Тончайший звон в нефритовой руке.
Богем-стекло в чуть видимой перчатке.
Рубины губ на чистом молоке
и дама треф в хрустящей распечатке.
И капелька зеленого вина,
скользнувшая кристальною слезою,
И спала с глаз густая пелена,
И воссияла Тайна предо мною.
Она сидела в сумерках тепла.
Мерцала кожа в шелковом изгибе
и от нее казалась тихо шла
прекрасная и сладостная гибель.
Она молчала, не нуждаясь в нас,
Всего мирского, бренного превыше.
Когда б не яркий вызов серых глаз,
покой её, казалось мне не дышит.
Она была внутри своей души.
Внутри своей изысканной печали.
Её черты так были хороши,
что даже свечи вдруг померкли в зале. |
