МОТЫЛЬКИ НА СВЕЧКЕ или сколько стоит успех на ВЫБОРАХ ПРЕЗИДЕНТА

 
Опыт руководства для начинающих миллионеров (и для царствующих президентов с дарами матери Природы)

...Когда разговор перешел на театральные дела (политические, почти как у М.А.Булгакова), Новакович, который всюду и везде хотел быть первым, хотел быть самым неожиданным, самым ошеломляющим, - этот Новакович заявил:

- Что там ваши театральные (политические) дела!.. Что там ваши крахи!.. Вот я был свидетелем одного театрального (политического) дела и одного театрального (политического в недалёком будущем) краха... Дело продолжалось всего месяц и стоило три миллиона (несколько триллионов долларов США) рублей!!! Вы все знаете, что я не люблю лгать, не люблю преувеличивать...

- Я не знаю... - заявил какой-то добросовестный слушатель (кажется это был я...).

- Пора бы знать, - сухо осадил его Новакович. - Знание облагораживает, а незнание приближает к животному...

- Где это было? - спросил другой слушатель.

- Это? Это было в городе Тиктакполе (Москве что ли?) - если хотите, можете найти его на карте. Он там, наверное, есть.

- Ну не тяните, рассказывайте.

- То-то вот... "Рассказывайте"! Вам бы только все рассказывать да рассказывать.

Очень развязный человек был Новакович.

РАССКАЗ НОВАКОВИЧА ОБ АКТРИСЕ ЗЕЛЕНОЙ (о президенте В.В.Путине)

В уже известном вам городе Тиктакполе (Москве) была молодая барышня по имени Зеленая (Путин).

Ничем она особенным не отличалась, и Тиктакполь (Москва) не обращал на нее никакого внимания.

Однажды она получила из Сан-Франциско (Санкт-Петербурга) телеграмму: "Ваш родственник (А.Собчак) скончался, оставил вам по завещанию свыше трех миллионов рублей (рекомендацию для карьерного роста в правительство Б.Н.Ельцина)".

С этого началось.

Когда я ее впервые поздравил с богатством (продвижением по службе) и спросил, что же она теперь будет делать, эта Зеленая (Путин) мне ответила:

- Буду актрисой (Президентом)!

- Как актрисой? Почему актрисой? Откуда актрисой?!.

- Так. Хочу быть актрисой. Всю жизнь мечтала об этом.

- Почему же вы раньше этого не сделали? Ведь для актерства деньги не нужны.

- Вы думаете? Я пробовала несколько раз поступить на сцену (завербоваться в номенклатуру), но меня не брали.

- Почему?

- Интриги (анкета не проходила).

- Какие интриги? С чьей стороны? Ведь вас же еще никто не знал, чтобы интриговать против вас!!. Кто интриговал?!

- Не знаю кто, но интриговали. Иначе почему бы меня не приняли на сцену? Не правда ли (происхождение и генетическое чинопочитание с раболепием)?

У нее было такое простодушное выражение лица, что я ничего не возразил. Промолчал...

- Слушайте, - сказала она мне. - Вы - один из самых порядочных и опытных людей... Устройте мне театр. Денег, сколько понадобится, я дам.

Я никогда ни в чем не могу отказать женщине. Такова моя жизнь.

- Хорошо, - согласился я.

- Театр мы построим новый, потому что существующие меня не удовлетворяют. Для моего таланта нужна оправа.

По-моему, для ее таланта нужна была единственная оправа - вымазать ее дегтем, обвалять в перьях и выгнать из города.

У нас в России не все свободы отняты у народа. Осталась еще одна свобода - произношения.

Поэтому Зеленая, не отвечая ни перед Богом, ни перед людьми, свободно произносила:

- Корокора.

- Какая корокора? - спрашивали мы у нее.

- Корокора. Которые звонят на корокорне. Человеку, который, пронюхав о ее богатстве, хотел предложить ей руку и сердце, она ответила:

- Я не могу вас порюбить.

- И не надо, - обрадовался он. - За что меня рубить? Со мной ласково нужно...

- Не то. Я хочу быть актрисой!

Так как в последней фразе не было ни одного "л", жених сразу понял ее и отплыл в другую гавань.

Когда мы выстроили театр, я пригласил режиссера и стал набирать труппу.

Режиссер сказал, что он хочет получить такое жалованье: - 4000 в месяц.

- Опомнитесь! - завопил я. - Почему?

- За позор, милый. Ведь я эту Зеленую знаю - она несколько раз приходила к нам в театр. Если уж мне теперь позориться, так знать за что!..

То же самое заявили и первые персонажи.

- Ну что ж, - говорили они, - по семи тысяч в месяц дадите - пойдем. Годик помучаемся, пострадаем, зато потом вздохнем свободно: уедем отсюда, купим на эти проклятые деньги где-нибудь в глуши домик, и будем себе доживать век под чужой фамилией. Чтобы не так стыдно было...

А простак десять тысяч взял.

- Не забывайте, - говорит, - что я с самим Росси играл, с Поссартом! Каково мне теперь?!

Дали.

За пьесой обратились к известному, модному автору, произведения которого вызывали всеобщий заслуженный восторг.

- Не дам, - сказал он, узнав, в чем дело.

- Мы хорошо заплатим... Десять тысяч за право постановки...

- Не могу... мое имя, мое авторское самолюбие...

- Пятнадцать тысяч!!.

- Право, не могу, мое имя, мое авторское самолю...

- Двадцать!!.

- Но мое имя, мое само...

- Сорок тысяч!..

- Но... само...

- Пятьдесят!..

