Зверок

Михаил Лермонтов

КЛАДБИЩЕ

Вчера до самой ночи просидел
Я на кладби́ще, всё смотрел, смотрел
Вокруг себя; полстёртые слова
Я разбирал. Невольно голова
Наполнилась мечтами; вновь очей
Я не был в силах оторвать с камней.
Один ушёл уж в землю, и на нём
Всё стерлося... Там крест к кресту челом
Нагнулся, будто любит, будто сон
Земных страстей узнал в сём месте он...
Вкруг тихо, сладко всё, как мысль о ней;
Краснеючи, волнуется пырей
На солнце вечера. Над головой
Жужжа, со днём прощаются игрой
Толпящиеся мошки, как народ
Существ с душой, уставших от работ!..
Стократ велик, кто создал мир! велик!..
Сих мелких тварей надмогильный крик
Творца не больше ль славит иногда,
Чем в пепел обращённые стада?
Чем человек, сей царь над общим злом,
С коварным сердцем, с ложным языком?..

1830

Хорхе Луис Борхес

РЕКОЛЕТА

Убеждены: все — суета сует,
средь залежей благородного праха. 
Но тянем свой век, понижаем до шепота голос
в толще плавных рядов пантеонов, 
чьи мягкие тени и мрамор
даруют надежду или предвосхищают
достойную встречу со смертью. 
Как восхитительны склепы!
Строгость латыни на плитах, 
соединение мрамора и цветов, 
своды прохладны, словно внутренний дворик, 
давнее прошлое, навечно — вчера,
здесь остановилось, слилось в единую точку. 
Обманчив покой единенья со смертью, 
мы обманулись и жаждем конечного мига, 
жаждем грез и покойного равнодушья. 
В легкой дрожи страстей, чести и шпаги, 
в спящем плюще —
повсюду теплится жизнь. 
Пространство и время — ее порожденья,
магический инструмент бытия и души. 
Искра души едва лишь погаснет, 
вместе погаснут, исчезнут пространство и время. 
Точно так же погасшим лучом
отменяется отблеск вечерний, 
отображение и существованье зеркал. 
Тихие тени деревьев, 
ветерка дуновенье среди птиц и ветвей, 
душа, растворившаяся в тысячах прочих, 
дивное чудо, однажды ставшее жизнью, 
необъяснимое чудо, 
но это чудо, призрачное повторенье, 
очернено горьким ужасом сегодняшних дней.
Вот о чем размышляю я в Реколете, 
там, где хранятся мои пепел и траур. 

Перевод В. Литуса

Вы тоже пишете "зверок"?
Это замечательно!

Александр ПУШКИН

Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте коё-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом,
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи,
Над ними надписи и в прозе и в стихах
О добродетелях, о службе и чинах;
По старом рогаче вдовицы плач амурный;
Ворами со столбов отвинченные урны,
Могилы склизкие, которы также тут,
Зеваючи, жильцов к себе на утро ждут, —
Такие смутные мне мысли все наводит,
Что злое на меня уныние находит.
Хоть плюнуть да бежать...
          Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Там неукрашенным могилам есть простор;
К ним ночью темною не лезет бледный вор;
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя...

Пабло Неруда

ТОЛЬКО СМЕРТЬ

Есть кладбища, только кладбища,
могилы, полные беззвучных костей,
сердце, плывущее по туннелю
в темноту, в темноту, в темноту;
умирая, мы словно тонем в самих себе,
словно захлёбываемся в своём сердце,
словно с поверхности кожи падаем в пропасть души.

Есть трупы,
есть ноги холодные, как надгробья,
и смерть притаилась в костях,
как пение без певца,
как лай без собаки,
как звук,
рождённый какими-то колоколами или могилами,
растущий и влажный, подобно дождю или плачу.

Порою я вижу — гробы
плывут, распустив паруса,
в них бледные трупы, в них женщины
                  с мёртвыми косами,
булочники белые, словно ангелы,
печальные девочки, отданные в жёны нотариусам;
гробы поднимаются вверх по отвесной реке мертвецов,
по тёмно-лиловой реке,
они поднимаются вверх, пенье смерти несёт паруса,
безголосое пение смерти.

Ко всему, что живёт и звучит,
смерть приходит во тьме,
как ботинок пустой, словно платье, лишённое тела,
приходит стучаться кольцом — без камня, без пальца,
приходит беззвучно кричать — безо рта,
                     без гортани и губ.
И всё же шаги её гулко звучат,
и одежда звенит молчаливо, как листья деревьев.

Я не знаю, я видел так мало, я различаю едва,
но мне кажется, песня её — цвета влажных фиалок,
фиалок, привыкших к земле,
потому что зелёный у смерти лик
и взгляд у неё зелёный;
в нём есть терпкая свежесть фиалкового лепестка
и фиалковый цвет — цвет суровой зимы.

Смерть порой принимает обличье метлы,
она землю вылизывает в поисках мёртвых;
смерть — в метле,
метла — язык смерти, он ищет умерших,
метла — игла смерти, она ищет нить.
Смерть лежит растянувшись в больничных кроватях,
на залёжанных, тощих матрасах,
                  под чёрными одеялами;
внезапно она запевает беззвучную песню,
и тогда раздуваются простыни, как паруса,
и кровати плывут в недалёкую гавань,
где стоит в ожидании смерть в адмиральском мундире.

(перевод с испанского В. Столбова)