Сказание о земле Белорусской.
Вступление.
Россия!
Родина!
Отечество!
И жизнь, и гордость, и краса моя!
Из всех историй человечества
её, - насыщенная самая.
Пожары и разрухи страшные,
тиф, голод, войны, крови реки –
суровое вчерашнее.
След выжгло в памяти навеки,
что выстрадано, то и дорого.
С того Россию так хранит
от бед и от любого ворога:
НАРОД – стена!
НАРОД - гранит!
Пусть век за веком мерно канет,
но жизнь сиять не перестанет.
Земля родимая!
Любовью сыновей сильна.
Не высочайшим повелением,
а сердцем русским:
страстным, искренним.
В любом краю, в любом селении -
любили эту землю искони.
Мог с горя, злой нуждой затравленный,
пропить лихую силу, всё до креста,-
мужик подавленный...
Да, что там...
Мог и крест, но только не Россию.
Гражданственности воспитанием,
обделённый, как мог - он дорожил
своим лишь русским званием.
И бил набат: и стар, и млад –
весь люд, до голытьбы кабацкой –
единой силой, мощной братской,
вставали грозною порой
за землю русскую горой.
Кто только планы ни вынашивал
подмять всю Русь хоть на мгновение!
Патриотизм народа нашего
для всех был камнем преткновения.
Вельможи, знать, цари-радетели
слезу пускали по Рассеи,
и мнимый кладезь добродетели
являли в свете, фарисеи!
С прононсами и галлицизмами
велеречиво говоря,
глумились над Россией низменно,
клянясь в любви ей почём зря.
Но если вдруг бил час тревожный,
«Патриотизм» их, явно ложный,
на ладан, сразу весь дыша,
не стоил медного гроша.
Лишь тот, кто грозною годиною,
коль враг шёл, принимал решение,
с народом слиться в рать единую.
С ним кровь пролить, деля лишения.
Кто обличал порок неистово,
пронёс в Сибирь с собой он -
звон кандальный.
Кто валкими тащился дрогами
на поселенье в глушь и грязь.
Кто всеми тюрьмами, острогами -
не сломлен был, за свет борясь.
Кто не мирился с тьмой и гнётом,
был настоящим патриотом.
Мужик он или дворянин, -
был настоящий гражданин.
Вдвойне от века были граждане,
любя как жизнь –
Отчизну милую,
ей ум и душу посвящали.
Стихов и прозы страстной силою,
других, к любви той обращали.
Красива Русь под летним дождиком,
и зимним днём, и в ветер злой.
Чтоб, СЛОВА, стать большим художником,
нельзя рвать корни с той землёй,
где свет впервой узреть досталось,
где сердце силой напиталось.
Кто таковым и вправду стал -
места родные почитал.
Москвич был Пушкин по рождению.
Столицы обе, их окрестности,
Благодаря, поэта пению -
достигли пик своей известности.
Чудесные места днепровские
прославил гоголевский гений.
Родимые леса орловские
с восторгом воспевал Тургенев.
Певцы: Щедрин, Некрасов - рьяные,
любили волжский брег крутой.
До смерти с Ясною Поляною
не мог расстаться Лев Толстой.
Не для души спасений,
любил Рязанщину Есенин.
Хоть мало в жизни он успел,
но край родной навек воспел.
Продолжить можно этот перечень,
но устный счёт так ненавистен нам.
Примеров много и теперь...
Чем больше их - понятней истина:
творят поэты ли, прозаики –
край отчий славить помогают.
Их строки, камешки мозаики -
панно гигантское слагают,
Российской милой деревенщины.
Вся Русь: сера, невзрачна,
то ослепительна, то мрачна,
то лучезарна и светла –
такой, какой в те дни была.
Была!
Но с той поры трагической:
страданий, горя, гнёта бремени –
воды немало исторической
перетекло по руслу времени.
России той уж нет.
По ней давно не плачет муза.
Есть победившая, счастливая -
Земля Советского Союза!
Сулит врагу за зло возмездие,
как ни был он числом велик.
Республик гордое созвездие -
её отважный красный лик.
Слывёт средь них в свершениях славных
Россия!
