ Нѣмцы съ казною бѣжати хотѣлъ еси, и казну въ Римъ къ папѣ отпустилъ еси, и княгиню Юрьеву зелiемъ уморилъ еси...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.183. [154] Стрый – дядя по отцу, брат отца. На самом деле Михаил Ярославич был двоюродным дядей Юрию Даниловичу. С.Б. [155] «Иноземная власть считалась в то время злом, посланным Богом за грехи». А.А. Горский «Москва и Орда», глава вторая: «Ослушник двух ханов: Юрий Данилович», со ссылкой на В.А. Кучкина. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII – первая четверть XIV в.). Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. Мск., 1990. Вып. 1.
«История о том, как Бог наказал иудеев нашествием римлян и разрушением Иерусалима (ярко и подробно изложенная в хорошо известной в Древней Руси книге римского историка Иосифа Флавия «Иудейская война»), была прямой аналогией с нашествием татар на Русь. Это уподобление и вытекающие из него идеи, переплетаясь с темой «вавилонского плена», очень часто встречались в русской общественной мысли XIII-XIV веков». Н.С. Борисов «Политика московских князей. Конец XIII – первая половина XIV века». Издательство Московского Университета, 1999 год, стр. 146. [156] «Судите Михаила Ярославичя съ Юрьемъ Даниловичемъ, и судивъше мнѣ скажите». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182. [157] «...и аще твое слово велитъ паки судити ихъ, да станетъ Михаилъ связанъ на суде, и тако да отвѣщаетъ. Не хощемъ бо мы великiй царю обидима тебе видѣти, и насъ твоихъ князей поношемыхъ: наше бо безчестiе – твое безчестiе, а твоя слава и честь – всѣхъ насъ и всеа Орды житiе и пребыванiе». Глагола имъ царь: «яко же хощете творите, точiю праведно судите моимъ судомъ, нашъ бо судъ царьскiй праведенъ подобаетъ быти, тѣмъ же судите праведно, и судивше мнѣ скажите». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.182, 183. [158] «И тако вси князи въставше сказаше царю, глаголюще сице: "се второе, царю, глаголемъ ти, яко Михаилъ по суду достоинъ есть смерти". Рече имъ царь: "аще тако праведно есть, творите"». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.183. [159] «Тако сiе ведша его, приставиша ему седмь сторожей отъ седьми князей, а иныхъ многа...». ПСРЛ, т.20, ч.1, СПб, 1841 г., Львовская летопись, стр.175. [160] «Таже пакы наутрiе въ недѣлю възложиша на выю его древо нѣкое велико, и поведоша за царемъ въ ловы...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.183. [161] Это достаточно специфический эпизод летописей. Вот, что написано в Никоновской:
«...и пребысть въ той нужи двадесятъ и шесть дней за рѣкой за Теркою, подъ великими горами подъ Яскими и Черкаскими, у града Титякова, на рѣцѣ Сивинцѣ, близъ вратъ желѣзныхъ, у болвана мѣдяного, у златыя главы у Темиревы, у богатыревы могилы...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.184.
При этом историки предлагают следующие объяснения: ·Теркой в летописях того времени называли Терек. ·Горы Ясские и Черкасские – очевидно части Кавказских гор. ·Титяков (Дидяков) – аланский (ясский) город на Кавказе, точное местоположение которого до сих пор неизвестно, существуют различные версии. ·Река Сивинец (Севенец) – так же до сих пор не определена точно, но большинство источников склоняется, что это Сунжа (приток Терека). ·Железные Врата – одно из кавказских ущелий. Большинство исследователей ассоциируют их с Дарьяльским ущельем, но есть и мнение, что речь идет о Большом Кавказском проходе. ·Медяной болван, Темир, богатырева могила – эти понятия точного определения не имеют, а по некоторым версиям и вовсе были добавлены позже, ради красного словца. В отличие от других географических объектов, эти встречаются не во всех летописях.
