Вячеслав Левыкин
ПОСЛЕСЛОВИЕ
И у меня был с финкою роман,
Но на сегодня, к счастью, завершился,
В тревожно нервный смех он превратился,
Опустошив мой творческий карман.
Подумал я: «Теперь вполне легко
Пойти с сумой и с шизиком столкнуться.
Пора остановиться, оглянуться,
Мы забрели, пожалуй, далеко.
Я деньги не печатаю станком,
Чтоб их бросать налево и направо,
А главное, конечно же, не в том,
Но жизнь моя становится отравой».
Она наездом приезжала к нам,
Сопровождая своры интуристов.
Псалтырь читала, в Бухаре Коран
И слышала известных пианистов.
Я был лишён подобного судьбой,
Не мог в Берлине слушать Караяна.
Берёзы русские девической гурьбой
Природы летопись листали под Баяна.
Но этим я доволен был сполна,
Снимая паутину с глаз печальных,
И вдруг такая агрессивная волна
Залива Финского от берегов недальних.
А говорят, что северный народ
Флегматики с тридцатого колена,
Поскольку с поля вечно недород
И все леса спустили на полена.
Мы лес и уголь можем продавать
В обмен на их текстиль и сигареты,
Пускай соседней лаской обогреты
Они нас дальше будут проклинать.
Что жадноваты, в этом есть резон,
Наверно, виноваты предки ханты,
Но нас ругать огульно в унисон
Везде нужны особые таланты.
Я не о том должно быть говорю,
Когда созрел роман и мелодрама.
Итак, вернёмся к интуристской даме
И снова лес увидим на корню.
Она грибы любила, водки вкус
И крепкие курила сигареты.
В стихах другие женщины воспеты,
Их томность мы познали наизусть.
А тут эмансипация в крови:
Штаны, берет и куртка на застёжках,
По ней кабалистические стёжки,
И против слова ей не говори.
По телефону телеграфный текст
Из Хельсинки в ответ мне выдавала,
Как будто лицеиста поучала,
Уставив в трубку кондуитский перст.
Придумала, что небом рождена,
А не в семье, к тому же многолюдной,
Мужчиной быть, поэтому должна
Всё за двоих решать не обоюдно.
Какая прыть! Какой взрывной запал!
Мне снится стал не дом, а пепл хатынский.
( В своей поэме «Эда» Баратынский
Других нам всё же финок показал.)
Ну что же: век живи и век учись.
Идут ряды освобождённых женщин,
К бесплодию лежит их путь конечный,
Им под руку, смотри, не попадись.
Мой сын живёт отдельно от меня,
Уже девиц московских соблазняет
Игрою красок, тезис выдвигает,
То Глазунова, то других кляня.
Он говорит, что Гоголя «Портрет»
Нам показал и обнажил рутину
Творцов, за деньги пишущих картины,
Желающих прожить до сотни лет.
К чему я это? Ах, идут ряды…
Вернёмся, друг, к чухонскому бесплодью,
Воздавши дань родному плодородью,
С войны забывши привкус лебеды.
Да, стали жить мы лучше, чёрт возьми!
Но по таким богатствам – хуже нищих,
Поскольку много прав имел опричник,
А он с кайлом работать ни-ни-ни.
Везде крамола снилась рубежам,
А фикции считались за успехи,
Казна подверглась личным грабежам,
Финансы отпускались на потехи.
Так чем же наш закончился роман?
Ничем, водой, промчавшейся сквозь пальцы.
Пусть римский папа отвечает нам:
Способны стать семьёю иностранцы?
1988 г., Москва
|
