Иван Сергеевич Тургенев написал рассказ "Муму" в 1852 году, будучи в одно месячном заключении. Причиной этого ареста стала его статья-некролог, посвящённая памяти Гоголя, которая была опубликована в газете "Московские ведомости". Рядом с камерой, где отбывал свой тюремный срок Тургенев, находилась, так называемая, экзекуционная комната, где секли провинившихся крестьян. Тургенев постоянно слышал через стенку стоны истязаемых и писал "Муму". Может быть, такое неожиданное, насильственное уединение и повлияло на чувствительного с детства, Ивана Сергеевича, которому тогда исполнилось 34 года. Можно легко предположить, что впечатлительный Тургенев очень болезненно переносил своё заточение: он увлекался идеями Руссо и охотой. Для него, как богатого дворянина-помещика, лишение свободы было делом чести, которое превратилось в идеал личной свободы. Коротая камерное время под стоны провинившихся крестьян, Иван Сергеевич вспоминал детали своей жизни и вероятно вспомнил, как крепостной его матери, Варвары Петровны, немой дворник Андрей утопил одну собачонку. Об этом, чуть позже, Тургенев писал в своём письме Аксакову: он утопил собаку, погоревал, но остался верен своей госпоже до самой ее смерти. Сам Тургенев с отрочества приобщился к охоте, которая превратилась в страсть. Его мать не любила охотников, но приобрела для своего любимого сына пять свор борзых, 18 гончих и лошадей с сёдлами. Чуть позже, Тургенев уже содержал псарню из семидесяти гончих и шестидесяти борзых. К концу жизни Иван Тургенев каялся на смертном одре в убийстве на охоте вальдшнепов, тетеревов, дупелей, уток, куропаток и других диких птиц. Но всё это ещё будет впереди, а пока Тургенев увлечённо протестуя против актуальной реальности, пишет "свою" "Муму". Читатель с первых же строк начинает ощущать вселенскую разницу между могучим, но немым крестьянином по имени Герасим (в переводе с древне-греческого: уважаемый, старший) и старой барыни-самодурки, которая не имела имени. Жестоко было крепостное право на Руси, от которого иногда рождались могучие не только своей силою, но и терпением глухо-немые деревенские богатыри. Старая барыня увидав проездом такого богатыря, как бы прикоснулась к роднику живой воды жизни и приказала этот "источник" перевести к себе в московский особняк на Остоженке. И через несколько дней тоски по деревенской жизни, Герасим влился в трудовые будни своей новой глухо-немой жизни. Все в этом особняке, кроме барыни и жёлтого старого пса на цепи, сновали как собачки. Следует отметить, что самодурство старой барыни выглядело как-то странно. В доме у неё находились не только прачки, швеи, столяры, портные и портнихи, — был даже один шорник, он же считался ветеринарным врачом и лекарем для людей, был домашний лекарь для госпожи, и наконец, один башмачник, по имени Капитон (с латинского, голосоватый) Климов- пьяница горький.Климов почитал себя существом обиженным и не оцененным по достоинству, человеком образованным и столичным, которому не в Москве бы жить, без дела, в каком-то захолустье, и если пил, как он сам выражался с расстановкой и стуча себя в грудь, то пил уже именно с горя. С ежедневным огорчением барыня-самодурка узнавала, что её башмачника в очередной раз находили пьяным на улице. Значит он был не крепостной, а вольнонаёмный? Но по ходу рассказа мы с некоторым удивлением узнаём, что деньги водились и у Герасима. Да и жизнь у прислуги была достаточно вольная, даже с приятными элементами обворовывания чая, сахара и так далее. Как не удержаться от некоторого удивления, когда мы вновь узнаём, что дворецкий Гаврила (с древне-еврейского, помощник бога) обещает Герасиму новый кафтан для сватанья к прачке Татьяне (с древне-греческого, упорядочивающая). Но барыня-самодурка решила судьбу Татьяны иначе и с помощью нехитрой хитрости отбили желание у Герасима жениться на прачке. Однако, Капитон запил ещё хлеще и барыня в своём крепостном самодурстве отправила молодую семью в дальнюю деревню, сожалея о нравственной испорченности башмачника. Герасим даже было вызвался проводить телегу с уезжающей навсегда Татьяной, но остановился на Крымском броду, махнув рукой. Так он оказался на берегу реки, где в своём глухонемом переживании спасает тонущего щенка.