Вывод можно сделать один – точное место убийства Михаила Ярославича до сих пор неизвестно. Где-то в предгорьях Кавказа, между Тереком и Сунжей. С.Б. [162] «Милость царева на повинныхъ съ наказанiемъ всегда пребываетъ, но сей достинъ есть смерти; извѣстно бо и достовѣрно царево слово и судъ его праведный обыскалъ есть, яко князь Михайло Ярославичь отнюдь милости отчюждися и къ смерти приближися своими злыми дѣлы, и се нынѣ въ тяготѣ и въ нужи, таже по семъ скоро смерть прiиметь; но убо по царьской милости и по его величеству подобаеть его почтити, понеже убо при смерти есть». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.183. [163] «И тако повелѣ Кавгадый розковати его и розвезати, и воду принести и омыти его; и сему бывшу, повелѣ на него одѣанiе возложити драго, таже повелѣ ѣсти принести и овощи всякiя, таже пити принести; Михайло же ничесому не причащашеся и не вкушаше». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.183-184. [164] «Бяху же тамо мнози народи, аки песокъ собрашася, зряща сiа вси, бѣ бо тогда всѣ земли сошлися тамо, яко трава и яко песокъ людiе, и Цареградци, и Нѣмцы, и Литва, и Русь и мнози православнiи, видяще слезяху, и не бѣ никто же безъ слезъ въ ту годину». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.184. [165] «...разгнаша отъ него всѣхъ людей его и Татаръ его, бѣ бо и Татар тогда много у него служащихъ ему, и вси плакаху со слезами». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.185. [166] «Егда же бо вожаху блаженнаго въ ловѣхъ со царемъ, и глаголаху къ нему слуги его: «се, господине княже, проводници и кони готови; уклонися на горы, да животъ получиши.» Онъ же рече: «не дай же ми Богъ сего створити, во дни своя николи же сего сътворихъ; аще бо азъ единъ уклонюся, а люди своя оставивъ въ таковой бѣдѣ, то кую похвалу прiобрящю?..». ПСРЛ, СПБ, 1851 г., т.5, Псковския и софийския летописи, стр.213, Убiенiе князя великого Михаила Ярославича Тѳѣрьского, въ ордѣ отъ царя Озбяка. [167] Большинство летописей, даже в разных вариациях, все равно указывают на довольно отдаленное расположение Юрия и Кавгадыя от Михаила в момент убийства. Например, Никоновская (ПСРЛ, т.10, стр.185):
«...а Кавгадый напередъ себя посла въ станъ Михаиловъ, таже сами пришедше съсѣдоша съ коней въ торгу, близь бо бѣ тамо базаръ великiй, якоже каменемъ врещи...». Вот это «якоже каменемъ врещи» - «как камень бросить», т.е. на длину полета брошенного камня, и указывает на расстояние. Фраза довольно часто встречается в летописях в качестве меры длины.
По одной из распространенных версий – это 40-70 метров. Очень приличное расстояние, учитывая, что дело происходило на базаре (в торгу). Очевидно, что ни Юрий, ни Кавгадый не могли видеть происходящего, но вряд ли не слышали криков. Знал ли Юрий Данилосивч, что происходит? Тут вариантов очень много. С.Б. [168] «Князь великы же Михайло Ярославичь въскорѣ посла сына своего князя Констянтина ко царицѣ, глаголя: «якоже обѣща ми ся помагати, аще можеши – помози». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.185. [169] И́верень - устар. щепа, черепок, осколок, небольшая отбитая часть от какой-нибудь вещи. С.Б. [170] «И се нѣхто Иванець, вземъ за уши, бiаше главою о землю, глаголя къ нему сице: «скокливъ еси и поспѣшенъ, твори елико хощеши»; таже единъ отъ нихъ прiиде именемъ Романець, имый ножь велiй, и удари Михаила ножемъ въ ребра въ десную сторону, и паки обративъ ножъ сѣмо и овамо, изнизавъ, глаголя: «дръзъ еси, пiй чашу добру»; онъ же возопи гласомъ велiемъ и изпусти духъ, мѣсяца Ноября 22 день». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.185.