Равная средь равных.
И новая, - душа щедра.
Республик мудрая сестра.
С семьёй народов не разнять её.
С семьёй, где рознь утихомирилась,
А Родины святой понятие
и обновилось, и расширилось.
Под ним сегодня мыслим землю мы –
для всех народов дом родимый.
Там вряд ли зло, вражда приемлемы,
там дружба, лад - необходимы.
Звучит земля в сердцах аккордами
всех наций, сокрушив барьер;
горит земля словами гордыми -
названия СССР!
Но вдруг на гордость, воскресив ее
историю, - зовём Россией.
Смысл этот в слове я постиг,
когда им начал данный стих.
И не одни родные - детские
места сегодня воспеваются...
Мастера слова советские
показа жизни добиваются
по всей стране и непосредственно
стремятся вдаль и недалече.
За судьбы Родины ответственны
они, как в прошлом их предтечи.
Но не в пример тем рвут с традицией
родных пенатов славить в хор.
Как знать?
А вдруг пора родиться ей
из всех национальных форм, -
единой, новой по натуре,
о наших днях - литературе.
Ведь общность новая грядёт.
Советский монолит - народ,
не принимают с удивлением
теперь за результат фантазии,
коль из Москвы за впечатлением
поэт мчит в горы Средней Азии...
В совхозы знатные целинные
на славных землях Казахстана,
на БАМ сквозь расстоянья длинные -
спешит дни-ночи неустанно.
С мышленьем новым публику,
порадует такой поэт,
в какую б ни попал республику -
тем чуждых для него там нет.
Пусть незнакомо всё до жути –
оно советское, по сути.
Взгляд если пристальный иметь,
достойно будет стих греметь.
Сам - не поэт я в значенье принятом,
живя от мира муз вдали – отринутым.
Люблю других не меньше Родину.
Любовь по признанным критериям -
непримирима к чувству злому.
К высоким не клонясь материям,
желаю, чтоб подверглись слому
все рамки промеж наций тесные.
С того писать решился я
республики одной известные, -
неповторимые края.
На взгляд свой без предубежденья,
где не был никогда с рождения,
куда меня в свой должный час,
направил Родины приказ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
До слов правдивых доберусь ли я,
гонимый строгими зароками,
чтоб как живая Белоруссия
вставала за моими строками.
Купалой, колосом, - воспетая,
своими славными сынами.
Их сердцем пламенным согретая,
цветёт счастливо перед нами.
Возможно ли, сравниться с бардами,
кто этот край пронёс в крови?!
Чьи песни движут авангардами
борцов за счастье, а любви
к земле до дна и не измерить!?
Куда до них мне?
Но поверить прошу
и впредь не отопрусь:
люблю я тоже Беларусь.
Взгляд нежит красками неброскими
она, отраду сердцу делая,
своими светлыми берёзками...
И впрямь Руси сестрица белая.
А рядом сосны остроглавые
зелёные взметнули крылья.
Леса густые, величавые
всю землю таинством покрыли.
Вступаешь в царство их волшебное,
заботы отряхнув свои,
глотая снадобье целебное -
чудесный аромат хвои.
В любое время суток, года,
к чему бы ни склонись природа,
как ни хандрили б небеса –
прекрасны здешние леса!
Они спасенье прочат в пору ту,
когда от зноя в небе звонница.
Когда к земле, жарой распоротой,
живое в изможденье клонится.
Как Лермонтова - тучки-странники,
на юг умчатся – затеряются.
А на лесных дорог – песчанике,
пеплом адовым огонь накроет все.
И лес там, вздыбившись преградою,
навстречу злому солнцу ввысь,
своей живительной прохладою
заботливо укроет жизнь.
И в самый лютый зной палящий
таит лес белорусский в чаще
живого столько, что не счесть.
любуйся, коль охота есть.
Средь сосен, никогда не согнутых,
заметишь юркое снование
пушистых белок рыже-огненных,
и птиц восторг и ликование.
Дробь дятла далеко разносится
и по свисты синиц знакомых,
а там, в траве – разноголосица
прилежных тварей – насекомых.
