«Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас»
(«Придите, дети, послушайте меня, страху Господню научу вас»)
[Псалом 33:11]
«Безу́мне, окая́нне челове́че, в ле́ности вре́мя губи́ши; помы́сли житие́ твое́, и обрати́ся ко Го́споду Бо́гу, и пла́чися о де́лех твои́х го́рько»
[Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу]
(Верлибр – произведение смешанного жанра... Это часть 1-ая)
Поэзия медленно умирает во мне. А может это я умираю для нея. Что же с нами будет? Где обращусь аз, Господи!? Ты восстановил во мне целомудрие, чтобы я искал большего... Камни заповедей Твоих поднимаем и несём на Гору Твою... Ей, Господи, только так взойдём...
Упаси мя, Боже Спас!
Всё Тобой нам можно.
Где ещё обращусь аз
С верою ничтожной?
Как взойти на Высоту
Камни поднимая?
Всякий раз Иной несу
Каясь, каюсь, каюсь...
Несть во мне Твоей Любви –
Вот мое несчастье.
Господи! За все прости
В Нощь сию Ненастную!
Упаси мя! Божий Страх
Сотвори благая.
Где ещё обрящусь аз?
Каясь, каюсь, каюсь.
Есть мнение, что страх не происходит от вины. Он происходит от невинности (С. Кьеркегор) [1]. Невинность предполагает неведение. Виновность же наступает вместе с познанием. «Я знаю» означает в некотором смысле и «я виновен». Следовательно, именно познание и связанное с ними знание, порождает виновность [2] и страх виновного.
С этим можно согласиться, но только в том случае, если сам мыслительный процесс понимается как то, чем мотивируются поведение человека в его свободе быть или не быть тем (или с тем), что он знает и знает определенно. Неведение, напротив, ставит человека в положение неопределенности его свободы, когда выбор затрудняется. В неведении человек стоит перед ничто, т.е. перед чем-то, чего он не знает. Это неизвестное, нераспознанное мной тайное присутствие чего-то, о чем я ничего не знаю или как бы намерено скрывающее от меня свое истинное лицо, порождает страх [3].
Мы пришли к противоречию: с одной стороны, неведение – невиновно, а, с другой, поскольку вместе с неведением «присутствует страх», складывается представление, как будто невинность уже потеряна [4].
Страх от неведения – это слепой страх, незнающий чего он боится или страх перед тем, что выступает для меня как ничто.
Что и говорить, ведь нечто неведомое иногда действует весьма устрашающе. Так, оставаясь долгое время в темноте, да и еще в полном одиночестве, мы испытываем страх. Этот страх можно точнее определить как тревогу, т.е. страх, который точно не знает, чего он страшится. В этом смысле весьма спорным выглядит заявление, что у животных нет страха. Страх присущ всему, что чувствует и живет. Но страх многообразен.
Есть страх порожденный не неведением, а точным знанием. Страх от того, что мне определенно известно. При этом совершенно неважно как устрашающее знание приобретено и насколько достоверно. В знаемом переживаемый нами страх отчетливо различает чего именно и почему мы страшимся. Например: Мне сказали, меня предупредили не переходить на ту сторону, так как там – место гибели. Я знал это, но вот ... перешел и испытываю не тревогу, но вполне определенный страх, так как я точно знаю, что со мной может быть или определенно будет.
Таким образом, познанное и ожидаемое, чаще всего, более страшно, чем неожидаемое, так как в этом случае страх страшится исхода, о котором он знает. Но именно через это знание человек располагает себя к поиску пути спасения и, если находит его, перестает страшиться. Конечно, такое состояние частично упраздняет самое себя ясным сознанием того, что устрашающее устрашимо лишь до тех пор, пока такой путь не найден. Однако, если такой путь все же не найден, то сопровождающий человека страх переходит в отчаяние.
