Кудрей волну неласковые ветры,
Холодная предгорная река,
Ласкали. И толкали в километры,
Романтику злосчастного з/к.
Плетется по тропинкам мирозданья,
На долгий срок определяя скорбный путь,
По воле добровольного признанья,
Несовершенного деянья суть.
Неважно все, зато мой друг на воле,
Вина его теперь лежит на мне.
Такая видно нам досталась доля,
Пусть он в шелках и в сладостном вине,
Живет в кругу невесточек и близких,
Пусть жрет с утра до ночи шаурму.
Он в детстве по каменьям дюже склизким,
Меня полуживого нес в тюрьму.
Там отогрел, вернул в просторы жизни,
Поил кислючим козьим молоком,
И наслаждаясь полудетским визгом,
Расчет за жизнь оставил на потом.
Когда ж ему за дерзкое деянье,
Мир предъявил смертельный приговор,
Пришлось и мне в разгуле покаянья,
Принять его и славу и позор.
Кричали мне: - зачем ты сделал это,
Ведь это он — душитель юных тел.
Кто знал из них, что и душа поэта,
Не станет в стороне от благих дел.
Что сердце взращенное на хребте Кавказа,
Где жизни на краю холодных скал,
В году по триста два печальных раза,
Несут в себе предизбранный накал.
Там справедливость ценится дороже,
И честь отточена, как сабли доброй сталь.
И не страшит тюремная дорога,
В сибирскую непрошеную даль... |