Все обитатели окрестные,
жизнь громко славят –
уж так тут повелось.
Лишь там, где заросли древесные,
ступает еле слышно лось.
Пронзит весь лес лучей стрелою -
всё тоже солнце, но не злое.
Просеяно сквозь сито крон,
и весел лес теперь,
как будто беззаботен он!
Но есть места – себя не мучая,
до них дойдёте недалече вы,
где вас окружит тьма дремучая:
о солнце в полдень думать нечего.
Не знаю, здорово, похоже, ли,
но лес не весел, беззаботен,
а, кажется, зловещ...
Там ожили деревья
с шишкинских полотен.
Там в красках злых вид наяву:
причудлив, сказочный, и злющ.
Могли быть здесь с натуры писаны:
и «Дебри» и «Лесная глушь»,
Но «жуткий дух» – совсем в другом он:
не слышен жизни гвалт и гомон.
Природа насторожена,
страшна, зловеща тишина.
Веками так они соседствуют:
весёлый бор и глушь тревожная.
Лесные жители не бедствуют,
Ни в яркий день, ни ночью ясною.
Вдруг молния ударит ранящая
по вековому старцу-лесу –
в нём живность и тогда
найдёт пристанище,
от гроз спасенье и завесу.
Опустошенных туч кочевьями
кончается небесный бой.
И посвежевшими деревьями,
умытый, улыбнется бор.
Вновь население стрекочет,
Свистит, трубит, поёт, хохочет,
едва лишь солнце покажись:
живое снова славит жизнь.
Но унесёт цветенье летнее
стремнина времени беспечная,
и обозначится приметнее
краса иная, быстротечная.
Причудливою кистью хитрою
малюя сонм берёз и сосен,
подходит с золотой палитрою
Царевна - Несмеяна – осень!
Идёт печальною походкою.
Ах, осень, осень!
Улыбнись!
А сосны, привечая кроткую,
плакуче ветки свесят вниз.
По лету, сдерживая листья-слёзы,
чей след почти что скрыт,
готовы плакать – и навзрыд.
А ветер в хоровод берёз проник,
охальником лихим нахлынувши;
не пожалел девичьей стройности:
к земле пригнул их.
Запрокинувши, им щёки
исхлестал увядшие.
Истошным свистом, оглушив деревья,
тут же улетел...
А с веток падая, дождем посыпались:
иголки,
звуки,
листья,
листья,
листья
грустные...
И снова тишь лесов недвижимых –
как бы никто и не бесился вскачь.
Лишь в воздухе, берез обиженных:
парящий, тихий, скорбный плач.
С земли и до небес – повсюду -
великое, струится чудо.
Тут желтоват, там красноват -
кружит пургою листопад.
Из любопытства ли досужего,
коснувшись чувств тончайших полюса,
сквозь листопад ажурный кружево
всегда пройти приятно по лесу.
Волшебно выйти в утро раннее
навстречу бледному рассвету,
где кажется, земли туманнее
на свете не было, и нет.
Слегка сжимает холод челюсти,
и голос у ворон охрип,
а запах запоздалой прелести
принёс последний белый гриб.
Пожухли травы и редеют.
То тут, тот там глядят и рдеют
сквозь них брусничные глаза,
их умывает осени слеза.
Особая она, слеза осенняя!
Туч пелена по небу крадется.
Затянет всё – и нет спасения:
дождей тягуча неурядица.
И мутит душу хмарь тоскливая –
промозглой сырости соседка.
Едва ли солнце боязливое
свой чахлый луч уронит редко.
Светилом летним дни пропетые
ушли, уж боле не воротятся.
Деревья без листвы, раздетые,
оплакивают свой наряд
в разгар осенней мокрой драмы.
Одни лишь хвойные упрямы:
стоят в полунагом лесу,
храня устойчивую красоту.
Краса стократно умножается:
лесная, сказочная, нежная,
едва лишь только приближается
зима неугомонно-снежная.
Идёт с морозами, метелями,
посеребрив пути дороги,
и вот уж к празднику одели мы
в квартирах ёлки-недотроги.
