Ей, кажется, было около девяноста, когда мы познакомились. Вдова генерала. Когда -то вхожа в дом маршала Жукова.
В её альбоме — стопки пожелтевших фотографии: вот ей шестнадцать, и она воспитанница Смольного, стройная и хрупкая, словно старинный фарфор. Вот она, молодая женщина, с бравым генералом и сыном на руках. Вот постарше, но все еще прекрасная как цветок! Да что тогда, когда и сейчас, в глубоко преклонном возрасте, в ней угадывалась царственная стать. Горделивый поворот головы, чуть надменный изгиб губ — всё в ее внешности кричало о том, что жизнь её любила, баловала и восхищалась, а мужчины сотнями падали к ее ногам.
Её сестра — Викуся. На пять лет моложе, суетливая, лёгкая, словно сквозняк в жаркий день. Глаза по-детски любопытные, быстрые, словно у воробья. Если Ольга — высокая, неспешная, тягучая, как августовский мёд, то Викуся — вихрь, порывистый, непоседливый и неугомонный.
Казалось, судьба, раздавая дары, щедро отвесила Ольге, а Викусе просто стряхнула со стола оставшиеся крохи. И вот они рядом: величественная и роскошная, как императрица, и суетливая, вечно что-то роняющая девочка с двумя косичками.
Судьба обоих не пожалела. Сын Ольги умер на одной из Великих строек страны — заражение крови. Викусиного сына не стало в армии — нелепый случай. Мужья ушли рано, и остались они друг у друга одни.
Я снимала комнату у Ольги. Дом её — до революции бывшая столовая при доходном доме — стоял совсем рядом с моим институтом. Викуся жила в квартире через пару остановок трамвая, но почти каждый день проводила здесь. Сестры ссорились, мирились, спорили, вспоминали далёкое прошлое, словно разглядывали пожелтевшие страницы семейной саги.
Ольга в молодости была великой рукодельницей. В её шкатулке хранились льняные полотенца вышитые гладью, салфетки с розами нарисованные крестом, крохотные подушечки, расшитые бисером. Она уже давно не вышивала, но иной раз брала в руки шкатулку, перебирала вышивки, гладила пальцами — и взгляд её на мгновение становился совсем молодым.
И у них был один на двоих Эдуард. Лет шестидесяти, с потрёпанным кожаным портфелем. Откуда взялся? Зачем? Искатель наследства одиноких дам? Или просто стареющий человек, тянущийся к тёплому свету прошлого? Прохвост, конечно. Но ведь обаятельный, сукин сын! Комплименты разбрасывал, как купюры, говорил загадками, намекал на любовь. Викуся хихикала и прятала глаза. Ольга фыркала, но было видно — нравится.
И так они собирались вечерами: величественная княгиня Ольга, лёгкая, как занавеска на сквозняке, Викуся и лукавый, лобызающий дамские руки Эдуард. Иногда он приносил конфеты. Викуся заваривала чай по-особому, накрывала стол скатертью и расставляла остатки чайного сервиза. Начиналось чинное чаепитие. Викуся нетерпеливо разворачивала фольгу, но ела медленно, с достоинством дворянки. Ольга брала одну — и отодвигала коробку: «Слишком приторно». Пила чай, словно благословляя благородное собрание.
Я вышла замуж и уехала. Вернулась через пару лет на сессию. Ольга сдала, но голова её по-прежнему сидела гордо и все так же хранила остатки былой красоты. Викуся так же суетилась, её косичкам так же не хватало пышных бантов. Дом стоял. Он хранил запах старых книг, лаванды, памяти. И где-то в этой памяти — тени людей, в мундирах и кринолинах, молодых, задорно смеющихся, и уже давно канувших в вечность .
А что же Эдуард? Был ли он по прошествии 2 лет жив-здоров?