Отчаяние отчаявшегося полагает свою причину либо в самом себе, либо в другом. В первом случае оно есть разочарование в самом себе и потому «нежелание быть самим собой» и «желание избавиться от самого себя» [5]. В втором случае (когда причиной является нечто другое), отчаяние выражает желание Я «быть самим собой» [6], поскольку какие-то внешние обстоятельства отнимают у Я его свободу поступать в согласии с самим собой, определяя его как страдающее от этого существо. Здесь отчаяние выступает как духовное страдание (скорбь), духовная болезнь [7]. Серен Кьеркегор называет отчаяние духовной болезнью, которая, собственно, и отличает человека от животного [8]. Причем это не просто страдание, это "худшее из страданий», как полагает Кьеркегор [9]. И это действительно так, поскольку отчаяние является предвещанием гибели, в том случае, если Я все же решиться на неравное противоборство с внешними обстоятельствами.
Жизнь есть страдание, по преимуществу именно потому, что она есть страдание Я в безнадёжности избавления от духовных мук своего конечного бытия. И именно безнадежность есть квинтэссенция отчаяния как болезни духа.
Человек, лишенный веры, существует в этом мире в постоянном страхе и муке отчаяния. Это несчастие, от которого "спасаются", пытаясь убежать от реального, путём изменения не самого несчастного конечного бытия, а своего сознания (алкоголем, наркотиками, всякого рода иллюзиями, несбыточными мечтаниями и т.п.), предвещающего то, что только за смертью уже ничего не последует. Отсюда отчаяние определяется Кьеркегором как «болезнь к смерти», так как смерть полагается чаще всего в качестве того, способно положить конец отчаянию. Это – отчаяние неверия. Оно – безысходно, потому что "Бога нет".
Религиозное отчаяние состоит в том, что оно есть «безнадежность, состоящая в невозможности … умереть» [10]. Такое отчаяние веры только кажется безысходным. Человек – это своего рода смертный бог [11]. Он умирает телом, но не душой. Душа бессмертна. И, таким образом, наше Я остаётся, не смотря на разочарование в самом себе или своём бытии. В этом смысле человек не может не существовать. Это не зависит от него, но зависит от Творца всех, от Бога [12]. Поэтому "не всякое желание смерти достойно одобрения" (преп. Иоанн Лествичник) [13]. В крайнем отчаянии отчаявшийся бывает готов отделить свое существование от Бога, хотя само такое движение души противоположно Вере. "Нет ничего равного милости Божией; нет ничего больше ее. Посему отчаявающийся сам себя губит" [14].
Подобным состоянием отчаяния можно, как полагает Кьеркегор, доказывать вечность человека, потому что «…без вечности, которая заложена в нас самих» (Богом – авт) [15], мы не смогли бы не отчаиваться даже при встрече со смертью. Это очень глубокая мысль. "Смерть, – продолжает Кьеркегор, – не является пределом" болезни к смерти, т.е. отчаяния, она – «беспредельный предел» [16] смертного существа, в котором Создатель предопределил в конечном – его бесконечное, в мертвом – живое утаил.
Таким образом, отчаяние неверия не бесплодно, если оно приводит к вере в Бога. Религиозное отчаяние только тогда не бесплодно, когда оно приводит к покаянию, а через него – к хранению заповедей и множеству смирения, которая есть "матерь бесстрастия" [17]. Такое смирение можно уподобить песку, поскольку в чистом песке ничто земное не растет. Или, как говорит преп. Иоанн Лествичник, смирение "не произращает пажити для страстей, но есть земля и пепел" [18]. Нельзя сказать лучше.
Вера не порождается отчаянием, а всего лишь предваряется им или тем, что в Священном Писании называется состоянием сокрушенного Сердца [Пс.33:19; 50:19; 146:3; Ис.57:15; 66:2], когда Я осознало свою невозможность преодолеть непреодолимое, спасти самого себя от греха, от слова и дела душетленного, от необходимости делания чего-либо согласно одним только законам этого конечного материального мира, причем нередко вопреки своей Совести, т.е. без Бога. Такое состояние души проявляется не только в абсолютной невозможности Я уйти от внешнего, оставаясь самим собой, но и в невозможности оставить себя, уйти от самого себя, поскольку быть мне или не быть зависит не от меня, но только от Бога. От Я зависит только то, кем Оно может стать здесь и сейчас или с кем Оно может или должно соединиться в своей вере, чтобы восходить в Вечности.
