Я будто рисую. Мы в студии, всё вокруг чёрно-белое, мы сами — чёрно-белые, и он стоит, обнажённый, на фоне огромного белого покрывала. Он красив, он очень красив, и понимает это. Обхватывает голову руками. Я делаю снимок. Один. Второй. Ещё один. Фотоаппарат жадно щёлкает в попытке запечатлеть каждую деталь. Жемчужный бок со складочкой. Недостаточно, чтобы что-то предпринять, но достаточно для того, чтобы почувствовать приятное тепло. Затмевающую нежность.
Его манкость. Его мягкий изнеженный живот, полноватые руки, ямочки на щеках. Мимолётная улыбка. Я знаю: он шёлк и бархат, снежность и мягкость. Он высокий, сбитый — и всё равно хрупкий, и эти глаза, боги, эти глаза, требующие восхищения, осознающие неизбежность этого восхищения, и одновременно — лёгкая, лукавая (или я ошибаюсь?) робость.
"Повернись. Наклони голову. Ещё чуть-чуть. Вот так".
Покорность. Чувственность. Не та, что заканчивается всегда одинаково; другая, проникающая в сердце, вызывающая волнение и трепет. Маленькую боль. Вечное любование. Желание присвоить чужие помыслы.
И потом, когда он одевается, я подхожу и обнимаю его сзади, ущипнув за бок. За ту самую жемчужную складочку. Он хохочет. Ещё несколько секунд я не смею открыть глаза. |