ПОСЛЕСМЕРТЬ
Наталия Айлберт
Нет жизни после смерти. И почему б
ей быть? Всё, что вокруг
есть на земле, нас убеждает в этом.
И небеса ничуть не схожи на
шоссейные дороги, ни на цыплёнка табака
из ресторана и даже ни на клоуна
перед кафе "Мороженое". Жизнь наша -
вот это послесмертье,
когда открыв глаза, выходим мы из плевы,
чтоб боль и радость ощущать. Я помню, много лет назад
тётушка моя, стуча по ободу руля,
твердила, что должен Бог существовать
и небо - мы на пути, чтобы в его конце, как в браке,
сочетаться с ним. Но не хотела б я сидеть
не то что рядом, даже за одним столом,
с тем человеком, что во мне не видит
неба. Здесь вспоминаю Моцарта
и всех, кто умер, не достигнув
35-ти, возможно от простой
ангины. Какая облаченье странное
есть наша жизнь. Она из смерти родилась
и в смерть вернётся, лишь форму
изменив, иные очертанья
обретя. На ум приходит тоже
Гильберт, сказавший, что должно
стремиться, пока ещё есть
время. Но к чему стремиться? Зачем
должны мы пустоту заполнить светом?
Неужто в этом наше назначенье? Но
мы дрейфуем в пустоте, в дали безмерной -
пока не промахнёмся, и имя
наше может быть и вспомнят;
а прошлое, как на столе лежащая
монета, кружиться не способно. Я - есмь
лишь вещество, я пряжа, кружево из смерти,
я сбита с толку тем, что существую,
но счастлива что всё-таки живу, что наблюдаю жизнь живую.
August 15, 2017
Черновой перевод: 16 августа 2017 года
Natalie Eilbert is the author of “Indictus”, forthcoming in January 2018 from Noemi Press and “Swan Feast” (Coconut Books, 2015)
AFTERLIFE
Natalie Eilbert
There is no life after death. Why
should there be. What on
earth would have us believe this.
Heaven is not the American
highway, blackened chicken alfredo
from Applebee’s nor the
clown sundae from Friendly’s. Our
life, this is the afterdeath,
when we blink open, peeled and
ready to ache. Years ago
my aunt banged on the steering, she
insisted there had to be a
God, a heaven. We were on our
way to a wedding. I would
have to sit at the same table as the
man who saw no heaven
in me. Today I am thinking about
Mozart, of all people, who
died at 35 mysteriously, perhaps of
strep. What a strange cloth
it is to live. But that we came from
death and return to it, made
different by form, shaped again back
into anti–, anti–. On my run,
I think of Jack Gilbert, who said we
must insist while there is still
time, but insist toward what. Why we
must fill the void with light—
isn’t that our human insistence? But
we drift into a distance of
distance until proximity fails, our
name lifts away with any
future concerns, the past a flattened
coin that cannot spin. I am
matter spun from death’s wool—and
I bewilder the itch, I who am
I am just so happy to go.
|