Поэты-классики потому и классики, что их влияние на культуру огромно. Допустим, римский поэт Публий Вергилий Марон (70 г. до Р.Х. – 19 г. до Р.Х.) известен, в сущности, тремя произведениями, но какими – это «Буколики» (являющиеся образцом пасторальной поэзии), «Георгики» и «Энеида» (затмившая для римлян творчество Гомера).
«Георгики» считаются дидактической поэмой. В ней отсутствует сюжет, текст состоит из описаний и наставлений. Название поэмы переводится как «Земледельческие стихи». Собственно земледелию посвящена первая книга поэмы. Вторая – о плодоводстве и виноградарстве, третья – о скотоводстве, в четвертой внимание уделено пчеловодству. То есть перед нами широкий охват труда поселянина. Картины, которые развертывает перед читателем (слушателем) поэт, практически совершенны: слова и детали тщательно подобраны (но чтобы ощутить это, надо, конечно, читать в оригинале). Вот фрагмент в переводе С.В. Шервинского:
«Ранней весною, когда от седых вершин ледяная
Льется вода и земля под Зефиром становится рыхлой,
Пусть начинает стенать, со вдавленным двигаясь плугом,
Вол, и сошник заблестит, добела бороздою оттертый.
Нива ответит потом пожеланьям селян ненасытных,
Ежели два раза жар испытает и два раза холод.
Жатвы такой ожидай, что будут ломиться амбары!
Но перед тем, как взрезать начнем незнакомое поле,
Надобно ветры узнать и различные смены погоды,
Также отеческих мест постигнуть обычай и способ;
Что тут земля принесет и в чем земледельцу откажет:
Здесь счастливее хлеб, а здесь виноград уродится.
Здесь плодам хорошо, а там зеленеет, не сеян,
Луг.»
«Георгики» произвели громадное впечатление как на современников Вергилия, так и на последующие поколения поэтов. Была задана планка, как надо писать о земледельческом труде. Мировая культура содержит множество подражаний и отсылок к «Георгикам». В какой-то мере можно говорить о том, что сложился целый жанр. Интерес к поэме был подстегнут английским стихотворным переводом Джона Драйдена (1631-1700). В 18-м и 19-м веках «Георгики» переводились неоднократно. Сельский труд не только стал восприниматься как традиционная тема поэзии, но и описывать его стали, во многом следуя повествовательным интонациям «Георгик». Эти интонации прочитываются, например, в «Песне о Гайавате» Генри Лонгфелло (1807-1882). Вот фрагмент в переводе И. Бунина:
«Пой, о песнь о Гайавате,
Пой дни радости и счастья,
Безмятежные дни мира
На земле Оджибуэев!
Пой таинственный Мондамин,
Пой полей благословенье!
Погребен топор кровавый,
Погребен навеки в землю
Тяжкий, грозный томагаук;
Позабыты клики битвы, -
Мир настал среди народов.
Мирно мог теперь охотник
Строить белую пирогу,
На бобров капканы ставить
И ловить сетями рыбу;
Мирно женщины трудились:
Гнали сладкий сок из клена,
Дикий рис в лугах сбирали
И выделывали кожи.
Вкруг счастливого селенья
Зеленели пышно нивы, -
Вырастал Мондамин стройный
В глянцевитых длинных перьях,
В золотистых мягких косах.
Это женщины весною
Обрабатывали нивы, -
Хоронили в землю маис
На равнинах плодородных;
Это женщины под осень
Желтый плащ с него срывали,
Обрывали косы, перья,
Как учил их Гайавата.»
Стихи, посвященные крестьянскому труду, писались, конечно, и в России. Повествовательная интонация типична для Алексея Кольцова (1809-1842). Вот его «Урожай»:
«…Люди сельские
Божьей милости
Ждали с трепетом
И молитвою;
Заодно с весной
Пробуждаются
Их заветные
Думы мирные.
Дума первая:
Хлеб из закрома
Насыпать в мешки,
Убирать воза;
А вторая их
Была думушка:
Из села гужом
В пору выехать.
Третью думушку
Как задумали,—
Богу-Господу
Помолилися.
Чем свет по полю
Все разъехались —
И пошли гулять
Друг за дружкою,
Горстью полною
Хлеб раскидывать;
И давай пахать
Землю плугами,
Да кривой сохой
Перепахивать,
Бороны зубьем
Порасчесывать.
Посмотрю пойду,
Полюбуюся,
Что послал Господь
За труды людям:
Выше пояса
Рожь зернистая
Дремит колосом
Почти до земи,
Словно Божий гость,
На все стороны
Дню веселому
Улыбается.