«и се единъ отъ нихъ, именемъ Романець, ударi ножемъ в ребра его в десную страну, и обращаше ножь сѣмо и овамо, и тако трѣза сердце его; и тако испусти дух, ноября 22». Ермолинская летопись, ПСРЛ, СПб, 1910, т.23, стр.100. [171] «Таже по семъ князь Кавгадый и князь велики Юрьи Даниловичь Московьскiй прiидоша надъ тѣло его, и се тѣло его наго повръжено лажаше; и рече Кавгадый съ яростiю ко князю Юрью Даниловичу Московьскому: «что убо есть сiе, почто забылся еси? Не братъ ли ти есть старѣйшiй аки отець, да почто тѣло тако его повръжено наго лежить на поруганiе всемъ? Възми убо его, и вези въ свою землю, и погреби его въ его отчинѣ по вашему обычаю якоже имате». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.185. [172] В русских летописях – река Адежь. Например, Никоновская (Патриаршия): «...и повезоша за рѣку Адежъ, еже зовется горесть...» (ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.185). По мнению большинства историков, речь идет о реке, известной сегодня как Ачалук (Ачалуки) в Ингушетии. С.Б. [173] Моджары (Можчарык) – город на Кавказе, известный со времен Хазарскго каганата. В описываемое время – один из торговых центров Золотой Орды. Позднее (Указом Петра I) имеющееся в этом районе поселение переименовано в Святой Крест, позже в Прикумск. Сегодня известен, как Будёновск, Ставропольский край. С.Б. [174] Бездеж – сегодня город точно не идентифицирован. Карамзин полагал, что он находился в Астраханской губернии, но подтверждения этому факту нет. С.Б. [175] Согласно «Повести о Михаиле Тверском...» на пути до Москвы с телом князя действительно происходили чудеса: столб света до небес, на одной из ночных стоянок тело оказалось отвязанным, лежало в стороне, продолжая кровоточить и т.д. С.Б. [176] «Оттуду же повезоша его по Русскимъ градомъ, таже помалу довезоша его и до Москвы; и привезше его о градъ Москву, положиша его въ монастыри въ церкви святаго Преображенiя, а во Твери сего не вѣдяху». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.186. [177] «...смерть бо грѣшникомъ люта, еже бысть окаанному Кавгадыю: не пребысть бо ни единаго лѣта, извергъше злѣ окаянный животъ свой». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.186. [178] «Въ лѣто 6828. Князь велики Юрьи Даниловичь Московскiй приiде на великое княженiе, приведе съ собою князя Констянтина Михаиловичя, внука Ярославля, и боаръ его и слугъ, яко полонъ ведый съ собою; и промчеся по всей землѣ и прiиде вѣсть во Тверь». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.186. [179] Епископ Прохор — епископ Русской церкви, Ростовский, Ярославский и Стародубский. Сподвижник митрополита Петра. С.Б. [180] Александр Михайлович Тверской – второй, после Дмитрия, сын Михаила Тверского. Будущий великий князь. С.Б. [181] «Того же лѣта прiиде во Тверь Прохоръ, владыка Ростовьскiй и Ярославскiй, зовый князя Александра Михаиловичя ко князю Юрью въ любовь по целованiю ихъ крестному; онъ же иде къ нему въ Володимерь, и докончя миръ; и тако испросиша съ многимъ моленiемъ и со слезами, и възмше съ чиномъ священническимъ везоша во Тверь. И срѣтоша его въ насадѣхъ по Волзѣ сынове его: Дмитрей, Александръ, Василей, и великая княгиня Анна, мати ихъ...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.186. [182] Константин Михайлович женился на Софии Юрьевне – дочери Юрия Московского от первого брака с дочерью князя Константина Борисовича Ростовского. Первая жена скончалась до времени, с которого начато данное повествование. Агафья, соответственно, была второй женой Юрия. С.Б. [183] «Тоѣ же осени женися князь Александръ Михаиловичь Тверскiй…», «Того же лѣта женися князь Констяньтинъ Михаиловичь Тверскiй…», «Того же лѣта женися князь Дмитрей Михаиловичь Тверскiй…». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.187.
