. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …У каждого в сердце — свой мир, несомненно, мы видим вокруг то, что в нас поселилось, – там правит, увы, чёрно-белое зренье и краски рождает лишь Божия милость!
(Юрий Калушев. Зеркальное отражение)
Бельчонок и Барсук
(по мотивам одной даосской притчи)
Жил-был Бельчонок в таёжном лесу,
а рядом, в лощине, жил жирный Барсук, –
Бельчонок по веткам проворно скакал,
Барсук обустраивал норку-подвал.
В рубиновом свете рассветной зари,
в траве, где гнездятся весной глухари,
Бельчонок узрел с высоты мухомор, –
тот ярко пестрел, как сигнал-семафор,
и статью пунцовой наивных прельщал.
Бельчонок красавца немедля сорвал,
украсить им веточку рядом с дуплом
надумал Бельчонок в запале шальном.
И надо случиться, что в этот момент,
в попытке сыскать себе корм на обед,
вышагивал мимо надменный Барсук,
что мнил себя до́кой хозяйских наук.
Увидев на ветке сосновой зверька,
заметил Бельчонку, присвистнув слегка:
«И что ты всё скачешь, постре́л, егоза,
займись лучше делом, – ему он сказал, –
в вопросах житейских ты о́ченно слаб!»
Тот выронил гриб из трясущихся лап,
а жадный Барсук гриб-то сразу и хвать!
Он тырить съестное привык, словно тать.
Зверёк встрепенулся, наморщил свой нос,
и страстную речь Барсуку произнёс:
«Вы, дядя Барсук, и мудры, и важны́,
и вам мои чаянья крайне смешны,
но только позвольте слегка возразить:
мне по́-сердцу собранный мной реквизит,
я им украшаю жилище своё,
иному покажется это хламьём, –
пусть тот, чьи стремления только к еде,
в моих притязаниях блажь разглядел,
но только скажу, добрый дядя Барсук,
что в этом огромном прекрасном лесу
для радостной жизни найдётся предлог, –
пусть каждый лелеет лишь свой уголок!
Он будет доволен своею судьбой —
не менее счастлив, чем кто-то другой…
И тут неуместна гневливая спесь,
ведь тайна сия — величайшая есть,
никто ведь не хочет терять своего.
А гриб ядовитый… Не ешьте его…»
Послесловие:
Лиса и птица — короткометражный фильм Фреда и Сэма Гийома
* * *
Когда дряхлеющие силы
нам начинают изменять
и мы должны, как старожилы,
пришельцам новым место дать, –
спаси тогда нас, добрый гений,
от малодушных укоризн,
от клеветы, от озлоблений
на изменяющую жизнь;
от чувства затаённой злости
на обновляющийся мир,
где новые садятся гости
за уготованный им пир;
от желчи горького сознанья,
что нас поток уж не несёт
и что другие есть призванья,
другие вызваны вперёд;
ото всего, что тем задорней,
чем глубже крылось с давних пор,
старческой любви позорней
сварливый старческий задор.