И одеялом белым с блёстками
укутал снег, озябший лес,
где дремлют сосенки с берёзками,
все, утонув в страну чудес.
А после отшумевшей вьюги
почти что у земли, на юге,
прорвав завесу, солнца свет
бесстрастный свой прислал привет.
Тот свет на землю пал букетом
искр кремнисто-каменным.
И хоть безжизнен он и холоден,
зажёг весь лес горящим пламенем.
И вспыхнули снега алмазами –
зимы бесценное убранство –
огнями, глядя многоглазыми
в холодное небес - пространство.
Морозцы изощренно выбили
чеканный иней в гуще крон,
и, снежной сединой выбелив
себе виски со всех сторон.
Нависли вековые ели –
свидетели лихих веселий
не одного десятка зим,
и их наряд – неотразим.
Красот и прелестей тьма-тьмущая
при светлом дне в лесу заснеженном.
Вдруг ночь сгущается бегущая
в морозном воздухе разреженном.
Но лишь сильней очарование
закованного в иней - царства.
Лес смолк, уснул без сожаления,
забыв всё зимние мытарства.
В нём тихо, празднично, торжественно!
От снега даже ночь бела.
До предрассветной робкой рани,
боясь, ночную нежность ранить,
блеск будет сыпать звёздный рой
на елей убеленный строй.
Не намертво урок зазубренный,
но истина, что мне пророчили:
войди ты в лес зимой разубранный,
перед рассветом, днём ли, ночью ли –
и на душе тот час же станется
светло, и радостно, и чисто.
Невидимою нитью тянется
к нам от природы связь лучиста.
С душой до боли обновленною,
идешь сквозь белые леса,
и обретаешь вдохновленную
лесами - веру в чудеса.
Как россыпь звёзд-золотоглазок
сверкают в чаще сотни сказок
и добрых сказочников ждут
но те всё что-то не идут…
…………………………………………….
2
О, наша память!
Дева – скромница.
Во мраке прошлого - зарница узкая.
Но не лесами только помниться
земля мне будет белорусская.
Представив через годы мысленно
себя по сей земле ступавшим я,
увижу вновь я многочисленно
громады памятников ПАВШИМ там.
Глухие деревеньки малые,
или большие города –
везде вас встретят пьедесталами,
могил - гранитная гряда.
В металле вечном одеянья
те, чьи бессмертные деянья
не позабыть нам ни на миг,
застыли, встав на постамент.
Они стоят в местах, клокочущих
бурливым жизненным брожением:
в аллеях средь детей хохочущих
и у дорог с большим движением.
Стоят, навеки каски снявшие,
на площадях, чьи камни святы,
своею гибелью смерть укротившие,
с главой склоненного солдата.
Глаза их, навсегда усталые,
на мир, что там внизу, глядят.
Цветы, и вправду запоздалые,
потомки у их ног гудят.
Шинели вздыблены, негладкие,
но не расправить бронзы складки.
Стоят солдаты без имен
под сенью бронзовых знамён.
На пьедесталы те ж чугунные,
возвысившись над датами,
ступили партизанки юные,
восстав плечом к плечу с солдатами.
Глотая в горле ком, я твердый,
ловлю металла взгляд холодный...
Так сколько?!
Сколько же вас, девочки,
погибло в схватке всенародной?!
Вас многих пережили матери,
а быть должно наоборот.
Вы ж сами материнства радость
так не познали, ушли от них
со вкусом младости...
Красой наполненные полегли
в объятия сырой земли.
Навеки замерев, молчат они.
Все те, кто встали, в непогодицу
и с жизнями, едва ли начатыми -
расстались за народ и Родину.
Дрались, с врагом, победы жаждая,
родить, вскормить могли немало вы,
но не младенца к груди каждая,
а автомат свой прижимала ты.
Увижу те же автоматы я,
десятилетья пробежав:
стоит любая дева-статуя,
оружие руками сжав.
Солдат обнял её за плечи.
Над павшими в великой сече,
склонились головы –
пример, так нужен для живых.
Стоят они навеки слитые,
у вечного огня горения,
единой участью повязаны,-
единства олицетворение.
