Ты просил не писать о нахлынувшей страсти опять.
О постели измятой, о том, что там осень творила.
Я с тобой согласилась, мой ангел, не стала писать,
Но она разозлилась на нас. И уже испарилась.
Я звала ее снова, я вспомнила снова стихи.
И просила вернуться к огню, я ее понимаю.
Разве чувства экстаз заключить нам в понятье «грехи».
И рассерженный Велес, с усмешкою нас покидает.
Мы теперь для святош образцовая пара, мой друг,
И распахнуты двери в их ханжество, только печально,
Вырывает стрелу мой Амур из слабеющих рук,
И спешит он к другим, что ему и молчанье и тайна.
Все теперь хорошо, и смотрю я куда-то во тьму,
И на лица чужие взираю с какой-то опаской.
Только ночью порой не тянусь я уже ни к кому,
Только где-то Шопен в этой музыке явит мне ласки.
Все у нас хорошо, но когда мы молчим о любви,
То мне кажется, будто покойник присутствует в доме.
Ты меня отпусти, за собой в тишину не зову.
Купидон не вернется, и жутко от страшной мне доли.
И пускай в тишине так легко каждый раз засыпать,
Не тревожат нас слухи, подруга молчит удивленно.
На вопросы немые мне нечего больше сказать,
Не могу я казаться, счастливой, веселой, влюбленной.
Вот такая беда, все исполнилось вроде у нас,
Только что-то пропало, а что , мне уже не понятно.
И порой в глубине этих грустных отчаянных глаз,
Вижу ужас и крик, но какой-то несмелый, невнятный.
|