Ветерок по ней
Плывет, лоснится,
Золотой волной
Разбегается.
Люди семьями
Принялися жать,
Косить под корень
Рожь высокую.
В копны частые
Снопы сложены;
От возов всю ночь
Скрыпит музыка.
На гумнах везде,
Как князья, скирды
Широко сидят,
Подняв головы.
Видит солнышко —
Жатва кончена:
Холодней оно
Пошло к осени;
Но жарка свеча
Поселянина
Пред иконою
Божьей матери».
Похожую картину перед нами развертывает Евгений Баратынский (1800-1844) (фрагмент стихотворения «Сентябрь»):
«4.
А между тем досужий селянин
Плод годовых трудов сбирает;
Сметав в стога скошенный злак долин,
С серпом он в поле поспешает.
Гуляет серп. На сжатых бороздах
Снопы стоят в копнах блестящих
Иль тянутся, вдоль жнивы, на возах,
Под тяжкой ношею скрыпящих,
И хлебных скирд золотоверхий град
Подъемлется кругом крестьянских хат.
5.
Дни сельского, святого торжества!
Овины весело дымятся,
И цеп стучит, и с шумом жернова
Ожившей мельницы крутятся.
Иди, зима! на строги дни себе
Припас оратай много блага:
Отрадное тепло в его избе,
Хлеб-соль и пенистая брага;
С семьей своей вкусит он без забот
Своих трудов благословенный плод!»
Мостик можно перекинуть даже в наше время. В 2005 году Олег Чухонцев собирает свои стихотворения разных лет в цикл «Георгики». Вот одно из них:
В воскресный день в начале сентября,
когда недели две до листопада,
весь город валит валом на поля,
в руке мешок, а на плече лопата.
Вот здесь, вблизи просёлочных дорог,
невдалеке от заводских окраин -
дави на штык да жми на черенок,
поскольку ты кормилец и хозяин.
Копай, копай, да слушай стук лопат,
да думай, думай - тайно или явно:
Москва слезам не верит - это факт,
а уж районный город - и подавно.
Он лупит завидущие глаза.
Он тянется своей большою ложкой.
Он, может быть, и верит в чудеса,
но прежде запасается картошкой.
Она прекрасна, как сама земля
прекрасна. Отчего ж тогда не рада
твоя душа? Какая ей досада
на этот день в начале сентября?
И всё же мало у кого можно увидеть тот же широкий размах, который свойственен вергилиевым «Георгикам», объединяющий и картины труда, и картины природы. Один из лучших образцов – «Георгики» испанского автора Рамона дель Валье-Инклана (1866-1936). Этот опыт ещё более ценен тем, что поэту удалось показать, что простой сельский уклад буквально пропитан благословением Божиим. Стих как бы наполнен тихим светом и лишен традиционных мрачных оттенков, которые часто сопутствуют описанию деревни. Да, труд на земле тяжёл, малый результат даётся большими усилиями, но Валье-Инклан видит главное – чем ближе к земле, тем четче прослеживается связь человека и Бога.
Колокола в лазури, блеснув росой студёной,
Ударили с зарёю над деревушкой сонной,
И двинулись крестьяне за утренней звездою,
И семена ложатся озимой бороздою.
Луна уже заходит, бледна как привиденье,
И жаворонок прянул из придорожной тени,
Ворчит потешный жернов, стучит уток весёлый,
Ведя псалом во славу холстины и помола,
И, серебром сверкая на обомшелом шлюзе,
Ручей молитвы шепчет в пожухлой кукурузе,
И шаткие колёса, скрипя под водостоком,
Горюют, как старушки, о времени далёком.
Снуёт челнок проворный, снуёт не уставая,
Чтоб полнилась холстами укладка вековая;
Ворота мукомольни под виноградом спелым
По божьему завету кровь обручают с телом,
И ныне и вовеки благословляет небо.
Как таинство святое, союз Лозы и Хлеба.
С покосов дальних тянет прохладой и тимьяном;
Чернеет зябь, готова к посевам долгожданным,
И бродят по лощине среди былья сырого
Чумазые подпаски и рыжие коровы,
А по-над деревушкой, лазурью осенённой.
Несутся отголоски заутреннего звона.
Белая голубка
всё вилась над розой
и монаху в клюве
приносила просо. (перевод Бориса Дубина)
Больше хороших стихов в ТГ-канале ЕЖЕДНЕВНИК ПОЭЗИИ: https://t.me/stihydnya