То фронт, фашистов бивший молотом,
сомкнулся в точке самой дальней
с их тылом, взорванным, расколотым,
что стал для немцев наковальней.
Обнялись не солдат и девушка,
а тот незримый фронт…
Мир ныне; ласковое небо,
приветлив, ясен – горизонт.
Нет!
Не гореть – цвести Отчизне!
И вслушиваясь в шелест жизни,
герои смотрят с высоты
бессмертья на её черты.
Герои эти - обобщенные.
Без имени, хоть всем заметные,
а рядом в землю погребенные
спят вечным сном бойцы конкретные.
На подвиг их напев свой множу я,
людей бесстрашных, духом сильных,
у монументного подножия
стоящих строем плит могильных.
Приют последний честно делится:
посмертным братством он клеймён,
с того на каждом камне стелется
тяжёлый перечень имён.
В дни памяти потоки близких
читают с болью эти списки.
Любой бы за героя встал
на рукотворный пьедестал.
Добыть победу! –
Вот все павшие
живым шептали завещание.
Ветра, полотнища трепавшие
знамен, склоненных при прощании,
салютов залпы троекратные
атаки разъяренной силе,
живыми данной клятвой ратною
то завещание скрепили.
Сдержали клятву, те, что дожили.
Победа, в радости вершись!
Во всей Европе уничтожили
гадючий, проклятый фашизм.
Не мог быть Праздник это мрачен,
хоть миллионами оплачен,
ушедших жизней в мир иной –
кровавой, страшною ценой!
Но павшие и после гибели
вернулись в строй – их видно за море.
Нет, не для слёз отлили-выбили
в металле их, в граните, в мраморе.
Встав над курганами, пригорками,
войны зловещий помня запах,
воззрились часовыми зоркими:
на север, юг, восток и запад.
Немое предостережение
всем видно мыслимым врагом:
«Не надо лишнего движения
к границам нашим, берегам.
Ведь насмерть нам стоять не ново.
Пусть памятники будут снова,
но землю, что как мать храним,
любой ценой обороним!»
И для своих, живущих счастливо,
для тех, кто не бросает на небо
взгляд настороженный опасливо,
стоят они напоминанием,
что куплен мир дорогостоящий
ценой войны такой великой
с милитаристов сворой воющей,
стервятников отпетых – кликой,
должны живые нынче справиться.
И перед павшими их долг –
всех осадить, кому не нравится,
что в мире гром боёв умолк.
Об этом самом вечном долге
От Трептов-парка и до Волги
цепь монументов говорит.
Он вечным пламенем горит.
Вот так несут они бессменную
отчизне службу, жизнь положившие,
горят строкою незабвенною
их имена, вовек не стёртые.
И не загробными потемками
нам веет от могил их славных.
Со здравствующими потомками
они стоят за мир на равных.
Летят года, порою трудные,
и прошлого хоть не вернуть,
к погибшим толпы многолюдные
идут, чтоб силы почерпнуть
для битв за мир на всей планете.
И чтоб не забывали дети,
что зреют в лоне тишины -
наследье тяжкое войны.
3
Война… И ныне...
Не кончила греметь она,
хоть нечисть вся давно раздавлена.
Войною страшная отметина
на много лет вперёд оставлена.
И след её – не только памятник,
могила или обелиски:
она гремит в народной памяти
и кажется недавней, близкой.
Как будто три десятилетия
над миром вовсе не прошли,
и дней прожитых многоцветие
её не замело вдали.
От Брестской тверди к Подмосковью
пройдите: пропитана там кровью
вся земля, - гнездится в памяти война.
Боль-память будит в каждом доме
скорбь уснувшую, но всех сильнее –
Белоруссия запомнила войну минувшую.
Ведь вся республика решительно
легла в пожарищ - черном смраде,
и дважды смерч опустошительный
здесь землю вымел всю до пяди.
Он на Восток для истребления
сначала шёл, круша, кося;
потом в обратном направлении,
освобождение неся.
Но как бы смерчи, ни летали,
один и тот же скрежет стали,
смерть, взрывы и огня стена –
всё приняла Земля одна.
