Вернулась утром: в ореоле грез,
В руках ромашки, не укрыты плечи.
Ты ждал меня... Как Разинский утес
Угрюм, несокрушим и безупречен.
Я стала говорить тебе стихи
О Сиракузах и кастильской ночи.
Ты мне простишь библейские грехи,
Мои обеты и неверный почерк,
Заполнивший потрепанный дневник.
Да, ты читал его – еще горит ночник,
И тени на стене замысловаты,
И календарь – он нам отмерил даты...
Не спрашивай, где я была – солгу,
Что собрала ромашки на лугу.
Я принесла их в дом, где долго осень,
Здесь вызревает лишь рассвета просинь.
Смотри, в их лепестках живет тепло,
И солнечного цвета сердцевина.
У нас с тобой давно наполовину
Расколото порочное стекло.
Давно прервался праздный разговор
О пустяках, не прожитом, не давнем.
Лишь сумерек сиреневый убор
Напоминает о дороге дальней:
Одной дороге в отблесках стекла,
Расставленного, словно паутина...
Ты помнишь? – На двоих нам – два крыла,
И мы отстали от большого клина...
Все в прошлом. Книги странной переплет
Хранит твои поломенные* речи.
Никто не тронет, не перевернет
Страниц ее, забвенья знак отмечен...
А память я свою уговорю
Наивные страницы не листать.
И снова у окна – глаза в зарю,
И снова что-то главное искать
Там, где небес тугое полотно,
Где вечно средоточие основ.
….И кто сказал, что целое одно
С тобою мы? Пустое. Много слов.
*Поломенные (устар.) – пламенные (ирония). |
сливается в долгоосень, заодно можно от рифмы осень - просинь избавиться 
