Её звали Берта. Имбирная девочка Берта. Для её изгибов мне не найти мольберта и не отрисовать всей прерафаэлитовой прелести: как янтарных волос волна на подушке пенится – молоко и мёд, и я – их вечная пленница. Берта ленится. Берта – бесстыдница. В золоте полдня отчётливо видится, как листает Бертрана Рассела и скептически морщится – кросскультурная террористка, почти заговорщица. Любительница передразнивать Бодрийяра и Шпенглера, расковыривать нетерпеливо коробку с меренгами чуткими, музыкальными пальцами.
Что вспоминается? Наши синхронные регулы, совместные выгулы… Всякий, кто видел, как Берта бедро своё выгнула, вмиг расставался с любыми моральными триггерами, грезил во сне бесконечно ночами Калигулы /с нами в главных ролях/. Гипно-ментальный трах.
/В уголке переносицы чуть горячо/ вспоминаю ещё, как она переспелую клюкву губ от волненья закусывала, перебирала задумчиво бусы и… казалось ещё чуть-чуть /на грудь/ брызнет карминовый сок. И сосок её проглядывал в самые неподходящие моменты под майкой /всегда некстати/. Как она умела хрипло взмолиться: «Хватит!...» Оставляла щекочущие крошки печенья в кровати. И готовила по субботам шарлотку с корицей /в отличие от имбиря, этот запах мне никогда не снится, чтоб поутру не приходилось выть/. Время сучит нутряную нить. Берта спешила гореть, любить, перелистнуть страницы.
Куплен билет /приговор «One way»/, Берта оставила ключ и друзей, общих когда-то /жалей, не жалей – прошлое – невозвратно/. И багровеющую полосу мне на запястье, когда по лицу зло приложила в третьем часу той нескончаемой ночи. Хлёстко разбила зеркальную гладь, где отражалась /Проклятие! Б...ть!/ Берта пыталась зацеловать свежую, алую строчку.
В новую жизнь уносила Эль Аль. Даже не ведаю, было ли жаль. Берта сменила холодный февраль на золотистый Шеват. Муж – умудрённый, почтеннейший рав. Чёрный платок, удалённый анклав. Вечная книга из тысячи глав. Скатерти, свечи, Шаббат.
И бесконечно рожать и рожать… Чем я могла бы её удержать? Острым зеркальным фантомом ножа? Незачем, в общем, и нечем. /Наши ты помнишь ли свечи?/
Так что оставлю свой труд Данаид. Но по утрам, /если разум мой спит/, шрам под браслетом зовёт, и болит, просит холодной ладони /той, что меня и не помнит/.
Берта, прочти за меня аравит и пожелай мне бессонниц. |
