З.
1
Воскресенье. Проснувшись, распахиваю окно.
Ветерок, не спросясь, захватывает помещенье.
Вот она – дерзость, которую не суждено
уличить следопыту! По узким каналам расщелин
потрескавшейся штукатурки торговым путям
пора бы уже проходить, развивая мили и
белые паруса, предоставляя ветрам
судьбу миниатюрной флотилии.
2
Гонка вооружений между пером и килькой
в консервной банке начинается со зверского аппетита:
потому что Музы поят безымянной скрипкой,
а тело, пока не истлело, нуждается в сытой
и умытой жизни. Кот, повиляв хвостом,
тебя схватит крепко за рыбоносную залежь
смерти в соку. Но испытанный в том,
ты привыкаешь к тому, чем и сам ты станешь:
3.
смерть постепенно становится побратимом,
дальней родственницей, сожительницей, сестрой,
бледной вдовой Византией над Древним Римом.
Лучше не думать о том, кто следует за тобой.
Проще распахивать настежь окна, писать стихи,
глазеть бессмысленно на потрескавшийся потолок,
что похож на того, кто в итоге, отпустит твои грехи,
как допустим, и этот в него – плевок.
4.
Жизнь продолжается пятнами на полинялых обоях,
грязной посудой домов на скатерти снега
за призрачным зеркалом рамы, когда на дно их
вместо свеклы и репы укладывают человека.
Она растекается желтой глазуньей и вилкой
вонзается в смерть, покрытую чешуёй.
Ты на ее ладони являешься лишь прожилкой,
иногда вздувающейся синевой.
5.
Памятник в сквере вечером застаешь
в той же позе, в которой его оставил
бог знает когда: только белый дождь
не соблюдает дорожных правил.
Ты и сам в движении меж кустов –
тот же понурый камень с воздетой дланью,
только с той разницей, что следов
не оставляешь своих – к призванью.
6.
Если вождя опознает страница истории белой,
то тебя запомнит лишь созданье, тобою
когда-то раздавленное в полемике тело-
движенья со смертью. Твоей пальбою
измараны только перо и грубый
сверток бумаги в бездонной урне,
и та, которой писал ты с грустью
о переживаньях и дрязгах бурных.
7.
Жизнь продолжается. Но когда же
это именовали жизнью, раздольем, счастьем?
Ее находя, осознаешь пропажи
дороговизну. С каким участьем
она вмешивается за мгновенье
до скинутой навзничь блузы,
в сквере памятника недвиженью,
с прекрасной Музы!
8.
Это было давно. Если это вообще и было.
Даже не верится, что столько могло утечь
белой воды. Но какая сила
заставляет этот лоскут беречь
памяти? Не износился еще в мозгу,
не разошелся на нитки. Какая тонкость,
а настолько прочна, что порой бегу
по ней отовсюду – в лирику, в музыку, в прошедшее время, в космос.
|