По мнению Н.С. Борисова (Политика московских князей, конец XIII – первая половина XIV века, издательство московского университета, 1999 г., стр.170), свадьба Дмитрия с дочерью Гедимина была одобрена Узбеком с дипломатическими целями – сделать Дмитрия Михайловича связующим между Литвой и Ордой.
Что касается выбора Константина – того самого, что был заложником в Орде, а позже передан Юрию Даниловичу Узбеком – то 14-летнего юношу женили на Софии – дочери самого Юрия Даниловича Московского. Этот династический брак, по мнению Н.С. Борисова, был направлен на примирение семейств. С.Б. [184] Описываемые события происходили в 1320[sup]±[/sup] году от Р.Х. (6828 от сотворения мира), а перечисленные города были заняты Гедимином: Полоцк в 1307, Гродно (Городно) в 1315 или ранее, Брест (Берестье) в 1315 и Витебск в 1320 году. В 1324 году Гедимин возьмет Киев и другие города. С.Б. [185] «Того же лѣта преставися князь Борисъ Даниловичь, внукъ Александровъ, правнукъ Ярославль, праправнукъ Всеволожь, препраправнукъ Юрья Долгорукаго, и положенъ бысть въ церькви пречистыа Богородици въ Володимери». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.187. [186] «Того же лѣта приходилъ изъ Орды посолъ Байдера къ великому князю Юрью Даниловичю, и много зла учиниша въ Володимири». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.187. [187] «Того же лѣта князь Иванъ Даниловичь, внукъ Александровъ, поиде во Орду ко царю Азбяку». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.187. [188] Спорный вопрос, почему именно Кашин стал целью Юрия. Есть разные версии. По мнению А.А.Горского («Москва и Орда»), 2000 рублей выхода были собраны тверскими, но не переданы Великому князю. Именно за ними Юрий и организовал поход. Логично предположить, что Михайловичи с деньгами просто находились в это время в Кашине, входящем в Тверское княжество, и принадлежащем по завещанию Михаила его младшему сыну Василий, на тот момент совсем малолетнему. С.Б. [189] Кровная месть на Руси была сначала ограничена Русской Правдой Ярослава Мудрого, а после и вовсе отменена (запрещена) т.н. Правдой Ярославичей – дополнением к Русской правде, принятым детьми Ярослава Мудрого, то есть за 2,5 века до описываемых событий. Однако это «юридический» аспект, по факту же примеров кровной мести в истории немало и в более поздние времена, да и дальнейшие события прямо подтверждают, что данный обычай использовался даже на княжеском уровне. С.Б. [190] «Того же лѣта князь Юрьи Даниловичь собрався со всею силою Низовскою и Суздальсую, хотя ити къ Кашину ратью; князь же Дмитрей Михаиловичь Тверскiй съ своими силами изыдоша противу его къ Волзѣ, и тамо доконча межи ими миръ владыка бывшiй Андрѣй, и разыдошася кождо въ свояси». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188.
