Поэзия Юрия Беридзе

Чеченский альбом

Куда уехал капитан... 
Куда уехал капитан,
однополчанин мой и друг?
Я знаю. Я и сам был там.
Ты хочешь знать?
На юг. На юг...
На юг, где нынче нет зимы,
где все сердца обожжены,
где не спасет бронежилет,
где снайпер бьет - и ваших нет.
На юг, где дымом застит свет,
на юг, где смертная жара.
Ему вернуться бы пора,
да видишь, даже писем нет...
 
Играют пацаны в войнушку...
Играют пацаны в войнушку
у госпитального двора,
а санитарки на просушку
бинты развесили с утра.
Играют пацаны в войнушку...
И им, конечно, невдомек,
что в этот миг грызет подушку
чуть-чуть их старше паренек.
Он, как они, учился в школе,
гонял, как ас, велосипед...
И вот теперь рычит от боли
в ногах, которых больше нет...

И стал я богаче
...и стал я богаче
на горе чужое,
на собственный стыд:
незнакомая женщина, плача,
обняла меня с криком: "Вахит!"
Только я не Вахит... Да и в этой войне -
хоть не мной он убит -
на другой стороне.
Все же имя вот это - чужое,
под которым мой враг подрастал,
принял я. Пусть на миг,
на один-разъединственный крик -
я, Вахит незнакомый, тобою
для твоей обезумевшей матери стал.
...и богаче теперь
на одну из потерь...

Я не каркаю...
Горы - горькие... Горе - горками
по равнинам... В недобрый час
окрестованными пригорками
ошарашит оно и вас.
Что - "не каркай"? А я не каркаю -
сам утрат я таких боюсь.
Только что уж там... Смертной картою
выпадает нам наша Русь.
Картой смертною - командирскою:
горы - фронт, а равнины - тыл...
Нынче думаешь: мой-то выстоит,
а назавтра его - в распыл.
А назавтра его, как плеткою
освинцованной - автомат...
В общем, горюшка всем нам, кроткие,
хватит. Каждому - в аккурат...
 
Сеанс связи
"Молот", "Молот", я "Зубило"...
Слышь, братан, прием, прием...
Да какой там хрен вдвоем,
коль Матвеева убило
добрых полчаса назад!
Три рожка есть, пять гранат...
Нет, уйти смогу едва ли -
обложили с трех сторон.
В крайнем случае, патрон
я найду. Ну, чтоб не взяли...
Да и как, ты сам суди,
без Матвеева уйти?
"Молот", "Молот", я "Зубило"...
Ты ребятам передай,
что Валерка Бородай
не какой-нибудь мудила.
Разве ж я когда бросал
друга средь чеченских скал?
"Молот", "Молот", я "Зубило"...
Ты ведь прав... Прием, прием...
Мы с Матвеевым вдвоем,
хоть и мертвым, все же - сила.
Я сейчас веду огонь
за себя и за него.
...Это наш последний бой.
Связь закончена.
Отбой...

С того ты свету не придешь...
С того ты свету не придешь,
за стол не сядешь, сняв "разгрузку",
со мной по стопке не махнешь,
не проворчишь: "Ну, где закуска?"
И вот сижу - и пью один
я на твоих сороковинах.
Ты слышь, Иван... Хоть погляди,
как я закусываю "Примой".
А что поделать? Здесь, в горах,
ты ж знаешь, нам ведь не до жиру...
Вся "Ява" - где-то там, в тылах,
а на заставе - "Примой" живы.
Ну, все, Иван, на посошок -
заговорились... Утром - в горы
нам в рейд. До встречи, корешок.
Возможно, даже очень скорой.

Письмо оказией
"Меня валяли во дворе
ногами в кованых ботинках.
Чуть не забили на заре.
Могли - им это не в новинку...
Но обошлось. И по горам,
в приклады взяв, вели под шутки,
на праздник свой - курбан-байрам...
Им было весело, мне - жутко.
Все скоро кончится. Но чем?
В зиндан швырнули. Не исправить...
Но обещал один чечен
тебе записку переправить.
В одном я, мама, виноват,
что стану скорбною морщинкой
у губ твоих.  Твой сын - cолдат..."
А мама плакала в Кузьминках...

Не прикроешь...
Тяжелая пуля ударила в спину,
сломав пополам и отбросив в кювет...
Трагично обычна картина... Рутина...
Вот только что был ты, и вот уже нет...
И зря поливает огнем автоматным
твой друг промелькнувшую тень у скалы -
не в силах отныне ему подсказать ты,
что в спину ему тоже целят стволы...

Блокпост
Ты чуешь, командир, как пахнет лето?
Полынной горечью земли согретой,
травою пряною с некошеного луга
и кровью нами залитого юга.
Настоем ягод в шелковичной кроне,
прокисшей медью стреляных патронов,
солярою из приданого танка
и смертью от неубранных останков...

Двадцать семь кровоточин
Мы шли всю ночь. Нет, не шли, а ползли,
через терн продираясь колючий.
Против нас были горные кручи,
стылый холод чеченской земли,
даже звезды, чертившие небо,
словно трассеры, целили в нас.
Выполняя секретный приказ,
все же вышли на Чертовый гребень...
Двадцать семь дорогих кровоточин
там, на гребне, оставлено мной.
Сумасшедший пилот-вертолетчик
виноват, что я все же - живой...
И из каждого времени года
я теперь прорываюсь в ту осень.
Было нас двадцать восемь.
Я - последний из взвода...

Афганистан

Для чего вам стихи?
Лощёный стих снисходит к сущей прозе -
к солдатскому корявому стиху:
"Бонжур, мон шер... Бокал вина? Ну, прозит...
Я слышал вас... Скажу, как на духу:
неплохо, сударь, а порой - так даже...
Еще бокал? Оревуар, мон шер..."
Уходит он - салонен и вальяжен,
а стих солдатский - снова под Панджшер,
туда, где мат и пули, и снаряды,
где пыль и рокот войсковых колонн.
Уходит к тем, кому он нужен - рядом,
в одном строю...
Ну, не идти ж в салон...

Грузия моя

А я пропал бы ни за грош

А я пропал бы ни за грош,
хоть не был никому обузой,
среди родных грузинских рож,
в Сухуми тыкавших мне в пузо
стволами добрых "калашей",
но, к счастью, вытолкал взашей
меня в калитку добрый ангел -
в каком, уж я не знаю, ранге
(он не особо был речист,
но - явно местный "особист").
...ему уж точно ни к чему
был труп чужого журналюги,
никем не званным на войну
явившимся - и здесь, на юге,
чуть не повисшим на стволах.
На "вражьих" пойман был словах,
перерожденец и зараза:
"В Сухуми есть друзья-абхазы,
надеюсь, выжили в войне...
И как грузину - стыдно мне!"
...хоть стыд - не дым, глаза-то - ест
(сужу по тем, кто тыкал в пузо,
держа стволы наперевес)
в войну вступившим из Союза:
на мушку взяли потому,
что в ту "абхазскую" войну
пошли на тех, с кем жили вместе,
уж точно - не за ради чести.
Наверно, совести назло
хотели шлепнуть...
Повезло...