К МИЛОЙ ИДЕ КОКРАН ХОТОН, виконтессе ВУДБИ
МОЯ ГОСПОЖА,
я был бы всего лишь Мошенником, недостойным называться поэтом, если бы не признал этим Посвящением, что я перед вами в долгу. Ибо ясно, что я сам могу претендовать лишь на частичную заслугу за портрет, который никогда бы не был написан с такой точностью, не имей я перед собой столь выдающейся Натуры. Воистину сатирику, желающему показать определенные черты характера, было бы трудно это сделать, не будь перед ним живого примера; и я откровенно вынужден признать, что Качества, которые я здесь пытаюсь изобразить, ни одно человеческое существо не смогло бы проявить столь замечательно и в таком великолепном изобилии, как вы. Я всегда буду считать величайшей удачей, если моя сатира будет иметь продолжение в том, что ваша ненависть ко мне побудит вас клеветать и поносить меня за моей спиной; ибо, не будь этого повода, у меня не хватило бы смелости разоблачать ваши недостатки, не обладая столь полным запасом лжи и клеветы, из которых можно извлечь картину такой Злобы, о существовании которой я никогда прежде не думал, живя на этом свете.
Поэтому, сознавая свой долг, я отдаю должное вашей хорошо известной любезности за это незатейливое усилие и прошу разрешения подписаться лично.
МОЯ ГОСПОЖА,
Самый покорный,
самый преданный, смиренный слуга вашей светлости.
ТЕОБАЛЬДУС СЕНЕКТИССИМУС АРМИГЕР.
Как жаба, переполненная ядом,
Медуза вдаль глядит унылым взглядом,
Являя миру свой отвратный вид,
В глухой ночи пронзительно скулит.
Её ленивый мозг лишен рассудка,
Коростой и паршой изъеден жутко.
Одна лишь страсть всю жизнь владеет ей,
Как ближнего ужалить побольней.
Нервозна, нетактична, нескромна,
Нелепа в страхе, в глупости смешна,
Капризна и страшна как смертный грех,
К тому же ненавидит вся и всех.
В ее душе нет ласки ни на грамм,
Лишь гнев и злоба обитают там.
И в мыслях у нее такой же смрад –
В них зависть и сомнения кишат.
Не терпит правду, с хитростью сам-друг,
Готова клеветать на всех вокруг.
От слов ее, пропитанных отравой,
Поплатятся и правый, и неправый.
Повсюду видя только недостатки,
Выискивает жертв себе для схватки,
И если кто попался ей – беда!
Какой самум клокочет в ней тогда!
Какой безумный пыл! Какой накал!
Боюсь, что тут никто б не устоял.
Назвать тебя плутом или нахалом
Ей кажется всегда ничтожно малым.
Нет, на тебя польется целый град
Глупейших фраз и азбучных цитат,
Притом с такой умильностью во взгляде –
Мол, это не со зла, а пользы ради.
Да, такова Медуза – воплощенье
Хандры, тщеславья и тупого мщенья.
Безумен тот, кто ищет с нею встреч,
Несчастен тот, кто злость в ней смог разжечь,
Поскольку ныне, зависти полна,
К великим подбирается она,
Щадя лишь тех сородичей своих,
Кто слишком мелок или слишком тих.
Ей, кто с пеленок юмору чужда,
В любой улыбке чудится вражда,
И с возмущеньем поджимая губы,
Она твердит, что все мы слишком грубы.
Как с ней бороться? Как сдержать каналью?
А может быть, воспользоваться сталью?
Нет-нет, нельзя! Она ведь прежде, вроде,
Была слегка близка нам по природе,
Хоть кажется своей бугристой кожей
С рептилией намного больше схожей.
Сталь не способна принести ей вред –
В ней нет мозгов, и сердца тоже нет.
Зато пыхтит и вертится, как уж, –
Беззубый расчленитель тысяч душ!
Пускай она живет покуда дальше,
В парше и слизи, в глупости и фальши,
Пока не пробил час для этой плоти
Сгнить, задохнувшись в собственной блевоте!