Упомянутый «владыка бывший Андрей» - это епископ Тверской и Кашинский Андрей (Герденев), известный своим участием в противостоянии с митрополитом Петром, в том числе лично написавший письмо в Константинополь, с жалобами на недавно назначенного митрополита. По одной из версий он еще в 1316 году ушел в монастырь (отсюда и «бывший владыка»), но Тверская летопись (ПСРЛ, т.15, 1865 г., с.414) бывшем его не называет. С.Б. [191] «Того же лѣта князь велики Юрьи Даниловичь взя сребро выходное у Тверскихъ князей по докончанiю, и не поиде противу царева посла, но поиде съ сребромъ въ Новъградъ Великiй». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188. [192] Описываемые события происходили в 1321-1322 годах, а знаменитое Мамаево побоище на Куликовом поле – это 1380 год. С.Б. [193] Младший Данилович – Афанасий – после освобождения из тверского плена снова вернулся в Великий Новгород, как представитель князя Юрия Даниловича. С.Б. [194] Сегодняшний Приозерск – в Новгородских летописях – Карельский городок, в Московских – город Корела. С.Б. [195] Свеи – германское племя, населявшее Швецию. Позднее – синоним шведов. В летописях за описываемые времена чаще встречаются под названием Нѣмьцы или Нѣмци. С.Б. [196] «Тогда же приходиша Нѣмци ратью къ Корѣльскому городку и не взяша его». Новгородская Первая летопись Старшего и Младшего изводов. Издательство Академии Наук СССР, 1950 г. стр.338. [197] По мнению ряда историков, в том числе Н.С. Борисова «Политика московских князей. Конец XIII – первая половина XIV века» (Издательство Московского университета, 1999 год, стр.166), Узбек, устраивая династический брак Юрия и Агафьи (Кончаки), надеялся, что со временем их сыновья возглавят русские земли, и будут лояльны Орде из-за родства. Однако смерть великой княгини нарушила эти планы. С.Б. [198] «Того же лѣта князь Дмитрей Михаиловичь Тверскiй, внукъ Ярославль, поиде во Орду ко царю Азбяку, и многу честь прiемъ отъ царя и отъ князей, и пожалова его царь Азбякъ великымъ княженiемъ Володимеркымъ…». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188. [199] «В 1322–1324 гг. Юрий Данилович пребывал в Новгороде. 12 августа 1323 г. он заключил со Швецией Ореховецкий договор, определивший шведско-новгородскую границу. Примечательно, что в этом договоре Юрий именуется «великим князем». О передаче великого княжения Дмитрию было, несомненно, уже давно известно. Следовательно, московский князь пошел на то, на что не решился Михаил Ярославич в 1317–1318 гг.: вопреки воле хана, он продолжал считать себя великим князем и выступал в этом качестве в международных переговорах». А.А. Горский «Москва и Орда», глава вторая: «Ослушник двух ханов: Юрий Данилович». [200] Пря́сло — в русском оборонительном зодчестве так именовалась часть (участок) стены крепости между башнями. С.Б. [201] По́рок —на Руси в Х—XVI веках так обобщенно называли все метательные машины. С.Б. [202] «Того же лѣта приходиша Нѣмцы; князь великы же Юрьи Даниловичь [Московьскiй] Володимерскiй и Новогородцкiй изыде на нихъ съ Новогородци, и тако Нѣмцы инiи избiени быша, а инiе избѣжаша». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188.
«Того же лѣта поиде князь великыи Юрьи с новгородци къ Выбору, городу нѣмецькому; и биша и 6-ю пороковъ, твердъ бо бѣ, и избиша много Нѣмець в городѣ, а иныхъ извѣшаша, а иныхъ на Низъ поведоша; и стоявше мѣсяць, приступиша и не взяша его, но за грѣхы наша нѣколико муж добрыхъ паде». Новгородская Первая летопись Старшего извода. Синодальный список. Издательство Академии Наук СССР, 1950 г. стр.96. [203] «Того же лѣта преставися князь Афанасии, брат Юрьевъ, постригъся в черньци; и положиша и у святого Спаса на Городищи». Новгородская Первая летопись Старшего извода. Синодальный список. Издательство Академии Наук СССР, 1950 г. стр.96. [204] «Того же лѣта князь великы Юрьи Даниловичь, внукъ Александровъ, умоли Новогородцевъ да быша его проводили во Орду, и поиде изъ Новагорода на Низъ; и бывшу ему на Урдомѣ, и тамо прiиде на него князь Александръ Михаиловичь Тверскiй. Онъ же бѣжа во Псковъ, а казну его взяша всю, а во Псковѣ бяша тогда князь Литовьскiй Давидъ...