Это было давно, когда голод кружил над домами,
Когда эхо войны разносилось ещё над полями,
Где торчали осколки и ям бесконечных воронки,
Выли вдовы в домах, прижимая к груди похоронки.
Вот и ей, Евдокии, достался такой треугольник,
И от крика её воробьи взмыли в небо невольно,
И в тот миг в волосах появилась белёсая прядка,
Почтальонка, бледнея, пошла вдоль домов без оглядки.
А она всё взывала, молилась на серое небо,
«Евдоким, я не верю, живой ты, но где ты, но где ты?
Боже, дай же мне знак, пусть малюсенький, но различимый,
Где, в какой стороне, мой соколик, мой самый любимый?»
Год прошёл, словно день, Евдокия шла кромкой дороги,
Вдруг вдали силуэт показался, мужской, одноногий,
С костылями, в шинели, с седыми, как мел, волосами,
И букетик в руке с полевыми простыми цветами.
Побежала к нему, и прижалась с приглушенным стоном,
«Я не верила вести, пришедшей ко мне с почтальоном,
Я рыдала, металась, но сердце моё подсказало,
Что живой, ты любимый, я знала, я знала, я знала.»
«Ты прости, не хотел в дом явиться несчастным калекой.
Отработал своё, отлюбил, по тропинкам отбегал…»
«Как подумать ты мог, за двоих вдруг решить наши судьбы.
Богом данный мне муж, так чего же стоишь на распутье?
Ждёт тебя наш очаг, я его, как могла, сохранила,
И тебя одного я по памяти женской любила…»
Так и жили они, день и ночь обо всём ворковали,
Евдоким с Евдокией, да счастье своё сберегали.
|