Зависть.
Говорят это главный из смертных грехов,
Из семи человеческих бед,
Зависть точит меня, как орда дураков,
Не беря перерыв на обед.
Зависть, черная зависть, чернее, чем тушь,
Дыр темней, поглощающих свет,
Или прямо к чертям попадающих душ,
Зависть, зависть... Отстанешь иль нет?
Я завидую всем, кто сильнее меня,
Так как сам я с рождения хлам,
Всем, живущим любовью, любимых храня -
Не имея успеха у дам.
Ничего я поделать с собой не могу,
Жаба душит за чей-то успех,
Априори к нему отношусь, как к врагу,
И тогда нападаю на всех.
Проклинаю я всех, излучающих Дар,
И неважно - дельца иль творца,
Как меня до сих пор не отметит удар
За такой вот талант подлеца?
По ночам ворожу... На кого покажу -
Предрекаю немеряно бед,
Лишь себя я люблю, лишь собой дорожу,
Сгинь талант! Хоть Печник, хоть Поэт.
Сгиньте все, кто успели от жизни вкусить
Денег, славы и лучших Наяд.
Мне от вашей известности хочется выть,
Я в тоске. Ничему я не рад.
Говорят это главный из смертных грехов,
Из семи человеческих бед.
Злыдня зависть! С тобою не надо врагов,
Ты возьми перерыв на обед...
Гордыня
На мир смотрю я свысока,
Я очень гордый,
Как член колхозного быка,
Когда он твердый.
Я презираю всех людей,
Слепых людишек,
Я штучный тип, я всех умней,
А их – излишек.
Смотрю на их я суету –
Куда стремятся?
Ни в облака, ни за черту,
Все так… Нажраться.
Мелки, завистливы, жадны
В своих желаньях,
О, как же их приземлены
Душонки – дрянью.
Что им какой-то там полет
Духовной жизни,
Поспать, поржать, набить живот,
Тут только свистни.
Принизить и оговорить таланта всяко,
Раздеть и по миру пустить:
«Иди, собака»
И насладившись тем, что он
Вот так повержен,
Твердить ему со всех сторон:
«Не будь успешен,
А будь такой же прохиндей,
Как мы, нетвердый…»
Я презираю всех людей,
Я очень гордый.
Вот говорят: «Гордыня – грех,
Один из смертных»
Я свысока смотрю на всех,
Я самый первый…
Чревоугодие
Колбаса хороша и каплун приготовлен что надо,
Поросенок под хреном чудесен и тает во рту,
Как огурчик хрустит, чесночком отдавая – отрада,
Запотевшая водка подводит под этим черту.
Я живу, чтобы есть, и желательно вкусно и много,
Ну, а ем для того, чтобы жить и, опять-таки, есть.
Ни любви, ни детей, ничего не прошу я у Бога,
Ничего нет важнее продуктов – ни дружба, ни честь.
В моем доме все полки забиты питьем и закуской,
Холодильник трещит от пельменей и мяса-филе,
Я как будто служу, но все мысли о блинчиках вкусных,
На три четверти банок консервных в рабочем столе.
Мой желудок – мой Бог! Ублажать его – долг моей жизни,
Нет родных у меня, а мечта – обожраться борщом,
Все слова о прекрасном, о смысле, природе, Отчизне,
Заслонило одно королевское слово – харчо!
Ароматным дымком суп харчо поглотил все желанья,
На скворчащей «тефали» яичницы желтый глазок,
Несварение – может ли хуже постичь испытанье?
А плохой аппетит, без сомнения – пуля в висок.
Где-то мир за окном – только он недоступен для слуха,
Где-то страсти кипят, люди жизнь отдают за любовь,
Это жалкий театр. Ничего нет важнее, чем брюхо,
«Человек, подавай-ка солянку и мясо готовь!»
Алчность
Да кто сказал, что жадность это плохо,
Что алчность иссушает человека?
Моя великолепная эпоха
Хохочет, что зовется это грехом.
В своей среде слыву я, вроде, жадным,
Считаю – бережливым, экономным,
Кому-то дать взаймы? Да сгложет жаба,
Не дам! И не возьму – я очень скромный.
Копеечка к копеечке – и рубль,
А рубль к рублю – и вот уже тысчонка,
Транжира – вот кто есть плохой и грубый,
Заемщик – вот где подлая душонка.
Коплю, себе отказывая в пище,
И одеваюсь серо и безлико,
Зато по вечерам считаю «тыщи»,
И становлюсь, хоть на часок, великим.
В уме я наслаждаюсь эпизодом,
Картиною, достойной кисти Босха,
Вот я секу, зовущих меня жмотом,
До срыва кожи, обнажая кости.
Секу бичом рабов привычки тратить,
Внушаю вслух: «Копите деньги, гады!
Не поняли? Что – не хотите? Нате!!!
Я вам вобью - где ваше Эльдорадо!