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188. [205] «Того же лѣта прiиде изо Орды князь Дмитрей Михаиловичь Тверскiй, внукъ Ярославль, съ пожалованiемъ отъ царя Азбяка на великое княженiе Володимерское, а съ нимъ приде посолъ силенъ князь Севенчбуга». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188. [206] Ахмыл – ордынский князь. Уже упоминался выше. Именно его присылал Узбек к Михаилу Ярославичу с требованием уплаты дани перед поездкой Тверского князи в Орду, где он и был убит. С.Б. [207] Минганы – тысячи, организационная тактическая единица монгольского войска XIII—XV веков. С.Б. [208] Ярославский кремль называют Рубленным городом. Он располагается на слияние рек Которосль и Волга, где образуется выступ, который и получил название Стрелка. С.Б. [209] Ярославль (Город Ярослава, Ярославов город) – по доной из версий заложен князем Ярославом Мудрым в период его ростовского княжения (988—1010), однока первое летописное упоминание датировано 1071 годом. С.Б. [210] «Того же лѣта прiиде изо Орды Иванъ Даниловичь, внукъ Александровъ, правнукъ Ярославль, праправнукъ Всеволожь, препраправнукъ Юрьа Долгорукаго; а съ нимъ приiде посолъ силенъ зело именемъ Ахмылъ, и много зла учиниша Низовскимъ градомъ, и Ярославль взяша и сожгоша, и много полона безчислено взятъ...». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188. [211] Свитка (сполусвитка, свита) — название верхней длинной распашной одежды, разновидность кафтана. В XIII веке была очень распространена у новгородцев, далее стала встречать повсеместно, вплоть до белорусских и малороссийских земель. Нередко свиткой / свитой в Древней Руси называли не только определённую разновидность костюма, но и мужскую верхнюю одежду вообще. С.Б. [212] Псковский Кром – Кремль, Кремник. С.Б. [213] «...Онъ же бѣжа во Псковъ, а казну его взяша всю, а во Псковѣ бяше тогда князь Литовьскiй Давидъ, и оттуда призваша его Новогородцы къ себѣ въ Новъград по крестному целованiю; понеже быть имъ тогда тѣснота отъ Нѣмцевъ, воеваша бо тогда Нѣмцы Новогродцкiа власти». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.188. [214] «Того же лѣта ходиша Новогородци съ великымъ княземъ Юрьемъ Даниловичемъ въ Неву, и поставиша градъ на усть Невы на Орѣховѣ островѣ; и тамо прiидоша къ нему послы отъ Свѣйскаго короля и взяша миръ вѣчный». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.189.
Здесь «усть» не является аналогом «устья» (низовья реки), а означает исток, верховье – место, где Нева вытекает из Ладоги, где и стоит по сей день Крепость Орешек, которая с 1323 года принадлежала русским землям, во время Смутного времени (1612 год) временно перешла под шведов, но в 1702 году была возвращена Петром I. Речь идет о том самом Орешке, про которых Петр Алексеевич говорил: «...зело жесток сей орех был, однако же, слава Богу, счастливо разгрызен...». С.Б. [215] Как уже отмечалось выше, Юрий Данилович подписывал этот мирный договор, как Великий князь, что говорит и о неприятии им решения Узбека, и о признании за ним этого титула шведами. С.Б. [216] «Того же лѣта воеваша Литва Ловоть, и угониша ихъ новгородци, и биша я, а инии убѣжаша». Новгородская Первая летопись Старшего извода. Синодальный список. Издательство Академии Наук СССР, 1950 г. стр.97. [217] Заволочье (от «за волоками) – область (условно) новгородского удела между реками Онега и Северная Двина. Сегодня это частично Вологодская область. С.Б. [218] «Того же лѣта ходиша Новогородцы съ великымъ княземъ Юрьемъ Даниловичемъ на Заволочiе, и взяша Устюгъ, и прiидоша на Двину; и прислаша послы князи Устюжскiа ко князю Юрью и Новогородцемъ, и докончаша миръ по старинѣ и выходъ давати по старинѣ во Орду». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.189. [219] Взятие Киева Гедимином – тема, вызывающая много споров. Точно установлено, что Киев был окончательно захвачен Литвой только в 1362 году (после битвы при Синих Водах, при сохранении зависимостии от Золотой Орды), а битва при реке Ирпень 1324 года оспаривается многими именитыми историками.