- Само... собой разумеется, что я пьесу дам. Я уверен, что оригинальная трактовка госпожой Зеленой моей пьесы придаст ей своеобразный колорит.

- Верно, - сказал я. - Колорит. Придаст. Зеленый колорит. Получайте чек.

Знаменитый художник-декоратор принял меня на площадке лестницы.

- А меня дома нет, - с сожалением сообщил он.

- Десять тысяч, - сказал я.

- Десять? Зайдите в переднюю.

- Собственно даже не десять, а двадцать, - поправился я.

- Что ж мы тут стоим... Пожалуйте в гостиную. Вы, кажется, сказали - тридцать тысяч? Простите, но я лишен возможности.

- Я сказал сорок тысяч!

- Тогда я не лишен возможности. Пойдемте в мою святая святых - в мастерскую. Посмотрите кое-что новенькое...

Задолго до спектакля во всех тиктакпольских газетах были заняты первые страницы объявлениями о нашем театре. На первый спектакль билеты были проданы все, на второй спектакль двадцать два билета, а на третий - один.

Спектакль состоялся.

Только теперь я понял, как умно поступила Зеленая, выстроив новый театр. Потому что в старом театре стены и потолок не выдержали бы той бури, того свирепого урагана негодования, свиста и рева разъяренной публики.

Три дня после премьеры газеты трепали нас, как компания меделянских щенков треплет дохлую крысу...

На второй день было 22 человека, на третий - один. Отчасти это было хорошо, потому что и шуму было меньше.

А на третий день единственный зритель, который сидел во втором ряду, вышел среди действия в проход между стульями, стал на колени и заплакал:

- Позвольте мне уйти домой, - сказал он, простирая к капельдинерам руки. - Ей-Богу, я приду завтра, досмотрю.

Его отпустили на честное слово. Очевидно, это был отъявленный негодяй, потому что слова своего он не сдержал.

Спектакль приостановили.

Зеленая пригласила меня в свою блистающую роскошью уборную и, сверкая глазами, спросила:

- Ну, что? Теперь вы убедились?

- Что такое?

- Интриги.

- Гм!.. Да.

- Во-первых, интриги, а во-вторых, вы не умеете привлечь публику. Реклама плохая.

- Реклама хорошая, - угрюмо возразил я.

- Реклама плохая. Почему же тогда публика не ходит? Почему? Если бы была реклама хорошая, публика бы ходила... Послушайте! Ведь я же денег не жалею. Делайте что хотите, но чтобы публика была...

- Слушаю-с.

На другой день я сдал во все тиктакпольские газеты объявление:

"Ищут приличных молодых людей и дам для вечерних занятий. Работа требует известного напряжения, терпения, но условия оплаты блестящие. За время от 8 1/2 часов вечера до 12 часов ночи каждое поступившее к нам на службу лицо получит пять рублей".

На другой день сбор был почти полный.

Но публика была неопытная. По своей добросовестности все хлопали без разбора и в смешных местах пьесы утирали глаза платками.

Я пригласил тогда режиссера для всей этой неорганизованной банды и нанял студию для обучения "зрительскому" искусству.

Некоторые сделали блестящие успехи и выдвинулись на первые места. Им жалованья прибавили.

Но костюмерная часть страдала - пришлось устроить мастерскую дамского и мужского платья. Теперь театр выглядел нарядно, красиво, всегда был переполнен и жизнь наша потекла спокойно и приятно, если не считать двух больших забастовок зрителей с предъявлением ими требований: вежливого обращения со стороны капельдинеров, отмены биноклей и перемены пьесы на другую, новую. Тяжелые условия труда были до известной степени смягчены, и зрители успокоились.

Но однажды Зеленая пригласила меня к себе в уборную и спросила с неудовольствием:

- Кажется, и сборы теперь хорошие, и успех налицо, почему же газеты о нас молчат?

- Я не знаю, почему, - осторожно заметил я.

- Вы не знаете?! Да! Недаром говорят, что театральный и газетный мир - это зловонное гнездо интриг. Послушайте, Новакович... Нам нужна газета!

- Но...

- Нам нужна газета и, кроме того, еще журнал. Будем выпускать в красках, помещать все постановки, костюмы. Ступайте, устраивайте.

Пошел я. Устроил.

Первые номера, когда "вышли в свет", то тут же и легли камнем, как полусырой блин в желудке катарального.

Зеленая позвала меня в свою роскошную уборную и спросила:

- Что же это я нигде и ни у кого не вижу нашей газеты? Почему ее не читают? Ведь ко мне в театральном отделе отнеслись очень мило. Единственная добросовестная газета, и она никому не известна.

- Слушаю-с, - сказал я и, поцеловав у нее ручку, ушел.

Но когда я пришел домой и высчитал, что организация газетных читателей будет стоить около двухсот тысяч рублей (наши зрители категорически отказались взять на себя еще одну тяжелую работу), тогда я понял, что кампания проиграна... На текущем счету у нас оставалось около 50 тысяч рублей, а зрителям за последние полмесяца еще не было заплачено. Да давильщики, обязанность которых была устраивать давку около кассы, только вчера потребовали улучшения своего положения, устройства эмеритурной кассы и пенсионного фонда.

А сзади стояла еще целая голодная, жаждущая армия: гастролеры-истерички для истеричных мест в пьесе, встречальщики у актерского подъезда, "рикши", выпрягавшие лошадей и доставлявшие Зеленую домой после спектакля...

Я пришел к Зеленой, сложил на груди руки и сказал:

- Кончено.

- Что?!

- Денег больше нет.

Через минуту я уже бежал по городу, изрытая проклятия и хватая сам себя за голову...

................................................................................................