Клондайк для всех один – и это алчность,
Иного не бывало и не будет,
Придуманная вами ваша значимость,
Простой мираж, никчемные вы люди.
Вы, бескорыстно помогая другу,
Содрав с себя последнюю рубаху,
Плодите нищету – и все по кругу,
Зеленый светофор разрухе, краху.
Да черт бы с вами… Только бумерангом
Нам достается, алчущим богатства,
Вот вам за это, тонким гибким шлангом,
Кнут, бич и шланг по равенству и братству»
От сотворенья - миром движет жадность,
Все блага на земле – ее заслуга.
Я презираю нищенскую стадность,
За горсть монет продам и мать, и друга.
Такие, душу греющие, мысли,
Лелею я по вечерам, считая,
Купюры – отрицанье бескорыстья,
Домашний сейф – ты воплощенье рая!
Гнев
Гнев меня обуЯЛ, обуЯл меня гнев,
Призываю на головы кары,
Порчу, смерть, даже смерть, призываю на тех,
Кто не хочет, не держит удара.
Кто зарылся в мирке из лишений, обид,
Кто смирился, прижился, стерпелся.
Он сейчас словно враг предо мною стоит,
Я во гневе – ведь я же не спелся.
Я не спелся ни с тем, кто ограбил меня,
И ни с тем, кто молчал, хоть не грабил,
Гнев пылает во мне, призывая, маня,
Ставить к стенке и сильных и слабых.
Всех крушить без разбора и сил не жалеть,
Все виновны – кто мало, кто много,
И безмолвная серая нищая треть,
И безбожник и верящий в Бога.
Я пророк! В свое время не слушав меня,
Все сцепились, куски отрывая,
Гнев мой праведный… Гнев мой – предвестник огня
Очищенья – для светлого рая.
Трепещите, ведь я не владею собой,
Гнев ведет меня, гнев управляет.
Он пройдется широкой косой-полосой,
Ни виновных, ни жертв не считая.
И когда вы поймете, за что и почем,
Будет поздно – пути нет с погоста,
Страшен гнев беспощадный, стоящих в плечо,
И бессудно карать ой как просто…
Уныние
Уныние меня обволокло,
Уныние и лень – они ведь рядом,
Смотрю на мир сквозь грязное стекло,
Мы с ним разделены, но где-то рядом.
Я равнодушен к запахам, цветам,
Я апатичен, звуки как-то мимо,
А в комнате по стенам тут и там
Висят мои портреты в гриме мима.
Когда-то, пусть в масштабе областном,
Я был известен, метил даже выше,
Мне кажется – все это было сном,
Теперь ко мне не ходят даже мыши.
А что им, правда, делать у меня?
Ленивый кот, ленивый бывший клоун…
Их некому здесь даже погонять,
И нет еды… Они ушли к другому.
Они ушли туда, где дышит мир,
Не рядом, за стеклом – вокруг и зримо,
Пусть пропадает старый добрый мим,
Он стал уныл и вял, расставшись с гримом.
Я стал уныл и вял, еще ленив,
Когда-то добегал и до галерки…
От тех времен остался только миф,
Да интервью в хранящейся «Вечерке»
Ленивый кот и застарелый дух
В квартире опустившегося мима…
Унынье поселилось здесь не вдруг,
Вот только жаль – не проскочило мимо.
Похоть
Я тихо голову склонил,
Не замечала.
Украдкой губы пригубил,
Кривясь, скучала.
Я расстегнул, обнял, приник,
Опять молчала.
Я ввел, сорвав бретельки стринг,
Она вскричала.
Крик перешел в протяжный стон,
А пальцы – в ногти,
Она царапала мой торс,
Шепча: «Давно б так»
И голос плоти, не сдержав,
Дала добро мне,
Скрещеньем ног меня прижав,
Под простынею.
Всей женской силою вдавив,
Чтоб вставил глубже,
Чтоб сымитировал мотив,
Когда ей лучше,
И подарил чудной оргазм,
Длиною в вечность.
Его Величество Экстаз
Потряс промежность.
Я долго негой истекал
Со сладострастьем,
Вверх – вниз, вверх – вниз, и все искал
Вершину счастья.
Сплетясь, мы в плоть одну слились,
В одно движенье,
Туда, где абсолютна высь,
Совокупленья!
Дрожа всем телом подо мной,
И извиваясь,
От наслаждения, порой,
С ума сдвигаясь,
Стонала: «Как мне хорошо,
Не прерывайся,
Туда, куда сейчас дошел,
Весь извергайся.
Я не отдам, не отпущу,
Я вся – вагина.
Хочу еще! Еще хочу!
Уйдешь – погибну!
И я исполнил, все что мне,
Она стонала.
Да так, что после, в тишине,
Навзничь лежала.
Любовь из глаз ее текла,
Любовь и нежность,
А из раскрытого окна –
Ночи безбрежность… |