Вместе с тем в летописях есть указание на поход ордынцев на Литву в те же времена (например, Никоновская: «Того же лѣта царь Азбякъ посылалъ князей Литвы воевати; и много зла сотвориша Литвѣ, и со многимъ полономъ приiдоша во Орду», ПСРЛ, т.10, стр.189.). Можно предположить, что это была ответная, карательная экспедиция, за самовольство Гедимина, и из Киева его изгнали. Либо у Гедимина изначально был план только пограбить и уйти. С.Б. [220] «Того же лѣта князь великы Юрьи Даниловичь поиде изъ Заволочiа во Орду, а шелъ на Пермь Великую, и поиде по Камѣ рѣкѣ». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.189. [221] Введение во храм Пресвятой Богородицы – 21 ноября (4 декабря), а Филиппово заговение – 14 ноября (27 ноября), однако Никоновская летопись (см. далее) по какой-то причине объединяет эти дни, и именно в этот день Дмитрий Михайловч убивает Юрия Даниловича. Вероятно, подразумевается пост, следующий после Филиппова дня. С.Б. [222] «Въ лѣто 6833 […] Того же лѣта князь Дмитрей Михаиловичь Тверскiй, внукъ Ярославль, уби во Ордѣ великого князя Юрья Даниловичя Московьскаго, внука Александрова, правнука Ярославля, праправнука Всеволожа, препраправнука Юрьа Долгорукаго, пращура Владимера Маномаха, прапращура Ярославля, препрапращура великаго Владимера, въ Филопиво говѣние мѣсяца Ноября въ 21 день, на праздникъ Введениiа пречистыа Богородици, безъ царева слова, надѣяся на царево жалованiе, понеже царь Азбякъ чтяше князя Дмитреа Михаиловичя Тверскаго, и онъ на то надѣяся уби великого князя Юрья, и не добро бысть самому, и бысть от царя въ опалѣ велицѣ, донжеде осмыслитъ о немъ что сотворити. Того же лѣта царь Азбякъ повелѣ тѣло великого князя Юрья Даниловича Московьскаго повести на Русь, и погрести его со его отчизнѣ на Москвѣ». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.189. [223] Казнь Дмитрия Михаиловича состоялась только в следующем 1326 году. «Въ лѣто 6834 […] Тоѣ же осени, мѣсяца Сентября 15 день, на паметь святаго мученика Никиты, во Ордѣ царь Азбякъ повелѣ убити князя Дмитрея Михаиловича Тверскаго, внука Ярославля, правнука Ярославля, праправнука Всеволожа, препраправнука Юрья Долгорукаго, пращура Владимира Мономаха, прапращура Ярославля, препрапращура великого Владимера, про великого князя Юрья Даниловича Московскаго». ПСРЛ, т.10, Патриаршия или Никоновская летопись, стр.190. [224] «Въ лѣто 6833 […] Того же лѣта поѣха владыка Моисии к митрополиту ставитъся на Москву; и привезоша при нем князя великого Юрья из Орды, сына Данилова, внука Александрова, и погребоша и митрополитъ Петръ и архиепископъ Моисии и тфѣрьскыи епископъ Варсонофии и ростовьскыи епископъ Прохоръ, рязаньскыи епископъ Григории, в субботу 1 поста; и плакася его князь Иванъ и всь народъ плачемъ великым, от мала и до велика: убилъ бо и бяше въ Орде князь Дмитрии Михаилович безъ цесарева слова; не добро же бысть и самому: еже бо сѣеть человѣкъ, тоже и пожнеть». Новгородская Первая летопись Старшего и Младшего изводов. Издательство Академии Наук СССР, 1950 г. стр.96.
Поддержка автора:
Если Вам нравится творчество Автора, то Вы можете оказать ему материальную поддержку
Да!!! вероятно очень интересно... возьму ваше произведение в избранное... думаю, что завтра прочитаю и обязательно напишу комментарий... Прочитала... интересно и познавательно...Спасибо Вам!
Какой фундаментальный труд! У меня бы терпения не хватило. Нужно хорошо знать и любить Историю Отечества, чтобы так написать. Моё уважение!
Но для многих это будет недоступно: TL;DR.
