Он был рождён, конечно, не в Москве
И не в Алма-ата, и не в Ташкенте,
Служил ему роддомом в Ухте сквер
И были акушерами два мЕнта.
Он был ребёнок тихий, не крикун,
Похоже, что с рожденья думал репой,
Март на дворе стоял, а не июнь,
Ночами подмораживало крепко.
Так вот, из мамы выйдя, он молчал,
Мент, чтобы оживить, отвесил плюху,
Но он ещё в утробе точно знал,
Без повода орать не стоит в Ухте.
Горели в сквере тускло фонари
И небосвод закрыт был тучей черной,
Мент сообщил напарнику – смотри,
Я про младенца думал не живой он.
А он живой, вот только не орёт,
Но нас с тобой рассматривает бойко,
После войны чудной пошел народ,
Родиться счастлив даже на помойке.
-Ага, чтоб в подворотне умереть,
Бессмысленно прожив и бестолково,
Не больше двадцати коротких лет
Такое в Ухте далеко не ново.
-А может для чего-нибудь сойдёт,
Случается такое и не редко.
Мент, как ни странно, был не идиот,
Возможно, на войне служил в разведке.
Напарник возразил – нет, будет вор,
Что стариков лишит последних денег.
Примерно вот такой был разговор,
Сопровождающий его рожденье.
И что же, словно людям всем на зло,
Он небеса коптил довольно долго,
И говорил - за то, что повезло
Спасибо мамочке, ментам и Богу.
Не нужно лишь устои сокрушать,
Людей не нужно обижать напрасно,
И жизнь окажется, не просто хороша,
Неповторима будет и прекрасна. |