Я стал другим – хожу понур,
И жизнь не радует уже,
И каждый день царит сумбур
В душе.
А ведь недавно, полон сил,
Я веселился, как дитя,
И дни нередко проводил
Шутя.
Огонь певца во мне пылал,
Когда, горланя песни вслух,
Я часто ими поднимал
Свой дух.
Я пел о славе, о войне,
О бриттах, бившихся, как львы,
Но песни те приелись мне –
Увы!
Пусть раньше было им дано
Будить мой юношеский пыл,
Я их уже давным-давно
Забыл.
Да, мне теперь не прыгнуть так,
Чтоб до Луны достать рукой,
Зато по танцам я мастак
Большой.
И спорт, как много лет назад,
Меня влечёт к себе пока,
Хоть мне уже за шестьдесят
Слегка.
Но с молодёжью я, друзья,
Соревноваться не смогу –
От шумных их компаний я
Бегу.
Они, выказывая прыть
Осла, увидевшего стог,
Всё норовят вас с толку сбить
И с ног.
Но я нисколько не сержусь:
Упорства мне не занимать.
Приму микстуру и ложусь
В кровать.
Changed
I know not why my soul is racked:
Why I ne'er smile as was my wont:
I only know that, as a fact,
I don't.
I used to roam o'er glen and glade
Buoyant and blithe as other folk:
And not unfrequently I made
A joke.
A minstrel's fire within me burned.
I'd sing, as one whose heart must break,
Lay upon lay: I nearly learned
To shake.
All day I sang; of love, of fame,
Of fights our fathers fought of yore,
Until the thing almost became
A bore.
I cannot sing the old songs now!
It is not that I deem them low;
'Tis that I can't remember how
They go.
I could not range the hills till high
Above me stood the summer moon:
And as to dancing, I could fly
As soon.
The sports, to which with boyish glee
I sprang erewhile, attract no more;
Although I am but sixty-three
Or four.
Nay, worse than that, I've seemed of late
To shrink from happy boyhood--boys
Have grown so noisy, and I hate
A noise.
They fright me, when the beech is green,
By swarming up its stem for eggs:
They drive their horrid hoops between
My legs:--
It's idle to repine, I know;
I'll tell you what I'll do instead:
I'll drink my arrowroot, and go
To bed.
|