Здесь всё сражалось в дни ненастные
военных гроз – земля ли небо ли.
В борьбе великой безучастными
быть люди не могли и не были.
В деревню, что ни есть, ни дальнюю -
война незваною входила.
За Родину многострадальную
людей на битвы уводила.
Войной не тронутого целого
ни дома, ни семьи здесь нет.
В леса от крова обгорелого
народных мстителей лёг след.
И загоралась под ногами земля у немцев.
Сапогам и танками, как ни топчи –
она вздымалась вдруг в ночи.
Фашистской скверной разъяренная,
ты многим фрицам смерть ускорила.
Во вражью грудь вся Беларусь
лила свинец, разящий выстрела.
Ходить не смели супостаты
без содрогания: за слёзы,
кровь и надругание -
их ждал упорно час расплаты.
И билась жарко вся земля,
поэтому она священная
здесь до последнего вершка.
О славе рассказать могли бы,
не только памятников глыбы
и память выживших людей,
но и зелёный чародей.
4
И вновь иду в леса.
Аукаю времён минувших неизведанность.
Военной высшею наукою
здесь были мужество и преданность
Отчизне партизанских мстителей.
И пострашней «катюш» всех даже
был для врага их друг растительный,
стоявший бдительно на страже.
Путём окольным враг обхаживал
обильный смертью, страшный лес,
но гиб или позорно заживо
в бесславный плен со страху лез.
Любой карательный поход свой,
с любым оружием, превосходством
когда бы враг ни затевал,
ждало его одно - провал.
В глуши деревья шепчут вещие,
и слышу повесть о геройстве я.
А дебри высятся зловещие,
и нам, живущим в дни спокойствия
и ощущать себя умеющим
везде на Родине, как дома.
Не по себе в лесу немеющем
во тьме фантазия ведома,
воображенье ваше трудится,
все мысли к одному свело...
И нам отчетливо уж чудиться,
что рядом затаилось зло –
ужасный враг; мы в окружении,
он наши стережёт движения,
и рыщет взгляд по сторонам –
в лесу родном так мнится нам.
Легко сердцам о страхи раниться,
пустые, хоть проникновенные.
Но что сказать тогда останется
про страхи вражьи в дни военные?
С каким «приятным» ощущением
входили оккупанты в чащу.
Встречал их мрачности сгущением
лес, осуждающе молчащий.
И поджидая, их незваных,
им сеял в души страх,
не как для нас – воображаемый,
а зримый и конкретный враг.
Он был непобедим и страшен
тем, что с родным раздольем пашен,
с землёй, что силы в нас селит
в час трудный, накрепко был слит.
Земля…
А что же это, в сущности?
Поля?
Леса?
Луга?
Угоди?
Начало сытости и тучности,
обилия и плодородия?
Земля! – Мы говорим торжественно
и мысленным взираем оком.
И с Родиной она тождественна
в понятии, что ни есть - высоком.
И хоть примерно одинаковы:
повсюду почва, камни, грунт,
никто не кинется без всякого
познать почем же лиха фунт.
Смекнёт любой тупой дубина:
есть Родина, и есть чужбина,
и вовсе нам не всё равно,
где дней поток струить дано.
Своя земля!
И без раздумья мы на траву
готовы броситься...
Прижаться….
У благоразумия едва ли кто
при этом спросится.
А наши действия достойны ли?
Своя земля, что мать родная.
Обнять её всегда пристойно, и
мы все к ней льнём, стыда не зная.
И уж в любом из нас поэт ожил:
блик дум высоких на челе…
Но только не позволим это же
мы где-то на чужой земле
Пусть там бесчисленны красоты,
но всё ж нас остановит что-то:
Приветливость земли иной
нам не заменит зов родной.
Творится то же с чужеземцами,
кто жалует к нам мир основывать,
с толпой убийц, что оскотинилась
мечтой господствовать над миром.
И она яро ощетинилась,
и огненным, свинцовым пиром
гостей приветила непрошенных.
Враг чуял ненависть сильней,
чем все принцессы на горошинах
скопленье, скрытое камней.
Захватчик!
