Свобода, виток 5, последний. Разорванный круг...Жена, словно пчёлка, хлопочет весь день,
а дети - как Солнце в окошке,
так что же на сердце моём словно тень
огромной тюремной решётки?
Откуда она среди ясного дня -
ведь люди меня уважают,
и дети мои, знаю, любят меня,
хотя не всегда понимают.
Откуда томленье, тревога, тоска,
чего же мне здесь не хватает,
какая беда, словно сталь у виска,
надежды последней лишает?
Я знаю ответ. Пусть для всех он смешён,
подумают - с жиру бешусь я,
но всё же скажу: "Мир свободы лишён,
и в нём словно узник томлюсь я".
Куда ни шагну - всюду вижу запрет,
к кому ни рванусь - всюду стены
со знаком угрюмым: "Для всех входа нет" -
горды все, и все суверенны.
Один - безразличия ватной стеной
окутал и душу, и тело,
другой - подозрения крепкой бронёй
себя прикрывает умело.
Для стен лицемерия - липкая грязь,
апатии стены - сонливость,
железной кольчуги ажурная вязь
для тех, чей девиз "Справедливость".
Но странные свойства имеет они:
резиновую герметичность,
алмазную твердость, надёжность брони,
и тёплого воска пластичность.
Причем, эти свойства во всякой стене
по мере нужды проступают,
и их невозможно разрушить извне,
но этого люди не знают...
А многие просто не видят тех стен,
хоть часто на них натыкались,
и как дон Кихот, до взбухания вен,
как с мельницей с ними сражались.
Иные прозрачны, как стёкла в окне,
и бьюсь я о них, словно птица,
хоть знаю: судьбою начертано мне
к тем стенам опять возвратиться...
Мне больно смотреть, как огонь чувств моих,
пройдя через пресс размышлений,
в булыжники слов превращается вмиг,
в скрипучую цепь предложений.
И, слушая их, собеседник зевнет,
глаза закрывая устало,
но может случиться - не так их поймёт,
и тут же опустит забрало.
И вот я в сознаньи его - лютый враг,
и нет в его сердце сомненья:
хоть спора дуэль, хоть сверкание шпаг,
но лишь не позор отступленья.
А это лишь непониманья стена,
всего лишь сознанья темница,
но верю я, есть та святая страна,
где мысль фейерверком искрится,
где люди открытые чувством своим,
как факелом, мир озаряют,
и радость свою щедро дарят другим,
друг друга всегда понимают...
Но где ж та страна? Оглянувшись вокруг,
во мраке, меня окружившем,
сияние света увидел я вдруг,
меня изнутри озарившем.
В глубинах себя обнаружил я дверь
размером с игольное ушко,
и словно стогорбый верблюд в эту щель
протискивать стал свою душу.
В горбах тех хранил я привычки свои,
привязанности и богатства,
и к ближним большие запасы любви,
а к "дальним" - как минимум братства.
Небесное Царство, как мощный магнит,
к себе меня властно рвануло,
и через ушко, как корявую нить,
срезая горбы, протянуло.
Боль многих потерь, словно огненный смерч
смятенный мой ум опалила,
и автору ветхозаветному смерть
глаза символично закрыла.
Но, крылья расправив, очнулась душа,
булатным мечем зазвенела
последних сомнений оковы круша,
и к Богу, как к Солнцу взлетела.
Но только недолго мой длился полёт,
умолкла растеряно лира -
почувствовал я притяжения гнёт
далёкого Дольнего мира.
Рванувшись, с тоской я почувствовал вдруг
привязанность к миру страданий -
но душу мою Мой Божественный Дух
поддерживал без колебаний.
Я понял: судьбою моей этот трос
привязан мне был в испытанье -
в мир Горний с собой я сквозь ушко пронёс
единственный горб - состраданье.
Я понял: не быть мне свободным, пока
мой мир как огромная клетка,
и вновь сквозь ушко, обдирая бока,
ползу я к синице на ветке,
туда, где длина, ширина, высота
для нас словно клетка для птицы,
где с хрустом прессуется рифм красота
в Прокрустово ложе страницы;
в наш мир, где различных часов миллиард
силки нам из времени вяжут,
Где нами играет судьба в бильярд,
а если кого и развяжет,
то лишь для того, чтоб плотней спеленать
верёвками чувств и желаний,
чтоб было удобней в него затолкать
полынную горечь страданий;
условностей где монолитие стен
и бронестекло недоверья,
оковы стальные житейских проблем
и острые пики неверья;
где цепью любви как железным крестом
разбитую грудь украшают,
стараясь не думать, что будет потом,
хоть помнят об этом, и знают...
К заботам, проблемам, к страданьям ползу,
широкие крылья сминая,
и, зубы сцепив, удержал я слезу,
неволю, как крест принимая.
Но мир свой обняв, я уже не ропщу,
что узенький лаз неудобен-
мир Горний, как нитку, сквозь ушко тащу
в наш мир, чтобы стал он свободен!
Чтоб царство Небесное слилось с моим
истерзанным злобою миром,
и чтобы Спаситель сияньем своим
явился убогим и сирым;
чтоб стены Предвечный рассеял как дым,
решётки и клетки расплавил,
и, как акушер, блудным детям своим
измятые крылья расправил.
Тогда лучезарной Свободы венец
материи грубой коснётся,
и миру насилья наступит конец,
и радостно Сфинкс засмеётся... |
Послесловие: (Древнее пророчество:
"...И когда человек познает себя,
Сфинкс рассмеётся,
и мир вещей перестанет быть...") |
