Ницше - послесловие Шопенгауэра, которого в Германии почему-то называют западным буддой. Наверняка, Платон на брудершафт с Сократом, при любом упоминании Ницше, в содрогании переворачивается в своей олимпийской усыпальнице. Сам Ницше называл свои труды сомнительными книгами. Любая бабочка по Ницше - торжество над трагедией рационального мышления. Трагедию можно преодолеть не только музыкой и танцем, но и гиперболой софистики. Прочь от предметного мира с его вещами и да здравствует магическая метафизика слов! По Ницше, любая сакральная тайна лишь преднамеренное и даже, злонамеренное замалчивание правды о новом мире или мстительное отношение любой религии к живой жизни. Гераклит писал о своих древнегреческих современниках, как о спящих людях. Ницще же решил разбудить спящих, вдыхая в них животворящий дух дионисийства (истинная природа), чтобы те открыли свои души аполоническому (искусство). И мы уже слышим под пафосные вагнеровские аккорды, громогласные шаги сверхчеловека: этакого творца-художника с осанкой Аполлона в дионисийском опьянении истинной природы. Он не испытывает ни ужаса, ни страха своего существования и существования других. Да вот беда, у Ницше сверхчеловек мужского рода, а гипербола - женского (как в немецком, так и русском языке). Но Ницше не интересуют такие мелочи смыслов или семантических намёков. Можно допустить, что так Ницше подсознательно пытался достичь гармонии единства в сверхчеловеке за счёт слияния двух вселенских энергий: Инь и Ян, где Ян иногда идёт с плёткой к Инь, чтобы выбить из неё космическую истину своего женского уровня через повиновение. Несмотря на этот скрытый комизм любого слияния в единство, Ницше со всей своей страстью бессознательного, спешил стать философским пророком убеждения чуть ли не всего европейского человечества, которому изначально открылась истина слов. Однако, Ницше так и не смог решить проблему: как удержать дионисийское от инстинкта разрушения, а аполлоническое от пассивного созерцания. И вместо свободного танца на канате слишком человеческого, Ницше невольно превратил свою жизнь и существование своих поклонников в жесты глухонемого, которые пытаются продекламировать мифы старины в новых интерпретациях. А проще говоря, превратили свою жизнь в трагедию софистской гиперболы, место которой на театральных подмостках.
Единственный смысл его жизни заключался в идее сверхчеловека, а не человека.
Типа трахтат.