Бойся страшной мести
земли, чьей красоты и чести
ты домогался без нужды,
в чей край принёс ты зло беды.
Но шли они, поработители,
в леса дорогами и тропками.
Шли на расправу, только мстители
болотами скрывались топкими.
И было чуждым всё для ворога:
поляны, топи, сосны, ели.
От всякого шуршанья, шороха
глаза фашистские совели:
согласно изреченью меткому, -
глаза у страха велики.
Молись спасенья чуду редкому!
Смерть от карающей руки уж ждёт.
И гнев свой выражая,
им дышит вслед земля чужая
могильным холодом.
И вдруг в упор огнем дохнёт.
5
Лес много сказок мог бы вымолвить
зелёны недра говорящие
он в их очаровании вымыл ведь,
и самоцветами горящими,
лежат те сказки и не прячутся
под каждой елью и сосною.
И только быль одна артачится,
таясь за времени стеною.
Года неумолимо катятся,
нам всё острей она нужна.
Но чем поздней потомок хватится,
тем выше вырастет стена,
тем одолеть её сложнее
и разобраться, что за нею.
А быль не сказка – блеска нет,
и что ни год – слабее след.
Леса – не камера хранения,
и исторические ценности
от времени там не сберечь.
Неотвратимы изменения по ним
бьют уязвимой бренностью.
Вещественные подтверждения
бессмертных ратных дел народа
стираются. В извечном бдении
их вовсе не хранит природа,
а время след единобожия
с фашизмом повергает в пыль,
и то, чем дорожит история,
геройская теряет быль.
Её как сказку не загасишь,
неправдою не приукрасишь.
Бесценны факты, но года
всё сглаживает, как вода.
Любыми: гомельскими, брестскими –
пройди лесами... ...изувечено...
Всё было взрывов, залпов тресками,
а нынче так же всё залечено.
Затерялись где-то в зарослях
народных мстителей стоянки,
там партизанские землянки.
Неразличимы тропы тайные,
воронки заросли травой.
Войдёт вдруг в заросли бескрайные
кто из участников живой.
Он правду воссоздать поможет:
весомо, зримо всё изложит.
но многих уж объял покой,
кто был причастен к правде той.
1976 г.
Белоруссия
С первых дней Великой Отечественной войны территория Беларуси превратилась в арену жестокого противостояния немецких войск и Красной Армии.
В чрезвычайно тяжелых условиях лета 1941 г. ярко проявился массовый патриотизм населения Беларуси.
Оказавшись в зоне военных действий, большинство людей активно выступило на защиту Родины.
Всего на фронтах Великой Отечественной войны сражалось около 1 млн. 300 тыс. выходцев из Беларуси как рядовыми бойцами, так и на командных постах самых разных рангов.
Воевало около 400 генералов и адмиралов из числа уроженцев Беларуси.
артизанское движение в Беларуси в годы Великой Отечественной войны
Беларусь стала известной в мире как страна классической партизанской войны.
В числе первых, самостоятельно возникших партизанских отрядов, был Пинский партизанский отрядпод командованием В.З.Коржа, насчитывавший около 60 человек.
За время оккупации в Беларуси были образованы и вели боевые действия 1255 партизанских отрядов, из них 997 входили в состав 213 бригад. 258 отрядов сражались самостоятельно.
Всего по учетным данным Белорусского штаба партизанского движения в республике насчитывалось около 374 тысячи партизан.
За три года героической борьбы в тылу врага, с июня 1941 г. по июль 1944 г., партизаны и подпольщики убили и ранили около полумиллиона немецких оккупантов и их пособников, пустили под откос 11 128 вражеских эшелонов и 34 бронепоезда, разгромили 29 железнодорожных станций, 948 штабов и гарнизонов врага, подорвали и уничтожили более 18 700 автомашин, более 300 тыс. рельсов, взорвали и сожгли 819 железнодорожных и 4710 других мостов, разрушили свыше 7300 км телефонно-телеграфных линий связи, сбили и сожгли на аэродромах 305 самолетов, подбили 1355 танков и бронемашин, уничтожили 438 орудий разного калибра, 939 военных складов.
|