Читателю ещё раз придётся удивиться тому, с какой лёгкостью в крепостном праве Герасим добывает молоко для спасённого щенка. И начинается новая невольная жизнь у Герасима, которая пробуждает в нём неизвестные ему тактильно-зрительные чувственные ощущения.Но время крепостного права жестоко и неумолимо, барыня как судьба, приказывает молодому слуге, Степану (с древнегреческого, ворона) избавить её покой от постоянного лая неблагодарной собачки "Муму", Мумуни как её любовно называла, говорящая прислуга барского дома. Понятное дело, подлая затея не удалась и Муму сумела вернуться к Герасиму с верёвкой на шее. И как не прятал свою Мумуню Герасим, она себя выдала громким лаем посреди ночи, учуя незнакомых людей за забором. Этот лай пробудил с трудом засыпающую барыню, которая от этого впала в истерику. Наконец-то барыня забылась в тяжком сне и все дворовые разошлись в надежде, что барыня проснётся в добром настроении. Она действительно проснулась очень поздно, но позвала к себе одну из приживалок по имени, Любовь Любимовна. Страдальческим голосом она произнесла: Любовь Любимовна, вы видите, каково мое положение; подите, душа моя, к Гавриле Андреичу, поговорите с ним: неужели для него какая-нибудь собачонка дороже спокойствия, самой жизни его барыни? Я бы не желала этому верить, — прибавила она с выражением глубокого чувства, — подите, душа моя, будьте так добры, подите к Гавриле Андреичу. И Любовь Любимовна естественно сразу же отправилась к дворецкому. А тот, начал уже Герасиму объяснять знаками, что барыня, мол, непременно требует твоей собаки: подавай, мол, ее сейчас, а то беда будет.Герасим посмотрел на него, указал на собаку, сделал знак рукою у своей шеи, как бы затягивая петлю, и с вопросительным лицом взглянул на дворецкого. — Да, да, — возразил тот, кивая головой, — да, непременно. Герасим опустил глаза, потом вдруг встряхнулся, опять указал на Муму, которая всё время стояла возле него, невинно помахивая хвостом и с любопытством поводя ушами, повторил знак удушения над своей шеей и значительно ударил себя в грудь, как бы объявляя, что он сам берет на себя уничтожить Муму. — Да ты обманешь, — замахал ему в ответ Гаврила. Герасим поглядел на него, презрительно усмехнулся, опять ударил себя в грудь и захлопнул дверь. Читатель уже сакрально удивляется тому, что барыня следуя по тексту рассказа не отдавала приказа утопить Муму. Через некоторое время выходит из своей коморки Герасим в новом кафтане и вёл за собой на верёвочке свою Муму. Далее в неподдельном эмоциональном напряжении читатель узнаёт, что Герасим отправился в трактир, где накормил свою любимицу наваристым борщом из миски на глазах изумлённой публики и пошёл к Крымскому броду. Там и происходит сакральное утопление любимой, но обречённой собачки Муму. Утопив бедную Муму, он прибежал в свою каморку, проворно уложил кой-какие пожитки в старую попону, связал ее узлом, взвалил на плечо да и был таков. Он шел; широко распахнулась его грудь; глаза жадно и прямо устремились вперед. Он торопился, как будто мать-старушка ждала его на родине, как будто она звала его к себе после долгого странствования на чужой стороне, в чужих людях... И живет до сих пор Герасим бобылем в своей одинокой избе; здоров и могуч по-прежнему, и работает за четырех по-прежнему, и по-прежнему важен и степенен. Но соседи заметили, что со времени своего возвращения из Москвы он совсем перестал водиться с женщинами, даже не глядит на них, и ни одной собаки у себя не держит. Какой фрейдистский финал! Многие читатели и школьники задают уже 170 лет один вопрос: почему Герасим утопил Муму? Вопрос по своей сути эмоциональный и поэтому лишён интеллектуального смысла. Но те, кто освободился от крепостного права психологической чувственности, легко понимает логику почти халдейского символизма поступка Герасима. Чтобы стать свободным, следует освободиться от всех чувственных привязанностей, даже путём жертвоприношения. Герасим хотел в новом кафтане крепостного раба изменить свою жизнь в союзе с женщиной (союз между главенствующим и упорядочивающим), но внешний принцип крепостной реальности вошёл с помощью житейского обмана в противоречие с правдой его внутренней жизненной силы. Но мало осознать это болезненное противоречие, от него следует избавиться, чтобы безоглядно вернуться в лоно своей истинной природы как это призывал совершить Жан Жак Руссо, которым так увлекался Тургенев!
