Дэвид Игнатов. Мой скелет, мой соперник

Интересно, что мне приходится
жить со своим скелетом.
Он стоит, готовый к выходу,
и я несу его с собой,
это то, чем я стану после смерти,
но при этом он держит меня
прямым и гибким
при ходьбе, этот мой соперник.

Что увидят живые,
открыв мою могилу,
мои кости, пялящиеся на них
сквозь оскаленные зубы
и пустые глазницы?

Я пишу об этом, чтобы известить
своих друзей:
не смущайтесь моим другим
отношением к вам
и поймите, что я желал быть
другим, чем я есть.
И простите за то,
что смерть вредит дружбе,
что кости не говорят,
и не ссорьтесь со мной,
даже не зная, что я существую.

Машина, чье имя скелет,
займёт моё место
в мыслях других, когда я умру.
И эта машина станет
доказательством моей смерти,
что меня опознают по безмолвным
костям,
без разума, для рассказа о том,
что они
развернулись во мне,
когда я служил на подиуме,
или лежал рядом с любимой,
или держал своего ребёнка
при рождении,
или обнимал друга,
или пожимал руку критика,
или держал ручку,
чтобы подписать чек, или книгу,
или писал прощальное письмо
любимой,
или прикрывал рукой свое лицо
у зеркала и одобрял его.

Вот Игнатов, скажут,
глядя в открытую могилу.
А я думаю, что будучи где-то
в своих стихах,
буду принят за свои кости.
Вот Игнатов, скажут.
А я говорю тем, кто упрямится,
прочитайте
то, что я написал.
Я буду там, скрепленным
другой структурой,
мыслями и образами,
разумом и материей,
любовью и тоской,
противоположными
растяжениями,
какие требуются скелету,
чтобы прямо стоять
и быстро двигаться,
уверенно сидеть,
моему другу скелету
и мне, его другу,
защищающего его от вреда.

Послесловие:

My SKELETON, MY RIVAL

Interesting that I have to live with my skeleton.
It stands, prepared to emerge, and I carry it
with me-this other thing I will become at death,
and yet it keeps me erect and limber in my walk,
my rival.

What will the living see of me if they should
open my grave but my bones that will stare
at them through hollow sockets and bared teeth.

I write this to warn my friends not to be shocked
at my changed attitude toward them, but to be
aware that I have it in me to be someone other
than I am, and I write to ask forgiveness that death
is not wholesome for friendships, that bones
do not talk, have no quarrel with me, do not even
know I exist.

A machine called skeleton will take my place
in the minds of others when I am dead among
the living, and that I have died to be identified
by bones that have no speech, no thought, no mind
to speak of having let themselves be carried once
around in me, as at my service at the podium
or as I lay beside my love, or when I held my child
at birth or embraced a friend or shook a critic's hand,
or held a pen to sign a check or book or wrote
a farewell letter to a love or held my hand upon my face
at the mirror and approved of it.

There's Ignatow, it will be said, looking down inside
the open grave.
I'll be somewhere in my poems, I think, to be mistaken
for my bones, but There's Ignatow will be said.
I say to those who persist, just read what I have written.
I'll be there, held together by another kind of structure,
of thought and imagery, mind and matter, love and longing,
tensions opposite, such as the skeleton requires to stand
upright, to move with speed to sit with confidence,
my friend the skeleton and I it's friend, shielding it
from harm.