Что я, нахлебавшись смертельного ветра,
Упал не назад, а вперед,
Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра
Вошли в завоеванный счет.
Захар Городисский
Если по взрослому - только в пехоту…
Он к Рождеству был зачислен к нам в роту.
Как я узнал его, это не важно.
Взгляд лучезарен, и звал меня братом.
Впрочем, легко мог покрыть трехэтажным
и обладал пребожественным храпом.
Как мы сдружились за эти полгода!
Дважды спасал меня, и - слава богу.
Мы отступали, потом шли в атаку.
Он теребил перед боем свой крестик
и все твердил, что дойдет до Рейхстага
и патефон «оттрофеит» невесте.
Тем, кто следит за войной по газетам,
день без убийств представляется скукой.
Тех, кто не сдох, поместят в лазареты.
Пуля не дура, а подлая сука.
Нас окружали и так - между делом -
насмерть косили, что лучше бы сдрапать.
Но, заслонив меня худеньким телом,
рухнул на землю он, глядя на запад.
Сверху шрапнель прострочила заплатки,
Небо казалось еще необъятней.
Рана сочилась на край плащ- палатки…
Ценность страданий мне стала понятней.
Под какофонию той перестрелки
жизнь вытекала как будто из грелки.
Точно вот так его кончилась смена,
хоть продолжала пульсировать вена,
и волоски прорастали из носа.
Верю, как умер, так сразу вознесся…
Я же, упрямо вгрызаясь в окопы,
кутаясь в холод в его плащаницу,
Все же ползу в направленьях Европы…
Тех, кто умеет, прошу помолиться -
чтоб возродился из капельки крови
Он в рядовом рядовом Иванове. |