Medusa: A Portrait
TO THE HON. IDA COCHRAN HAUGHTON, VISCOUNTESS WOODBY ——
MY LADY:——
I shou’d be but a Cheater, and unworthy of the poetick Art, were I not to acknowledge to you by this Dedication the Indebtedness I bear you. For ‘tis plain that I may my self claim but partial Credit for a Picture which, without so illustrious a Model, wou’d never have been drawn with any Sort of Fidelity. Truly, the Satirist desiring to shew certain Traits of Mind, wou’d be hard put to it, had he not before him some Sort of living Example; and I am in Candour forc’d to concede, that of the Qualities I here seek to pourtray, no human Being cou’d display so great and flourishing an Abundance as your self. I shall ever count it a Piece of the greatest good Fortune, if my Satire proceed, that your Hatred of me mov’d you to slander and vilify me behind my Back; for lacking that Provocation I shou’d have neither had the Temerity to expose your Failings, nor possest so compleat a Fund of Lies and Calumnies from which to draw a Picture of such Venom as I never thought before to exist upon Earth.
Conscious, therefore, of my Debt, I will commend this unpretentious Effort to your well-known Graciousness, and beg leave to subscrube my self.
MY LADY,
Your Ladyship’s most obedient,
most devoted, humble servant.
THEOBALDUS SENECTISSIMUS, ARMIGER.
Soak’d in her noxious venom, puff’d with gall,
Like some fat toad see dull MEDUSA sprawl;
Foul with her spleen, repugnant to the sight,
She crudely whines amidst eternal night.
From wit and sense by slothful brain debarr’d,
And with the chains of age and sourness scarr’d,
Her half-liv’d life one hateful wish reveals:
To give to others all the pain she feels!
Unschool’d in youth, unchasten’d by the years,
Grotesque with ignorance, absurd with fears;
Shunn’d for her ugly face and fretful mind,
She crawls alone, at war with all mankind.
In her black heart no love or kindness dwells,
But hate that shocks, and malice that repels;
Her narrow thoughts an equal vileness shew,
For there but envy and suspicion grow.
Blind to the truth, by jealous passion fann’d,
She slanders all she cannot understand,
And with loose tongue the sinner and the saint
Alike befouls in one inclusive taint.
Slow to see goodness, quick to smell a fault,
She scours the earth for victims to assault;
With what strain’d words she doles her lagging praise!
With what glad force her instant hatreds blaze!
Sluggish of wit, her loathsome bulk attests
One spark alone—a rage that never rests!
But not content to be an open fool,
Or candid knave, she seeks to cheat by rule;
Her want of sense in quoted saws she cloaks,
And with trite pelf a double laugh provokes,
Whilst all her cruelty must candour seem,
Tho’ doubly evil for the strategem.
So lurks MEDUSA, scourge of all around,
With hate, spleen, vanity, and dulness bound.
Anxious the wretch that courts her tardy smile,
And hapless he that knows her sneers and guile;
For since her envy flays all greater minds,
In ev’ry one alive a foe she finds—
Save for a little band of kindred sort,
In torpor mighty, but in wisdom short.
Void of all humour but the sly grimace,
She sees a challenge in each smiling face,
And spreads with twofold zeal her net malign,
Since she as injur’d innocence may shine.
From such a pest what rescue may we gain?
What spell may crush her hypocritic strain?
Her human form (perchance ‘twas human once)
Forbids us smother the offending dunce;
Besides, we hesitate to smother such
A reptile thing, repellent to the touch.
A musket-ball but little harm could do
Where there’s no brain or heart to hurtle thro’,
So still the monster heaves and puffs and rolls,
The toothless tearer of a thousand souls!
So must she fume, insatiate, sour, and wild;
Deaf, stupid, blear’d; by ev’ry tongue revil’d:
So must we wait, till Heav’n the curse revokes,
And the swoln snake in her own poison chokes!
|