Христос воскрес!

……….До этого я дважды был в Иерусалиме: один раз с экскурсией, второй — приехал сам специально на Светлое Воскресение Христово. И тут я категорически настаиваю именно на такой трактовке, ибо Пасха (Песах) — это еврейский праздник Первого дня освобождения из египетского плена (Исход), который они праздновали почти полторы тысячи лет до рождения Христа. Да, Иисус Христос пришел в Иерусалим праздновать Песах, но мы же празднуем Его Воскрешение, а не Исход…
Хочется рассказать о своих чувствах, впечатлениях которые были у меня при этих, предыдущих, посещениях, но не буду. Сегодня любой желающий может все найти в интернете или посмотреть прямой репортаж из Храма Гроба Господня, в день схождения Благодатного огня. Отмечу лишь то, что среди всех других особенностей города Иерусалима, которые его отличают от других городов, так — это запах... Да, да! Представьте себе, мне на всю жизнь запомнился этот неповторимый особенный, чудный запах всего того, что тебя там окружает: и стены, и деревья, и дома, и улицы, и, даже, люди. Тель-Авив, Москва, Иркутск или Макеевка пахнут почти одинаково, а вот Иерусалим пахнет как-то так... Знаете, это трудно, даже, невозможно объяснить как и то: как пахнет любимая женщина?.
…По сравнению с моими двумя первыми посещениями Святого города, людей было заметно мало. Многочисленные сувенирные лавки, вдоль всех, без исключения, узких улочках Старого города, наполовину закрылись. Было тихо, торжественно и спокойно... Я вошел в храм, в котором уже горел свет, но, все равно, было как-то непривычно сумрачно, повернул направо и по крутой и узкой лестнице поднялся на Голгофу. К моему изумлению, там почти никого не было. В католическом пределе молилась какая-то женщина, в черном, у иконы Божьей матери, изображенной не красками, как у нас, а в виде куклы с воткнутым в неё кинжалом в области сердца. По мне, так это, мягко говоря, очень необычно. И кто-то, непонятно кто — мужчина или женщина, - стоял на четвереньках, опустив голову в лунку, выдолбленную в скале, в которой стоял Крест с распятым Иисусом и что-то, не то, тихо пел, не то, просто что-то бормотал, изредка, громко выкрикивая какое-то, мне не понятное слово. Я сделав все, что, заранее обдумав, хотел сделать в этом крайне необычном, для всех христиан, месте и спустился вниз. Немного постоял у каменной плиты, на которой, по преданию пеленали перед погребением, снятого с креста Исуса и не спеша подошел к Кувуклии. У входа в неё никого не было... Но я был еще не готов к этому, очень важному, для меня, разговору, - к Нему нужно подходить только с чистым сердцем... Поэтому решил немного сосредоточиться и, пройдя вокруг Кувуклии, вспомнить все, что хотел Ему сказать, Его спросить, Его попросить... На пути я встретил одного монаха, который стоял с закрытыми глазами у Коптского предела и молча, и медленно перебирал четки. Когда я к нему подошел, он не надолго открыл глаза, так же молча, достал из кармана простой алюминиевый крестик, на простой черной нитке и подал мне. Я сказал: - Тода раба (Большое спасибо) и подал ему две монеты по десять шекелей — «на свечи». Все предметы в этом храме становятся освящены и я одел на шею свой первый крестик, трижды перекрестившись, до этого крестиков я не носил. Ко мне смутно пришла догадка: все, что здесь со мной происходит, происходит не по моему желанию, а по Его воле. Пусть будет так. Я подошел ко входу и решительно вошел...
Когда я вышел и присел на сидение каменных скамеек и лавок, стоявших, как в амфитеатре вдоль стены напротив, то увидел, что здесь, в этом пределе храма, нас все лишь двое: я и какой- то мужчина, средних лет, с фотоаппаратом. Который, задрав голову, фотографировал что-то под куполом Храма. Закрыв глаза, я постепенно приходил в себя, как вдруг услышал какой-то посторонний шум, который все нарастал и непонятно почему, вызывал у меня тревогу. И вот, наконец, из проема, слева, показался строй католических монахов — это было понятно по их одежде (черные балахоны с капюшоном, подпоясанные простой, грубой веревкой). Они, - в основном крепкие молодые ребята, скорее похожи на регбистов, - шли как солдаты, двумя шеренгами во главе со старшим: Как «Свиньей», почему-то подумал я. И тут произошло, то, что меня совершенно ошарашило, как ошпарило!, и запомнилось на всю жизнь. Поравнявшись с мужчиной, с фотоаппаратом, который как-то засуетившись замешкался и продолжал стоять у них на пути, старший монах, не останавливаясь, грубо его оттолкнул. Тот споткнулся, уронил фотоаппарат и чуть не упал. Монахи, как ни в чем не бывало, удалились, а мы долго, молча и вопросительно, смотрели друг на друга. «...Эх... испортил песню... дурак!» (М.Горький "На дне")...