Таким образом, в отчаянии страх становится бесконечным и потому утрачивает свой духовно-возвышенный характер. В религиозном миропонимании такой страх есть грех, так как верующий никогда не должен терять надежды.
Отчаяние, если оно основывается на том, что те или иные, конечные, данные во времени обстоятельства бесконечны и непреодолимы для человека, – разрушает веру. Поскольку в отчаянии человек считает себя обреченным, то это означает утрату веры во всемогущество Божие. Так человек разлучает себя с Богом, отпадает от Него.
По-видимому, совсем иначе, психологически сложнее, выглядит страх, который испытывает человек перед своей смертью. "Боязнь смерти есть свойство человеческого естества, происшедшее от преслушания, а трепет от памяти смертной есть признак нераскаянных согрешений" [19]. Это, прежде всего, страх перед полной определенностью прожитой нами жизнью (страх от вины всего содеянного, о которой каждый всё свое знает определенно), и неопределенностью своего будущего (страх от неведения своей посмертной участи), о которой умирающий ничего не знает, но предугадывает Сердцем, ибо Сердце знает (чувствует), что Бог есть [Иер.24:7; 32:39]. Имея это в виду, можно сказать, что боящийся ближе к Богу, чем какой-нибудь безумный храбрец. Человек, говорящий о себе, что он никого не боится, объявляет себя неверующим, ибо и Бога не боится.
31.03.2020
09:25:09:59
-----------------
[1] Сёрен Кьеркегор. Страх и трепет. М.: Изд-во "Республика", 1993. с.143.
[2] Неведение может быть связано с особым состоянием души, не затронутой и не затемненной многообразным земным знанием, которое нередко разлучает человека с Богом. Агностицизм не следует рассматривать как нечто абсолютно неприемлемое или принижающее достоинство человека, его способность к познаванию. C точки зрения христианской антропологии человеческое познание ограничено. Христианская этика особо подчеркивает, что незнание не есть нечто достойное осуждения. Напротив, грех неведения (αγνοημα) прощается и даже не рассматривается как заблуждение, поскольку не знать – значит пребывать в чистоте, непорочности, целомудрии, тогда как заблуждение есть утрата чистоты и целомудрия души, отпавшей от Бога, преступающей заповеди Его (αγνεια чистота, непорочность, целомудрие, невинность; αγνιζω очищать; церем. освятить; αγνισμος очищение, освящение, искупление). «…Знание надмевает, а любовь назидает» [1Кор.8:1]. Поэтому приобретение знаний не должно рассматриваться как цель, ведущая сама по себе к человеческому совершенству. «… Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» [Мар.8:36; Матф.16:26]. Согласно христианским представлениям целью познания должно рассматриваться не приобретение всяческих знаний, а воспитание души через Богообщение и Богопознание, так как «… кто любит Бога, тому дано знание от Него» [1Кор.8:3]. Вмещающий сосуд (обыч¬но здесь чаще всего говорят о сердце) должен быть освобожден, точнее может быть даже сказать, опустошен (т.е. освобожден полностью) от всякого иного знания, с тем, чтобы быть способным принять эту Истину во всей ее чистоте и исчерпывающей полноте [Мф. 22: 37]. Только на этом пути, «в совершенном неведении обретает он сверхразумное ведение» [Дионисий Ареопагит. О таинственном Богословии. Что такое Божественный Мрак, 3].
[3] "… какое же воздействие имеет ничто? Оно порождает страх. Такова глубокая таинственность невинности". Сёрен Кьеркегор. Страх и трепет. М.: Изд-во "Республика", 1993. C.143.
[4] Сёрен Кьеркегор. Страх и трепет. М.: Изд-во "Республика", 1993. C.146.
[5] Там же. С.255.
[6] Там же. С.256
[7] Там же.
[8] Там же.
[9] Там же. С.257.
[10] Там же. С.259.
[11] "Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы; но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей" [Пс. 81:6-7]
[12] Там же. С.261.
[13] Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Лествица. М., 2006. С.100.
[14] Там же. С.98.
[15] Сёрен Кьеркегор. Страх и трепет. М.: Изд-во "Республика", 1993. С.261.
[16] Там же.
[17] Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Лествица. М., 2006. С.263.
[18] Там же. С.148.
[19] Там же. С.99.
|
